И вдруг Петьке приходит мысль, от которой он даже прыснул со смеху: «А что, если опустить крест в нужник? Будет ли он тоже святым?» Но тут же и испугался, опасно посмотрел в купол на громадного бога Саваофа[20]. «Еще обозлится, сволочь!» — думает Петька, стараясь спрятаться за толстую тетку. Но тотчас пугается своей непочтительности еще больше: «Обругал самого Саваофа. Теперь меня попы сто лет будут клясть, как Стеньку Разина!»[21].

Дома он рассказывает о давке в церкви, о разбитых бутылях, но о своих мыслях благоразумно умалчивает. «Мать обязательно выпорет!» — знает он.

В ночь на крещение[22], говорят, черти могут свободно приходить в дом через двери, окна, форточки, печные вьюшки, поэтому над ними и ставят мелом кресты. Петька очень боится чертей, и заботливо все осматривает, дорисовывает кресты там, где их, по его мнению, не хватает.

А сестры в это время гадают. Они льют растопленный воск в воду, следят за тем, что получается: если церковь — жди близкую свадьбу, если гроб — смерть. Рассказывают страшные истории о гаданиях. Петька слушает их, и сердце щемит у него от страха.

Сестры уходят на улицу спрашивать имена прохожих мужиков, а Петька торопится лечь и крепко прижимает к себе младшего братишку, вместе с которым спит. Он знает, что всякий человек до семи лет считается невинным младенцем и нечистая сила не имеет над ним власти. Правда, ему и самому еще нет семи лет, но он был непочтителен к самому богу и потому думает, что теперь нечистая сила имеет над ним власть.

На другой день Петька идет на крещенскую ярмарку и возвращается домой с маленькими новыми салазками. Часть пути отец, к восторгу сына, везет его на этих салазках. Дома Петька не может дождаться обеда, так ему хочется обновить подарок. На праздничный обед мать подает мясную лапшу, потом молочную гречневую кашу и студень. На время Петька забывает даже про свою обнову.

Но после обеда он опрометью несется в Печеры к бабушке, чтобы покататься там с горы.

На узкой, с крутым подъемом улице, имеющей вид желоба, катаются все. Гора обледенела и сильно укатана. Санки несутся быстро, а поэтому между ними полагаются расстояния сажен в десять, чтобы катающиеся не подшибали друг друга. Но по случаю праздника катаются и взрослые парни, которые для потехи гонются за другими. У них специальные санки с железными подрезами, которые катятся намного быстрее обыкновенных.

Когда они нагоняют и бьют в задок передние санки, их седоки с визгом летят в сугробы снега, что по бокам укатанной улицы. Всякое крушение встречается дружным смехом собравшихся на горе. Подшибли и салазки Петьки. На половине горы его настигли большие санки с подрезами. Удар был такой силы, что мальчик даже перелетел через сугроб и упал затылком прямо на обледенелый тротуар.

Очнувшись, Петька увидел себя окруженным людьми, услышал возмущенные голоса:

— Подлецы! Нашли кого подшибать! Маленького! Так и убить можно!

Петька хотя и не согласен с тем, что он маленький, но подняться не может. А когда ему помогают встать, снова падает.

— Не троньте! Пусть отлежится! — говорит кто-то.

Наконец Петька поднимается, но тотчас же подступает сильный приступ рвоты. Мальчишка в каком-то полуобморочном состоянии: голова сильно кружится, в глазах темные круги. Еле передвигая ноги, не оборачиваясь, он молча уходит домой.

Идет кругом оврагов, через отлогий съезд у часовни. Добравшись до дома, почти замертво падает в постель. К вечеру у него высокая температура, мать протирает его уксусом, ставит на шею горчичники, прикладывает ко лбу тряпку, смоченную холодной водой.

На все вопросы сын отвечает односложно. Анна Кирилловна плачет, ругает кого-то. Петька этого не понимает.

У него нет зла на лихачей и через несколько дней, когда он совсем уже оправился от удара.

После крещения Андрей Михайлович запил. Пил целых две недели, потом слег и уж больше не вставал до самой смерти. Умер он от паралича сердца[23]. Перед смертью позвал Петьку и, не глядя на сына, строго наказывал ему не пить водки, от которой погибал теперь сам.

На похоронах отца Петька не плакал. Зато у Анны Кирилловны лицо распухло от слез, и она без конца причитала:

— Миленький, Андрюшенька! Как я без тебя жить-то буду?

Петька жалел мать, но в ее горе чувствовал какую-то еле уловимую фальшь[24], и невольно в нем вырастало к ней неприязненное чувство. «Только себя жалеет! — думал Петька враждебно. — Наверное, тятю-то ей не жалко! А его черви будут грызть, в могиле будет темно и холодно, нальется вода…»

При мысли об этом Петьке становилось жутко. «И зачем это люди покойников мучают? — думал он. — Небось, сами-то оденутся потеплее! Им тепло и сухо, а покойник мерзни. Вот он и злится, вылезает из могилы и пьет кровь маленьких детей, чтобы согреться».

Но странное дело! Петька, так трепетавший при одном слове покойник, почему-то не боялся мертвого отца. «Кто-кто, а уж тятя-то не станет безобразничать! — думал Петька с привычной гордостью. — Он сильный, он все стерпит…» — и серьезно прикидывал, как долго придется терпеть мертвому отцу, пока черви не съедят его большое тело.

Хозяин завода пожертвовал на похороны Андрея Михайловича полтораста рублей. Часть этих денег мать заплатила доктору за лечение, остальные истратили на поминки.

Народу собралось много. Ели, пили, разговаривали, смеялись даже.

Специально для похорон были куплены громадные горшки и нанята повариха. Петька никогда еще не видал столько всевозможных кушаний. Тут и лапша, и жареная телятина, и пироги, и кулебяки, и кисели, и кутья, и вино… вино, вино! «Черти, а не люди! — враждебно думал Петька. — А еще живые! Тут тятька умер, а они жрут, смеются…» Он с отвращением смотрел на гостей, и в его сердце шевелилась злоба.

Все разошлись, а семья осталась без гроша денег.

Мать пошла в заводскую контору и слезно просила хозяина не оставлять сирот без хлеба. Хозяин смилостивился и за двадцатисемилетнюю работу Андрея Михайловича назначил многодетной вдове пособие — пять рублей в месяц. Хотя и маленькая это была помощь, но мать и за нее отвесила низкий поклон.

Горе сковало семью. В доме стало непривычно тихо — разговаривали и то вполголоса. Больше всех горевал старый дед. Плакал он почти беззвучно, и только его любимец Петька мог разобрать причитания:

— Антрюшка! Зачем помре? Мне надо помре… Я старичка!..

Теперь деду пришлось вернуться домой, к жене, и на старости лет снова заняться сапожным ремеслом, снова мучиться от своих болезней, которые усилились от непосильного труда и грубой пищи. Старик просил молока, белого хлеба, но Елизавета Андреевна только отмахивалась от него:

— Отец у нас барин! Не может кушать черного хлеба!

Семья Заломовых уменьшилась на два человека, но осталось семь ртов[25], а скоро у Анны Кирилловны должен был родиться еще один ребенок[26]. Из флигеля пришлось перейти на маленькую квартиру. Нужно было кормиться, одеваться, нужны были дрова, нужны были тетради, карандаши и перья для учившейся Оли.

Жизнь наступила тяжелая. Оле пришлось бросить школу. К счастью, старшие — Лиза и Саша — уже прошли все три класса церковноприходской школы и на очереди был пока один Петька.

Анна Кирилловна, едва оправившись от потери, занялась шитьем, стоившим очень дешево. Дочери тоже работали как могли — стирали по найму, носили воду, шили. Но что они могли заработать? Себе на хлеб… Нужда подступала все ближе.