Братья корили Андрея за то, что он получил от деда старый дом и усадьбу. Дед приписал любимого внука в крестьянское общество слободы Кошелевки и закрепил свое недвижимое имущество за ним. Но от ветхого домишка толку не было. И Андрею только приходилось нести все повинности и платежи по налогам за дом, в котором сам он не жил. Несправедливые упреки братьев особенно возмущали старшего брата, и он частенько дрался с ними.

Однажды после особенно сильной драки с братом Василием Андрей ушел в город, подыскал там квартиру и теперь уже окончательно отделился от большой семьи.

Квартира в конце Набережной улицы[8], совсем близко от оврагов, была маленьким флигельком из одной комнаты. Около двери стояла русская печь с подтопком, продолжением ее служила перегородка из тонких досок, делившая комнату на две половины.

Место между печью и окном — в одну квадратную сажень — занимал кухонный стол и деревянная лохань с глиняным рукомойником, на столе посудные полки, сбоку в коридорчике — вешалка. В чистой комнате поставили кровать, пять табуретов, большой сундук с одеждой и маленький — с бельем.

Справили новоселье, и семья Андрея зажила на новом месте своей жизнью. Мир в семье поддерживался Анной. Она, несмотря на вспыльчивость, во всем уступала и подчинялась мужу, как в свое время ни разу не ослушалась суровой матери. Только однажды попыталась она дать мужу отпор, но тотчас же в этом и раскаялась.

Андрей был человеком суровым, но справедливым. Зато пьяный становился невыносимым. Он без конца жаловался тогда на тяжелую работу, говорил, что семья из него вытягивает все жилы, что жена барыня и ничего не делает.

Обиженная Анна, одна управляющаяся с хозяйством, обмывающая и обшивающая всю семью, как-то не выдержала, перекрестившись на икону, сказала с сердцем:

— Дай бог такого мужа твоей сестре! Пусть и она поживет барыней.

Андрей рассвирепел. Одним ударом тяжелого кулака свалил жену на пол.

— A-а, ехидна! — кричал он. — Так ты хочешь, чтоб у моей сестры муж был пьяницей?

На другое утро он виновато поглядывал в ее сторону, говорил смущенно:

— Дура ты, Анна! Разве можно со мной, с пьяным, спорить?..

С тех пор Анна не перечила мужу ни пьяному, ни трезвому. Побоев она боялась ужасно. С детства ее никто не бил. Отец от большой доброты, а матери не было случая — девочка росла послушной и робкой и трепетала от одного строгого взгляда матери. На свое несчастье она была похожа и внешностью и характером на отца, за которого мать была выдана насильно, а потому старшая дочь ей была почти ненавистна. Все ласки матери доставались сыну и младшей дочери Татьяне — ее любимице.

Теперь Анна ждала пятого ребенка, который по наказу мужа должен был быть мальчишкой. Около нее хлопотала мать, Александрия Яковлевна Гаврюшова[9], женщина уже старая, но красивая и не по годам стройная. Она была повивальной бабкой и приняла в свои руки родившегося внука, обмыла ребенка и удивилась даже:

— Что это ты, Анна, родила какого урода? Голова большущая, глаза большущие, а шея тонкая и длинная. Как галчонок!

В обед вернулся с завода Андрей, спросил сразу же от порога:

— Что? Девка?

— Мальчонка! — ответили враз и жена и теща.

— Обманываете? — не поверил он.

— Сам смотри! — теща обиженно протянула ему ребенка.

— А ведь и правда, мальчишка! — обрадовался Андрей. — Ну спасибо тебе, Анна! Вот ведь ты у меня какой молодец! — и он крепко поцеловал смеющуюся жену, потормошил запищавшего младенца:

— Работник будет! — сказал одобрительно.

Мальчик родился третьего мая 1877 года[10]. Ему повезло с самого начала. Петька явился желанным ребенком в семье. А поскольку работы отцу на заводе пока хватало, то и сытный хлеб ему был обеспечен. К тому же у него было три няньки — три сестры, старшей из которых исполнилось уже семь с половиной лет.

Будто для благополучия Петьки Заломовы с низкого берега над гнилым затоном Волги перебрались к тому времени на высокую гору[11], где всегда был здоровый свежий воздух и откуда открывался прекрасный вид на раскинувшееся на десятки верст Заволжье.

Петька помнил себя лет с двух. К этому периоду во всяком случае относятся первые яркие воспоминания его.

… Ослепительно сияющий теплый день. Видимо, был какой-то праздник, потому что отец дома. Он сидит у окна, курит и читает газету. А Петька лежит на большом сундуке около печки, нежится в тепле и очень хочет, чтобы отец обратил на него внимание. Наконец он не выдерживает, осторожно вылезает из-под одеяла и в одной коротенькой рубашонке, без штанишек начинает прыгать на постели.

— Бесштанный Петька! Бесштанный!.. — дразнит его смеющийся отец и напевает забавную песенку:

— Бесштанный рак

Покатился в овраг.

Там кошку дерут —

Петьке лапку дадут!

Петька останавливается, глядит на свои голые тонкие ноги, на раздутый живот и чего-то стыдится. Он закрывает глаза руками и постепенно прячется под одеяло.

Отец смеется громче прежнего.

… Еще Петька помнит свой дом — он маленький, в три окна, с односкатной пологой крышей. Окна низко от земли. И Петька, когда гуляет в синем кафтанчике по двору, заставленному огромными телегами, заглядывает то в одно окно, то в другое. Он машет руками и отгоняет белых кур от зеленой завалинки.

… Помнит Петька и слова своей первой песенки, которую пел «басовитым» голосом перед гостями.

Отец жалобным речитативом начинал:

— Государь ты мой, Сидор Карпович! А сколько у тебя, мой батюшка, сыновей?

Петька важно отвечал:

— Семело, бабуска, семело, Пахомовна!

Отец продолжал петь:

— Государь ты мой, Сидор Карпович! А когда же ты, мой батюшка, будешь помирать?

Петька в ответ гудел:

— В селеду, бабуска, в селеду, Пахомовна, в селеду!..

Далее шли расспросы о похоронах, поминках, судьбе осиротевших детей. И Петька отвечал, что поминать будут «водоцкой», закусывать «селедоцкой», а сироты будут ходить «по милу с сумоцкой» и «с палоцкой». Эти ответы всегда чрезвычайно веселили взрослых, они подолгу смеялись, а мальчик чувствовал себя каждый раз героем…

По вечерам Андрей Михайлович ходил на Жуковскую улицу[12] играть в шашки к шурину, сапожнику Якову Кирилловичу, и частенько брал с собой сына, который и выкидывал там свои шутки на потеху всем. Когда Петьку спрашивали, на ком он женится, мальчик отвечал:

— На Прокофе Захарыче!

Кузнец Прокофий Захарович был удивительно некрасив, но отличался добродушием и любил детей. Петька всегда яростно защищал кузнеца, когда на него в шутку нападали взрослые. Он казался мальчику не только самым хорошим, но и самым красивым человеком.

Петька уже был человеком почти сознательным, все замечал, за всем наблюдал, все вызывало в нем вопросы.

Анна Кирилловна опять была беременна. Со дня на день ждали родов. Петька слышал об этом разговоры и приставал к матери с расспросами, откуда берутся маленькие.

Она взяла руку сына, приложила ее к своему животу, спросила:

— Слышишь, как толкается? Там маленький ребеночек сидит и растет, а когда вырастет — родится.

— Как же он оттуда выберется? — недоумевал Петька.

— Живот разрежут, вынут ребеночка, а потом хорошенько зашьют, — объяснила мать.

Петька поверил, только сильно огорчило его, что живот надо резать. Было очень жалко мать, которой будет так больно.