Матюшин говорит о том, как текли, плыли, уходили у него из рук легкие деньги.
— Некоторые в кубышку кладут. А у меня душа широкая. Лето ли, зима — подавался на юг. Кто я? Летчик-испытатель или изобретатель, получивший премию, какой и не снилось. Нанимал катер, даже целый пароход. И куролесил, пока были тугрики. Час, да мой. Жил только сегодняшним днем, старался не думать о будущем. Тем более что чаще всего находились люди из ваших, которые не вовремя прерывали «турне». Тогда суд, обязательная трудовая повинность за колючей проволокой. Все трудовые колонии прошел в стране от Магадана до Азербайджана. Почему не остановился? Не только потому, что корысть заела…
— Вот вы сказали «не только потому». Так почему же не остановились?
— А я деятельный человек. Энергичный. Моторный, как сказали бы ученые. Скучно мне ничего не делать.
— Так вы же, Матюшин, электротехник. И неплохой, судя по тем характеристикам, что вам давали в колониях. Почему же не стали работать по специальности после освобождения?
— Я циник. Заел меня цинизм. Неверие. Понимаете? Не верю ни во что хорошее. Ни в людей. Ни в свою судьбу.
— Опять играете, Матюшин?
— Есть немного. И вместе с тем, Павел Иванович, если и играю, то больше по инерции. Словами. А что делать? Хоть позвенеть немного, душу отвести. Конечно, надоело. И устал. Чего себя обманывать? Потеряло всякий смысл наше занятие — «разгоны». Впрочем, как и вообще любая преступная деятельность. Конец ей приходит. Хана. Нет, правда. Где их, например, сыщешь теперь, подпольных миллионеров? Если и есть один-другой, так изобьешься весь, пока зацепишь какого. А на «разгон» идти против ученых, деятелей искусства, литературы, против тех, кто по крохам на сберкнижку кладет? Нелепо. Честно вам скажу, Павел Иванович, готовили мы один «объект». Уже «теплый» был, бери только.
А сколько там брать? Тьфу! Срамота одна. И голову не особенно хочется прозакладывать. Денежки честные. Этот шум поднимет — враз сеточкой вы же и накроете. А закон сейчас строгий. Раньше мошенникам — верхний предел: два года. Теперь — десять. Разница! Очень все это, вместе взятое, на психику влияет. До такого состояния дошел, что, когда больной лежал у Туликина, вместо самолюбования, которое так всегда растил в себе, стал самоедством заниматься. «Не в ореоле ты праведника выступаешь, не артист ты. А ворюга, — говорю себе. — И характерно, что скатился до элементарной кражи, хоть и под возвышенным предлогом. Мог у того же Аронова денег взять и купить детям телевизор? Мог. А украл. В какое же положение и детей поставил и себя перед самим собой?»
— Трогательно, Олег Григорьевич. Прямо трогательно. Однако эти размышления отнюдь не мешали вам готовить новый «разгон»?
— Да нет, Павел Иванович. Просто практиковался, ожидая дружков. На юге будто нашли подходящего «золотого теленочка».
— Какая же цена всем вашим откровениям? Не арестуй вас и ваших дружков, все бы продолжалось, как и прежде?
— Не знаю. Нет, не думаю, Павел Иванович. Вы можете мне не верить, но уже года три-четыре я никого из молодых не пытался втянуть в наши дела, не готовлю себе смены. Собираюсь на покой. По-хорошему.
— Будущее покажет. А сейчас, Матюшин, вот вам бумага и пишите все, как договорились. Не забудьте про «золотого теленочка» на юге.
— Это только некоторые предположения, Павел Иванович.
— Пишите и о предположениях…
Матюшина приговорили к пяти годам лишения свободы. Олег Григорьевич попрощался со старшим лейтенантом Калитиным, написав ему письмо в своем обычном возвышенно-сентиментальном стиле. Обещал, что «твердо поставил точку». Вместе с другими заключенными его повезли туда, где преступникам полагается отбывать наказание.
Рассказ пятый
ЖЕЛТО-ЛИМОННЫЙ ДЕНЬ
— Приветствую вас, Павел Иванович, пожалуйста, распишитесь, — с этого обращения обыкновенно начинался у старшего лейтенанта Калитина рабочий день. Он ставил свою подпись в большой конторской книге, приносимой секретаршей, брал донесения, рапорты, сводки и говорил:
— Спасибо, Раечка.
Секретаршу отдела все называли Раечкой, хотя и возраст и внешний облик этой уже готовящейся стать чуть ли не бабушкой, располневшей, степенной женщины требовал куда более почтительного отношения. Но когда перемены в человеке происходят на глазах, в течение многих лет, они как-то мало фиксируются вниманием. И люди видят обычно друг в друге то, что память закрепила когда-то. Уже стольких начальников отдела пережила секретарша за 25 лет службы, а все Раечка да Раечка.
Нашелся бы такой литератор, расшифровал одну за другой короткие записи в конторской книге с грифом «секретно», единовластным владельцем которой была Раечка, — право, получилось бы увлекательное произведение о борьбе с уходящим в прошлое, но еще цепким, упорно сопротивляющимся преступным миром.
Так думал Павел Иванович, рассматривая лежащий перед ним документ с резолюцией майора Вазина:
«Тов. Калитину П. И. Ознакомьтесь. Зайдите с предложениями».
Предложения… Их много. И все разные. Как это нередко бывает, пока старший лейтенант не скажет: «будем действовать только так», в группе Калитина нет единства мнений. Да, именно в группе не Кулешова, а Калитина. Петя Кулешов первым из четверки друзей сдал кандидатский минимум, и его приняли в заочную адъюнктуру. Пришлось обратиться с просьбой к руководству:
— И с временем будет неважно. И придется нередко отлучаться для подготовки к экзаменам. А там, смотришь, защита подоспеет. Так что прошу освободить от старшинства. Кто заменит? Калитин. Он себя уже неплохо показал. К тому же и я рядом буду, всегда подскажу что, если надо…
Может быть, как раз потому, что Павел хорошо понимал, как нужны будут, особенно на первых порах, советы товарищей, а скорей всего как-то сложилось само собой, что в группе Калитина все важные шаги — совместные ли, каждого — непременно обсуждались на «оперативных квартетах» — так именовали ребята свои, обычно ежевечерние собеседования. Творческий подход и всяческие искания хороши только в том случае, если они дают плоды. А голоса в группе на этот раз разделились пополам: Павел и Серега Шлыков твердо стояли за свой вариант розыска, а Петя Кулешов и Валерка Венедиктов, как они считали, имели не менее обоснованную позицию. Не было единства во взглядах на подход к розыску преступников и у руководителей отдела. Разбрасываться, идти различными путями не имело больше смысла. А принять окончательное решение означало двинуть в действие большие силы. Раньше Павел непременно отстаивал бы то, что полагал единственно верным. Дело страдало от нерешительности, а раз так — Калитин бы, не колеблясь, шагнул через законы субординации и обратился за поддержкой к самому высокому начальству. Но то прежде. А сейчас старший лейтенант колебался. Виной тому скорей всего был Матюшин.
Знакомясь недавно со служебной информацией, которую ему, как старшему группы, положено было знать, Калитин даже не поверил сразу своим глазам и дважды прочитал: одно из управлений исправительно-трудовых учреждений на востоке нашей страны извещало о побеге из колонии осужденного Матюшина-Петрова-Сапожникова. И еще перечислялось несколько фамилий и подробные приметы «короля разгонщиков».
Что же это выходит? Значит, Матюшин играл с ним буквально как кошка с мышью? Как же мог такое простить себе Павел! Психолог! Корпел, корпел над мошенником, возомнил, что сумел все-таки пронять его, а тот возьми да и скройся после всех этих «душещипательных» разговоров. Неужели в прорву канул весь труд? Не может он так ошибиться. Были, несомненно были моменты во время их бесед, когда Матюшина по-настоящему пробирало и он отзывался на задевавшие его слова полной искренностью. Почему же он сбежал? Ретивое взыграло? Новый большой «разгон» прельстил? Нет, Павел. Это ты здесь чего-то не доделал, не довел до конца. Матюшин — явный брак в твоей работе.