— Это, может, и нескромно, но я могу вам заявить, Павел Иванович, что наша великолепная четверка обладала особым нюхом на крупных хищников, обделывающих свои комбинации в полнейшей тайности. Если еще до обмена денег их было сравнительно не так трудно засечь, то потом, особенно когда прошли процессы Рокотова, Файбишенко и других, желающих стать подпольными миллионерами значительно поубавилось. А те, которые еще сохранились, так перекрасились, настолько зарылись в тину, что даже мы, «разгонщики высшего класса», и то вынуждены были тратить по пять-шесть месяцев, пока их унюхаем и подготовим операцию.

— Как с Гаспером было?

— И это знаете? Допустим, с Гаспером. На его примере я покажу, какой несладкий хлеб нам приходится есть.

— Если те без малого сто тысяч рублей, на которые вы у него забрали драгоценностей, считать «несладким хлебом», что же тогда «сладкий»?

— Были у нас «заходы», которые давали и побольше. Но сейчас дело не в сумме, а, повторяю, в методе. Мы выбирали себе жертвы среди «боссов» местной промышленности, торговли, кооперации — словом, среди тех, через руки которых проходят значительные ценности. Так же, как и вы, сотрудники милиции, мы выясняли образ жизни понравившегося нам «объекта», его поведение в быту, где у него и какая дача, машина, есть ли женщина на содержании. Ну и, само собой, нас волновало, где он может хранить добытые нечестным путем деньги, драгоценности.

— А как выясняли?

— Находили подходящего человека, который давал нам «наводку». Платили ему, разумеется, щедро. Очень помогало здесь чувство неприязни, ненависти, которое всегда вызывают хапуги. Да, еще. В качестве жертвы мы старались выбирать человека, который бы имел немногочисленную семью, жил в отдельной квартире. И подальше от отделения милиции. Если был телефон в квартире, то провода заблаговременно перерезались. Все-таки нам хотелось, если дух стяжательства не пересилит в «объекте» страх разоблачения, то чтобы милиция как можно дольше не знала о «разгоне».

Готовились тщательно. Форму сотрудника органов я приобретал задолго. Подгонял у лучшего портного. Носил ее, не снимая, по нескольку месяцев, чтобы полностью привыкнуть, вжиться в образ не только действия, но и мышления представителя закона, которого должен был разыгрывать. Мы изучали, когда наш «объект» бывает на работе, когда обычно остается дома одна жена, каков у нее характер, даже здоровьем интересовались. И вот наступала пора действовать. Вы ждете, Павел Иванович, что я покажу, как мы «работали» на примере Гаспера? Иду навстречу вашим пожеланиям. Тем более что «разгон» этого рядового начальника цеха небольшой полукустарной фабрики, изготовлявшей ткань для плащей-болонья, дал нам и возможность развернуться в полной красе и принес ожидаемый солидный куш.

Павел считает свою профессию самой лучшей из всех существующих. Более того, он находит в ней воплощение достоинств многих специальностей, по самой сути своей являющихся наиболее творческими, требующими природных дарований, взлета мысли, вдохновения. Вот он, старший оперуполномоченный уголовного розыска, читает по необходимости лаконичный рапорт сотрудников милиции о происшествии, слушает нарочито скупые или, вот как сейчас, беззастенчиво-хвастливые, наверняка во многом приукрашенные, показания преступника о том, как он расправлялся со своей жертвой. А воображение его должно во всех деталях нарисовать то, что действительно происходило. И он видит, слышит, всеми чувствами ощущает так, словно незримым наблюдателем находился на месте преступления.

Дзинь… Дзинь… Дзинь… В квартире Гаспера раздаются многократно повторенные, требовательные звонки. Всего несколько часов тому назад проводившая главу семьи на работу дебелая жена Гаспера торопливо семенит из кухни к парадной двери, на ходу вытирая фартуком мокрые руки. В чем дело? Кто бы это мог быть в такой неурочный час? И такие нервные звонки.

— Кто там? — жена Гаспера приоткрывает дверь, придерживая ее на цепочке. В узкую щель она рассматривает нетерпеливо переминающегося на месте седого, хорошо одетого человека, который вытирает белоснежным платком холеное лицо. Она его не знает.

— Что вы хотите?

— Это квартира Захара Арнольдовича Гаспера?

— Да.

— Прошу вас, откройте на минуту. Меня прислал ваш муж. На лестничной площадке мне не хотелось бы говорить.

— А кто вы такой?

— Боже мой, вы сведете меня с ума. У меня к вам спешное дело. Понимаете? Спешное дело. Я главный бухгалтер треста, которому подчинена фабрика. Если вы сейчас же не откроете, Вера Яковлевна, я уйду. Мне своих забот хватает.

Встревоженная женщина снимает цепочку. И едва захлопывается за ним дверь, главный бухгалтер здесь же, в коридоре, выпаливает:

— Я случайно оказался на фабрике, когда туда нагрянула милиция. Захар Арнольдович едва успел шепнуть мне адрес, ваше имя-отчество и просьбу немедленно переправить то, что вы знаете, к его матери. На фабрике идет повальный обыск. Складские помещения, цехи — все опечатано. Скорее. Будет поздно.

И умчался.

Жена Гаспера, судорожно глотнув ртом воздух, заметалась по квартире, хватаясь то за одно, то за другое. Потом трясущимися руками накапала себе валерьянки. Выпила. Немного пришла в себя. Взяла из стоящего в спальне платяного шкафа саквояж, прошла в столовую. С большого обеденного стола сдернула скатерть вместе с цветастой клеенкой. Сняла столешницу. И стала доставать из тайников, оборудованных в массивных ножках стола, один за другим очень тяжелые свертки, если судить по тому, как напрягались руки женщины, когда складывала обернутые в плотную ткань свертки в саквояж. Затем стол был наспех приведен в прежний вид. Саквояж защелкнут на замок, а тот, в свою очередь, закрыт на ключ.

И в этот момент в прихожей опять захлебнулся звонок. Женщина зачем-то взяла саквояж, перенесла в спальню и водрузила на трельяж. Только потом направилась в переднюю. Дверь открыла сразу, не спрашивая. Так и есть, перед ней стояли рослый капитан милиции, двое в штатском, смущенный непривычной миссией дворник и две знакомые женщины из соседней большой квартиры, где жило несколько семей.

— Гражданка Гаспер? Вера Яковлевна?

— Да.

— Прошу ознакомиться.

Капитан протянул ей красную сафьяновую книжечку с золотым гербом посредине и какой-то бланк, на котором она разглядела сквозь слезы, застилавшие глаза, только одно, особенно крупно отпечатанное слово: «Ордер…»

Обыск производился знающими людьми. Очень скоро были обнаружены тайники в столовом столе и найдены все деньги, облигации, ценности, запрятанные в самые разные места. Вскрыли и саквояж.

После оформления всех документов Веру Яковлевну попросили одеться и проехать в управление милиции. Спустившись вниз, капитан поблагодарил и отпустил дворника, понятых. Сказал одному из своих спутников, одетых в штатское:

— Пойдите, лейтенант, подгоните от угла машину к парадному подъезду.

И как бы между прочим, спросил у совсем сникшей, с потухшим взглядом Веры Яковлевны:

— Паспорт взяли с собой, гражданка Гаспер?

— Нет. А разве надо?

— Вот тебе и раз. Вас же просто не выпустят обратно из управления без пропуска и документа. Ну-ка, одной ногой здесь, другой там.

Вера Яковлевна поднялась на свой этаж. Пока непослушной рукой возилась с ключом, никак не хотевшим попадать в скважину, пока искала паспорт, как назло не оказавшийся на месте, прошло минут пять-семь. Она представляла уже, как будут ругать ее за невольную задержку сотрудники милиции. Но когда вышла на улицу, там никого не было.

— Просто, эффектно, выгодно. — Матюшин, пока рассказывал, все время следил за выражением лица старшего лейтенанта. И неизменно наталкивался на его спокойный, ничего не выражающий, даже будто бы безразличный взгляд. Но надо заканчивать мысль. — А риск, говорю, минимальный. Никакой Гаспер, прилетев домой по звонку ошеломленной жены, не станет накликать на себя беду и обращаться к милиции. В крайнем случае он может выместить свое отчаяние на разине-супруге.