Беда приходит верхом, а уходит пешком. Тяжко захворала Елена Михайловна, мать Павла.

— Ты бы мог наконец вести себя как положено сыну, — с горечью сказал осунувшийся, постаревший Иван Георгиевич. — Не только пожар свалил мать в постель. Ты довел ее до такого состояния. Думаешь, она не переживала, не беспокоилась за тебя все эти годы? Не говорила ничего, все в себе держала. Но я-то знаю, чего ей стоили все эти бессонные ночи, которые ты посвящал разным «операциям». Кому нужна твоя бескорыстная лихость? Что выиграет наш закон, если еще один молодой человек падет от ножа разбойника? Существует милиция, ей деньги платят за службу. А почему ты, человек с высшим образованием, без нескольких недель дипломированный юрист, почему именно ты по общественной линии, видите ли, обязан бороться со всей этой нечистью и подвергать свою жизнь опасности?

Прошло несколько месяцев после пожара. Семья Калитиных жила в новой квартире, в только что отстроенном многоэтажном доме в районе Химок. Здесь и начался этот разговор. Как Павлу реагировать на него? Имеет ли он право воспользоваться случаем? Должен ли именно сейчас сказать отцу все, что хотел? А к чему это приведет? Он облегчит свою душу, успокоит совесть. Так? А нервозная обстановка в семье только усугубится.

— Ладно, папа. Позволь мне сейчас не отвечать тебе. Со многим из того, что ты мне сказал, я согласиться никак не могу, хотя и понимаю тебя. Но лучше нам перенести разговор на другой раз. Да и маму тревожить не следует, ты прав. А сам не заметил, как разволновался и голос повысил.

— Повысишь тут, — Иван Георгиевич говорил уже куда более спокойным тоном. — Но откладывать ничего не следует. Тем более, насколько мне известно, потом будет поздно. За тобой последнее слово. Хочешь, считайся с тем, что я тебе скажу, хочешь, нет — ты уже взрослый человек, и давить я на тебя не собираюсь. Не в правилах нашей семьи было это делать и когда вы с сестрой даже подростками были. Но чтобы не беспокоить маму, давай пойдем в парк.

Парк в эти предвечерние часы был почти пуст. Маленьких детей уже увели заботливые родители, а возвратившиеся с работы люди, видно, еще не справились с домашними делами. Было душно. От зданий, от асфальта мостовых и тротуаров, сквозь заслон зеленых полос шло горячее дыхание уставшего за день города. Сели на пустую лавочку. Отец закурил.

— Ты меня извини, Павел. Погорячился. Что-то, когда одно к одному, не срабатывают уже сдерживающие центры. Ничего не поделаешь, поизработались нервишки. Но если не считать деталей и эмоционального накала, то в главном я со своих позиций не сойду ни на йоту. Тебе немедленно надо оставить дружину и всякие связанные с нею милицейские хлопоты. Пора взяться за ум, подумать о будущем.

— Скажи, папа. Вот ты когда-то рассказывал мне, что в свои юные годы вопреки воле родителей вел в революционном кружке работу. Так ведь там тоже очень опасно было. И насчет долга и принципов ты мне очень хорошие слова говорил.

— Демагогия. И нечестный прием…

— Подожди, пожалуйста. Я только закончу мысль. И потом, я точно помню это, зашла речь о призвании, о верности человека своей большой цели, мечте.

— К чему ты ведешь?

— К тому, что работа в дружине не дань романтике, не поиск сильных ощущений, не бравада, не мальчишество. Я готовлю себя. Понимаешь, сознательно готовлю к работе в милиции.

— Ты серьезно это?

— Как нельзя более серьезно. Так же, между прочим, серьезно, как воспринял в свое время рекомендацию, которую мне дала милиция для поступления именно на юридический факультет. Этот вексель я обязан и хочу оплатить. Я люблю, папа, эту работу, живу ею.

— Вот теперь ты кричишь. Кажется, на нас обращают внимание. Но если не секрет, кем же ты собираешься быть в милиции? Участковым уполномоченным с юридическим образованием?

— Вероятно, наступят времена, когда и все участковые уполномоченные будут иметь университетские значки. Меня, однако, интересует другое. Буду просить, чтобы направили в уголовный розыск.

Иван Георгиевич несколько раз шумно и тяжело вздохнул, как делают обычно люди с сердечной недостаточностью, когда волнуются. С трудом поднялся со скамьи. Сначала медленно, потом заметно прибавив шагу, не оборачиваясь, пошел впереди Павла.

А вскоре, как раз в преддверии тех дней, когда должна была начать свою работу государственная комиссия по распределению, в университетской многотиражной газете была напечатана статья Павла «В доблестные органы милиции». Серега Шлыков дополнительно занимался интенсивной агитацией и пропагандой. Вместе с ним и Павлом на работу в московскую милицию были направлены из этого выпуска еще восемнадцать молодых юристов.

Лида получила диплом с отличием, и ее рекомендовали в аспирантуру. Вскоре Лида и Павел отпраздновали свадьбу. И Павел, как не замедлил съязвить Серега, «пошел в зятья» — переехал жить в большую квартиру Лидиных родителей.

…Перед ним все стояло лицо Ольги. Усталое, очень худое лицо совсем молодой женщины — ей и двадцати одного еще нет, — выражавшее сейчас такое безразличие ко всему окружающему, с таким безнадежно ушедшим в себя взглядом, что смотреть на нее, разговаривать с ней было тяжело. Почему она такая? Что произошло в ее жизни? Как случилось, что очень неглупая, получившая неплохое образование, стала она опасной преступницей? Вопросы обступали со всех сторон, не позволяли сосредоточиться ни на чем другом. А забот, как нарочно, накопилось сверх всякой меры — и служебных и разных.

Прежде всего дали наконец в руки настоящее самостоятельное дело. И старший оперуполномоченный Калитин должен оказаться на высоте. Конечно, надо еще поднабраться опыта. Стесняться тут нечего — чем быстрее и лучше он это сделает, тем меньше хлопот будет доставлять впредь. Вон с бандитской группой Насти как нескладно вышло. Поторопился Петя Кулешов, хотел пооперативнее сработать, а получилось «кисло-сладко», как сказал Степан Порфирьевич. Семь месяцев но всей стране поодиночке вылавливали грабителей, и только потому, что один человек, от которого зависела их судьба, совершил неверный, неточный шаг, дал им возможность ускользнуть. Нет, торопиться тоже следует с оглядкой… И Павел опять расспрашивает и расспрашивает. Ездит «дублером» с товарищами, наблюдает, как они действуют. Спускается к следователям, часами сидит, слушает, смотрит, ставит себя на их место, на место обвиняемых, свидетелей.

Но все, чему учили, что представлялось таким простым и логичным, когда намечал план допроса и разбирал его по деталям сам с собой, обсуждал с товарищами, — все куда-то пропадало, забывалось, как только оказывался один на один с этой неряшливо одетой, бледной до синевы женщиной со всегда опущенными в пол глазами и плотно сжатыми губами. И ко всему еще добавлялся пренеприятнейший разговор с Вазиным, весьма строгим начальником Павла, которому не терпится с передачей этого «элементарнейшего» дела в суд. Если бы только суметь разбудить Ольгу, заставить ее по доброй воле самой говорить. Что для этого надо сделать? Где найти первое звено цепочки? И Павел в какой уже раз начинает перебирать в памяти то немногое, что пока известно об Ольге.

…Возле витрины комиссионного магазина на Арбате обычно останавливается много людей: здесь специально торгуют только обувью и всегда можно выбрать пару, что по вкусу. Особенно много тут женщин. Это и естественно — как иной моднице удержаться от соблазна и не взглянуть на новую изящную модель?

— Но это же мои туфли! — вдруг вскрикнула одна из таких любопытных, указывая стоявшей с ней рядом приятельнице на зеленые замшевые лодочки. — Помнишь, на работе у меня кто-то стащил из телефонной тумбочки, где я их прятала? Недели две назад украли. Давай зайдем, спросим, как они здесь оказались.

Зашли. Туфли достали с витрины, и владелица их указала на едва заметную потертость на внутренней стороне задников.