Жаркие схватки шли в основном вокруг теорий Чезаре Ломброзо — знаменитого в прошлом веке итальянского врача-психиатра, ученого-биолога и автора многочисленных трудов по психиатрии и криминологии. «Естественнонаучная» теория преступления Ломброзо утверждала вечное существование преступности, признавала преступление явлением, присущим не только человеческому обществу, но и миру животных и даже растений.

Полемический пыл будущих юристов вполне объясним. Ведь Ломброзо дошел до того, что предлагал учредить специальные комиссии для применения мер безопасности к действительным или возможным преступникам. Он рекомендовал одних лечить, других — пожизненно изолировать, третьих — уничтожать.

Да и с чертами, о которых писал Ломброзо, все обстояло гораздо сложнее. Отнюдь не обязательно находить в лице профессионального уголовника черты вырождения. Вон с каким солидным «стажем» мошенники-рецидивисты, которых только что увезли. А увидит их тот, кто не знает, что они за птицы, примет за вполне достойных людей. Что касается наследственности, то она у этих образованных воров в какой-то мере «играет» на Ломброзо. И папы, и деды, и прадеды их — известные в Одессе коммерсанты, то бишь ловкие дельцы или, иначе, непойманные жулики крупных масштабов.

Не велик еще у Павла жизненный опыт — надежный помощник в расследовании преступлений. Еще более скромны достижения в самой практике этих расследований. Но он может все-таки припомнить обстоятельства и совсем иные, нежели те, что сложились с пожилыми мошенниками. А Чезаре Ломброзо и тут должен отступить.

Было такое короткое время в Москве, когда ее буквально наводнили кустарные патефонные пластинки с записями наиболее душещипательных песен Лещенко, Вертинского и самых разухабистых танцевальных мелодий, привезенных с Запада. Где же находится таинственная подпольная «фабрика»? Откуда ее организаторы берут в таком количестве дефицитнейшее сырье для своей продукции? Кто и по каким каналам ее распространяет? На последний вопрос удалось ответить довольно быстро. В ГУМе дружинники Павла Калитина задержали мальчишку лет четырнадцати, который продавал самодельные пластинки. Вскоре попались еще трое учеников ремесленного училища, предлагавших возле университета студентам купить такую же «музыку из-под полы». Кто-то вербовал малолетних — с них, мол, спрос меньше, — чтобы сбывать ходовой товар. Но кто? Мальчишки никак не хотели называть тех, кто снабжал их пластинками и кому они должны были передавать выручку.

Дружинники Павла с воодушевлением помогали оперативным работникам следить за всеми подозрительными подростками, регулярно навещавшими ГУМ. Но тут пластинки начали реализовывать, и совсем не в ГУМе, а сразу на нескольких рынках и возле вокзалов, бабы-спекулянтки, давно взятые на заметку милицией. Но и те из них, которые были арестованы, наотрез отказывались что-либо сообщить.

История с пластинками затягивалась. А тут еще ее заслонила во внимании Павла неприятность с Сережей Шлыковым. Еще во время войны, когда семьи Калитиных и Шлыковых эвакуировались в Саратовскую область, мальчишки пробовали заниматься «закаливанием» — ходили по снегу босиком. Для Павла эти эксперименты закончились лишь жестокой простудой, а Сергей слег с воспалением легких. Истощенный детский организм никак не мог тогда справиться с тяжелой болезнью. И вот теперь, много лет спустя, легкие у Сергея опять начали пошаливать, и Павел почти насильно затащил друга к рентгенологу.

В небольшой поликлинике, куда они пришли, очередь у рентгеновского кабинета подвигалась убийственно неторопливо И тут произошел инцидент, несколько разрядивший обстановку серой монотонности лечебного учреждения. Над входом в кабинет врача только-только погасла красная лампа, возвещавшая о конце очередного просвечивания, как сразу же за ручку двери схватился неизвестно откуда взявшийся человек в коричневом, не очень опрятного вида костюме и с перевязанной щекой.

— Куда же вы, гражданин? Сейчас моя очередь. Нехорошо так, — попытался усовестить человека с флюсом старичок, сидевший у входа в кабинет.

— У меня флюш. Шрочный шнимок. Операцию должны шделать, шуб удалить, — прошепелявил человек в коричневом костюме.

Естественно, возник шум. Прибежала дежурная сестра — наводить порядок. И здесь выяснилось, что человек с флюсом не записан к рентгенологу. Более того, он вовсе не имеет никакого отношения к поликлинике научных работников: семью Шлыковых прикрепили сюда, так как отец Сергея был кандидатом наук.

Скандал назревал с угрожающей силой. И тогда из кабинета выглянул сам рентгенолог. Рыжеволосый, быстроглазый, с весьма уверенными манерами и неприятно-металлическими нотками в голосе, он прежде всего пригласил к себе больного старичка. Потом негромко что-то сказал сестре и сверкнул глазом на человека с флюсом, отчего тот сник и исчез так же неожиданно, как появился.

С Серегой все обошлось сравнительно благополучно. У него нашли просто застарелый, внезапно обострившийся бронхит. А тут в профкоме университета подвернулась «горящая» путевка на берег Черноморья.

— Вовремя захватили твою болезнь, — успокаивал все еще переживавшего друга Павел. — Доктора уверяют, что после горячего крымского солнышка все абсолютно пройдет.

Вскоре самолет умчал Шлыкова на юг. А Павел все не мог отвлечься от совсем будто бы пустяковых событий, свидетелями которых они с Серегой были, когда ожидали очереди к рентгенологу. Подумаешь, хотел этот тип с флюсом вне очереди пролезть. И то, что он без записи вообще, — тоже факт, отнюдь не стоящий внимания. Допустим, рыжий рентгенолог принимал «левых» больных или просто знакомых. В лучшем случае такое обстоятельство заслуживает гневной страницы в жалобной книге. Но так-то оно так, а какой-то подспудно тревожащий чертик продолжал беспрестанно нашептывать: поддельные пластинки делались именно на использованной или засвеченной рентгеновской пленке; нет ли тут какой связи с той историей?

Конечно, проще всего было бы сразу пойти на Петровку, 38 к тому же Теплову и рассказать о своих сомнениях. Но Павел больше всего на свете боялся показаться смешным. Самому предпринять какие-либо шаги, скажем, разок-другой посидеть в очереди перед рентгеновским кабинетом, еще понаблюдать? Нет, это было бы непростительным мальчишеством. Окажись там действительно преступники, он мог бы их спугнуть. А если они плод его домыслов, так тем более ни к чему разыгрывать из себя сыщика.

Но обдумать до конца то, чему стал свидетелем, он обязан. Несомненно. Допустим, что гражданин с флюсом явился к рентгенологу не зря. А зачем? Сообщить новости он успешно мог по телефону: когда Павел заходил с Серегой в кабинет, он заметил, пока горел свет, на столике в углу аппарат. Вынести хотел что-либо из кабинета человек с флюсом? А как? И почему бы этого не сделать самому рентгенологу после окончания приема? Предположим, рентгенолог боялся, что его могут остановить и обыскать. Но тогда тот, с флюсом, должен был иметь с собой какую-то «емкость» для груза. А в руках у него ничего не было. Правильно, в руках не было. Но когда он сидел напротив кабинета, нетерпеливо ерзая на краешке стула (Павел приметил его, когда от скуки разглядывал все вокруг), в ногах ведь у него стояла достаточно вместительная дерматиновая сумка. В такую «тару» войдет по крайней мере несколько сот тонких и легких рентгеновских пленок. А когда в кабинете во время просвечивания стоит кромешная тьма, вполне можно умелому человеку опустить незаметно в сумку заранее приготовленное «сырье». Но зачем было гражданину с флюсом соваться без очереди и тем привлекать к себе внимание? Куда спокойнее было бы смиренно отсидеть свое и войти в кабинет честь по чести, без скандала. Хорошо, а коли обстоятельства заставили торопиться?

Промучившись со всеми этими «предположим», «допустим», «если бы», Павел все же позвонил в МУР, Фридриху Дмитриевичу Теплову.

— Заходи, заходи. Калитин, говоришь, фамилия? Зовут как?

— Павел.

— По батюшке надо еще, для пропуска.