Пока они шли до «озера» — водяной прогалины, образовавшейся на середине плота между разошедшимися челеньями, — Юрий молчал, чувствуя себя как-то неловко и смущенно.

Подбежав к протоке, в которой так безудержно сверкало горячее солнце, Женя спросила:

— Хочешь посмотреть мой улов? Мне сегодня так повезло! С десяток поймала. Правда, все мелочь какая-то, но разве крупную сачком поймаешь? Вот если бы сеть настоящая была… А рыбы тут полно. Одна такая ухнулась… Я с испугу чуть в воду не нырнула.

— В воду? — усомнился Юрий.

— Она, может, больше меня была. Может, сом какой-нибудь!

— Сомы в омутах да ямах водятся, а не на быстряке.

— Ну, белуга или осетр, — не сдавалась Женя.

Она присела у края челена и вытащила из воды гибкий прутик, на котором болталась мелкая рыбешка.

— Вот, смотри.

— Уклейки, — сказал Юрий, тоже опускаясь на корточки.

Женя вскинула тонкие брови.

— Уклейки? — с изумлением проговорила она, показывая пальцем на уснувших рыбок. — Это же верхоплавки!

— Нет, уклейки, — упорствовал Юрий. — По всей Волге эту рыбешку уклейкой зовут.

— А почему уклейки? Что они, из клея? — Вдруг Женя наклонилась к «озеру». — Смотри, смотри, как они поверху носятся!

В пронизанной лучами солнца воде, у самой поверхности, проплыла стайка серебристых рыбок.

— Видел? У нас на Ветлуге верхоплавку все верхоплавкой называют!

— Возможно, у вас там и все по-другому называется? — пошутил Юрий, помимо воли широко и простодушно улыбаясь и на миг забывая то, что еще хотел сказать. — Возможно, у вас и дома и кино… тоже другое имеют название? Или в вашем селе нет кино?

Женя выпрямилась, тряхнула косой.

— Если хочешь знать, так в нашем селе… У нас в клубе кинозал, и два раза в неделю звуковые кинокартины показывают. Потом школа-десятилетка. Потом радиоузел…

— А электричество есть?

— Как же можно без электричества?!

— Богато живете, — примирительно проговорил Юрий и встал. — Ну, я тронулся. Собирались мы с Генкой сегодня вечером приехать к вам, да, видно, не успеем.

— Приезжайте, — Женя тоже встала, одернула платье. — Мы вчера с Геной тут рыбачили сачками… С ним так весело было!

— Когда это?

— Да в полдень. Их человек шесть приезжало с парохода. Этот еще с ними был… красивый такой… штурман с усиками.

— Так ведь они не баловаться приезжали, а временный трос к расчалке закреплять. А ты говоришь: «С Генкой рыбачили»!

— Без Генки обошлись. Наши ребята помогли.

Юрий насупился.

— Тебе, вижу, завидно, что мы хорошо время провели?

— Ничуть! — Юрий покраснел и отвернулся. Черные брови его совсем сошлись у переносицы. — Мне просто за Генку стыдно… Нашел время баклуши бить!

— Подумаешь, преступление он сделал! Один какой-то раз…

— Ладно бы один раз… Уже случалось — в училище норовил от работы увильнуть. Его на комсомольском собрании, знаешь, как за это отчитывали? Да, выходит, мало!

У Жени сузились глаза, и она медленно, с обидной насмешкой сказала:

— Уж не хочешь ли ты наябедничать на товарища? Иди торопись!

— Что ты сказала?.. Женя!

Но Женя не промолвила больше ни слова. Вскинув голову, она зашагала к избам, размахивая куканом с болтавшимися на нем уклейками. Она даже не взглянула на Юрия.

Геннадий никогда не отличался усидчивостью. Но на этот раз, оставшись в красном уголке один — счастливец Юрка все еще был на плоту! — он до того увлекся рисованием рамочек к фотографиям передовых людей судна, что даже не заметил, как пролетел час.

— Эх ты! — сказал он, взглянув на лежавшие перед ним часы «Победа», сверкающие золочеными стрелками. — Вот это засиделся.

Геннадий уперся ладонями в стол, осмотрелся вокруг.

Под красный уголок на судне было отведено лучшее помещение — носовая рубка. Геннадию казалось, что нигде нет такого красного уголка, как на «Соколе», хотя «Сокол» был первым буксиром, на который ему довелось попасть. Здесь и на самом деле было хорошо — светло и просторно. В свободную минуту в красном уголке всегда можно было разыграть с кем-нибудь партию в шахматы, сразиться в домино, азартно хлопая о полированную доску стола черными костяшками, или почитать газеты и журналы.

Шахматы! Совсем еще недавно, месяца три назад, Геннадий чуть было не отстал из-за них в учебе. Вообразив, что он талантливый шахматист, которому стоит лишь немного поднатужиться и он будет гроссмейстером, Геннадий начал целые вечера просиживать над шахматной доской. Из-за этих шахмат он даже попал в стенную газету и поссорился с Юрием.

Геннадий вздохнул. Чем он только не увлекался за свою короткую жизнь! Одно время он был заядлым фотолюбителем и с утра до ночи не расставался с красивым фотоаппаратом, привезенным ему отцом из Казани. Наконец аппарат, которому завидовали все сельские мальчишки, надоел Геннадию, и он занялся радиотехникой. Поломав шестиламповый радиоприемник, он потерял всякий интерес к радио и с присущей ему страстью принялся за разведение кроликов. Но кролики тоже скоро были забыты: они почему-то стали дохнуть, и Геннадию не захотелось с ними возиться.

Учился Геннадий неплохо, все предметы давались ему легко, но первым учеником он никогда не был. В шестом классе Геннадий как-то запоем, за одну ночь, прочитал книгу о жизни знаменитого русского антрополога и географа Миклухо-Маклая, а наутро, едва заявившись в школу, записался в краеведческий кружок.

С ребятами из кружка он и попал в летние каникулы на Волгу. Волга так поразила своим необыкновенным простором воображение Геннадия, никогда до этого не видевшего ее, что он около месяца не мог прийти в себя. Каждую ночь ему снилась Волга с ее привольными берегами, с большими пассажирскими пароходами ослепительной белизны. Волга стала для Геннадия чуть ли не живым существом. Он даже разговаривал с ней во сне.

Прошло лето, начался новый учебный год, а Геннадий все грезил Волгой. Везде, где только можно, он доставал о Волге разные справочники, путеводители и зачитывался ими, словно увлекательными приключенческими романами. Попутно он читал и книги о знаменитых мореплавателях, открывателях новых земель.

Зимой Геннадий заявил отцу:

«Кончу, батя, семилетку и в речное училище подамся. На рулевого стану учиться».

Терентий Гаврилович Жучков, уже немолодой, лет пятидесяти, располневший мужчина, председатель крупного колхоза, всю жизнь прожил в степи. У него было шестеро детей, и все они, подрастая, разлетались в разные стороны. Лишь старшая, замужняя, дочь жила в Ковылевке. Да вот оставался еще последний сын, любимец Геннадий, которому Терентий Гаврилович ни в чем не отказывал. Неужели и он, совсем еще не оперившийся птенец, улетит из родного гнезда? Что ему тут не по душе? Чем плоха их Ковылевка?

Покручивая поседевший ус, Терентий Гаврилович сказал сыну:

«И что ты за околесицу несешь? Какой из тебя выйдет волгарь? Ты и плавать-то путем не умеешь!»

«Я, батя, все уже решил, — спокойно проговорил Геннадий. — И плаваю я получше некоторых других. Нашу Черемшанку семь раз без отдыха переплываю».

Ни уговоры отца, ни слезы матери — ничего не остановило Геннадия. Окончив семилетку, он поехал на Волгу, в Звениговск, зеленый городок, раскинувшийся на гористом правом берегу, и поступил в речное ремесленное училище. От Звениговска до Ковылевки было целых триста километров, но Геннадия это не страшило: великие путешественники, отправляясь на край света, и то ничего не боялись.

В училище Геннадию все понравилось сразу: и крутая, словно трап на пароходе, железная лестница, поднимавшаяся на второй этаж, и просторные классы с макетами судов, и большой спортивный зал. Приятно было смотреть и на ребят, которые все, как один, носили синие гимнастерки, перехваченные широкими ремнями с никелированными пряжками, такие же синие брюки и черные шинели с блестящими пуговицами. Геннадию казалось, что в форме ученика ремесленного училища он стал даже выше.