Хотелось бы знать мнение читателей об этих письмах.

Собирался на этом и закончить свои краткие комментарии, да вдруг подумал: а может, у Валерия все же были какие-то основания остаться недовольным девушкой?

Отдавала ли Лена себе отчет в том, что многие ее письма и в самом деле могли вскружить парню голову? Не была ли она излишне легкомысленна в этой переписке?

«Письма Лены» были уже в типографии, когда однажды я получил письмо с голубым треугольным штемпелем.

Частенько пишут мне читатели из воинских подразделений. Но это письмо с погранзаставы оказалось необычным. Его написал товарищ Валерия, вместе с ним задержавший опасного диверсанта, пытавшегося перейти нашу границу. В завязавшейся с преступником перестрелке Валерий был тяжело ранен.

«Сейчас мой друг лежит в госпитале в бессознательном состоянии. Но врачи говорят, что он поправится, — писал незнакомый пограничник. — Просматривая записную книжку Валерия, обнаружил в ней Ваш адрес. Не знаю — родственник ли он Ваш или просто знакомый, я все же решил поставить Вас в известность о случившемся».

Друг Валерия забыл сообщить номер своей воинской части, и я не знал, куда писать. Проходили дни за днями, а я все ждал, и ждал… ждал письма от выздоравливающего Валерия или от его товарища. Но с погранзаставы не поступило больше вестей — ни хороших, ни плохих.

Что теперь думать? Поправился ли Валерий? Так хочется, чтобы он стал на ноги! Ведь у него, молодого, впереди вся жизнь!

Геннадий размешивал в ведерке краску. Бумажная пилотка то и дело наползала ему на брови, такие редкие, что можно было без труда пересчитать каждый рыжеватый волосок. Но вот он выпрямился, кулаком сбил набок пилотку и весело сказал сидевшему на корточках подростку в голубой дырявой майке, оттенявшей его коричневую спину:

— Юрка, отправляюсь на небо! Заскучаешь — пиши.

Юрий не торопясь поднялся и посмотрел на Геннадия. Юрий был высокий смуглолицый мальчишка лет пятнадцати, со светлым пушком над верхней губой. Щуплый, низкорослый Геннадий с облупившимся носом и нежным румянцем во всю щеку выглядел перед ним пятиклассником.

— А почему ты первым полезешь наверх? — спросил он.

— А так мне хочется!

— Ну-ну, попробуй! — снисходительно усмехнулся Юрий и провел по ладони кистью, которую только что кончил делать.

Геннадий подошел к лестнице и посмотрел вверх. Лестница стояла почти вертикально, вровень с дымовой трубой парохода. Над верхней перекладиной ее торчали железные крючки. Они крепко вцепились в бархатные от сажи края трубы. Казалось, будто не желтоватый дымок струился из трубы, а расплавленное масло растекалось по небу.

— Смотри не свались!

Презрительно хмыкнув, Геннадий полез наверх. Правой рукой он хватался за перекладины, а в левой держал ведерко с краской.

Но вот Геннадий остановился. Дальше подниматься было опасно: из трубы вырывался жар — удушливый, едкий.

Привязав ведро к перекладине, Геннадий глянул вниз. Закружилась голова, и сладостно защемило сердце. Такое ощущение испытываешь на качелях, когда, взлетев чуть ли не до облаков, начинаешь стремительно падать на землю. Геннадий вцепился пальцами в лестницу.

Внизу, вдоль бортов «Сокола», шедшего серединой Волги, клокотала и пенилась взбудораженная колесами вода зеленовато-мутного цвета, точь-в-точь как бутылочное стекло. Ну, а если посмотреть еще дальше назад? Геннадий перевел дыхание. От синего блеска, которому, казалось, не было ни конца ни края, от жарких солнечных зайчиков, игравших на воде, у Геннадия зарябило в глазах.

Еще совсем недавно с этой лестницы, наверное, можно было бы увидеть город Казань с дымившимися заводскими трубами и белыми башнями кремля. А сейчас по всему левому берегу тянулись синеющие заволжские леса и перелески, перелески и леса, стушевываясь на самом горизонте с лиловой дымкой.

Геннадий глядел на огромный плот, соединенный с их «Соколом» двумя стальными тросами. В конце плота стояло пять новых изб с крышами и окнами.

Неожиданно внимание Геннадия привлекло облачко красноватой пыли, взвихрившейся над голым кряжем правого берега. Что там такое? Табун лошадей стремглав несся к веселому березнячку, заглядевшемуся в бездонные омуты. Впереди табуна летел тонконогий, вороной масти жеребчик. Он летел так, что густая грива его встала дыбом.

Геннадий прищелкнул языком. Оседлать бы такого скакуна! И он тотчас представил, как понесется на горячем, быстроногом коне, перескакивая через овражки и заросли кустарника.

— Эй, Генка! — закричал внизу Юрий. — Всех ворон сосчитал?

«Завидует, — подумал Геннадий. — Еще бы! Мне отсюда, как с наблюдательного пункта, всю Волгу видно, а у него там ничего интересного».

Левой рукой держась за лестницу, Геннадий взял кисть в правую и провел ею по шероховатой, грязно-матовой поверхности трубы. Засияла жгуче-черная лаковая полоска. Новый взмах кисти — и полоса стала в два раза шире.

На первых порах Геннадий увлекся работой и уже не смотрел по сторонам. Но не прошло и получаса, как ему наскучило махать кистью. Да и правая рука стала точно деревянная и с каждым взмахом все сильнее ныла в плече. Кисть тоже не слушалась: краска ложилась то густыми мазками, то еле покрывала поверхность трубы.

— Жучков! — раздался вдруг властный, требовательный голос.

Геннадий через плечо глянул на палубу. У лестницы стоял, запрокинув голову, старший рулевой Агафонов в парусиновом кителе.

— Слушай, Жучков, — продолжал Агафонов, — ты чего закис? Ну кто так водит кистью? Живее надо!.. Посмотри, как у Панина ловко получается.

Юрий стоял около лестницы, и голая рука его то не спеша поднималась вверх, то так же не спеша опускалась вниз, оставляя на трубе черные ровные полосы. Он был немного медлительным, этот Юрий, и все делал неторопливо, но зато всегда хорошо.

Странно только, когда он успел так много сделать? Хотя и удивляться тут нечему: у Юрки там не работа, а детская забава. Попробовал бы он поломаться, как акробат, на лестнице, тогда бы узнал, что это такое!

Проводив рулевого насупленным взглядом, Геннадий вздохнул и принялся перекрашивать все заново.

«Эх, и придира же этот Агафонов! — сердито думал Геннадий. — И все-то он видит… А Юрка, ясное дело, подмазывается к нему. И он, как что, все расхваливает Юрку».

Но долго предаваться мрачным мыслям Геннадий не мог. Через минуту-другую, сверкая загоревшимися глазами, он негромко, сквозь зубы, говорил:

— Посмотрим, что вы скажете, товарищ Агафонов, когда… когда Геннадий Терентьевич Жучков училище окончит. Посмотрим тогда!

А еще через минуту Геннадию уже казалось, что он не ученик речного ремесленного училища, проходивший на «Соколе» производственную практику, а капитан большого волжского теплохода.

… Теплоход приближается к берегу шумного города.

Взгляды людей, стоявших на пристани, устремляются на молодого капитана в белом кителе с золотыми погонами, невозмутимо управляющего послушным его воле судном. Дебаркадер все ближе и ближе.

Капитан — то есть Геннадий — выходит на капитанский мостик. Наклонившись к переговорной трубе, соединяющей мостик с машинным отделением, он четко и повелительно командует: «Тихий!» И судно тотчас замедляет ход. Минуту спустя Геннадий отдает новое распоряжение: «Стоп!»…

Геннадий смущается. Надвинув на глаза лакированный козырек фуражки, он торопливым шагом покидает капитанский мостик…

Геннадий смотрел куда-то в синеющую даль, чуть прищурившись, как это делал капитан «Сокола». И он так замечтался, что забыл про кисть и разжал пальцы. Кисть шлепнулась на палубу рядом с Юрием, и босые ноги его тотчас покрылись черными точками.

— Генка, — крикнул Юрий, — будешь падать — телеграфируй!