Что бы там ни было, он понимал, что уже не освободится от этих тревожных мыслей. Дэвид был его другом, он искренне любил его, испытывая к нему симпатию с того самого часа, когда они познакомились; консул тоже был всегда верен ему, и вместе с Энн они оказали Луишу-Бернарду неоценимую помощь в борьбе с его одиночеством. Верно и то, что сам он, когда это только представлялось возможным, старался отплатить им тем же. Однако, по сути, это еще больше усложняло их отношения, ведь Дэвид считал себя вправе верить в него как в друга. А первое, что требуется от друга — это верность. Даже если тебе в руки с небес падает его жена, говорящая, что она имеет право отомстить своему мужу, и тот это признает, даже если она застает тебя голым на пустынном пляже и, вместо того, чтобы уйти, раздевается и бросается к тебе в воду. Жены друзей могут делать все, что захотят, а вот друзья мужей — нет. Однако правда состоит в том, что все, чего не должно было случиться, уже случилось. Этого уже не исправить. И самое плохое заключается в том, что он влюблен в Энн, одержим той неизлечимой страстью, справиться с которой у него нет ни сил, ни здравомыслия, ни желания. И вот они здесь, на этом крохотном острове, где нет никаких тайных отелей или подруг, которые могли бы помочь укрыть от посторонних глаз эту страсть, возникшую между одиноким мужчиной и замужней женщиной. Ах, боже ты мой, во что он ввязался! Конечно, всегда есть возможность бежать: это стало бы той ценой, которую он заплатит за то, чтобы найти довольно традиционный выход из создавшегося положения. Именно так он поступил с Матилдой, бежав на Сан-Томе. В значительной степени этот повод образовался сам по себе, подтолкнув его, среди прочих причин, к тому, чтобы согласиться на эту ссылку. Только вот проблема в том, что на сей раз он вовсе не хочет бежать от Энн. Его разрывало от одной только мысли, что он сбежит и оставит ее здесь. Ни за что в мире он не захочет потерять ее. Значит ли это, что он готов к любым последствиям? Нет, этого он тоже не хочет. Настоящая западня, которую устроила ему судьба!

Английское консульство на Сан-Томе было небольшим двухэтажным домом, окруженным стеной с не слишком просторным, однако густым садом с бегониями, тутовыми деревьями и банановыми пальмами. Летом он защищал от солнца, а в сезон дождей здесь было относительно свежо. На нижнем этаже находились три гостиные, выходившие окнами в сад, а на верхнем были три хозяйские комнаты и единственная ванная комната. В глубине сада, отдельно от дома, под навесом были кухня и буфет, прачечная, комната для глажки белья, конюшня и комнаты для прислуги. Последняя была представлена двумя горничными, а также садовником, приходившим ухаживать за садом под чутким руководством Энн. Кроме этого, Дэвиду помогал его переводчик, Беннауди, негр из Занзибара, который каждое утро появлялся на службе, а также сопровождал консула в поездках по острову, возвращаясь в конце дня в свою соломенную хижину, находившуюся здесь же в городе. К основной спальне, где ночевали хозяева, примыкала нависавшая над садом веранда, по стенам которой вверх, до самого потолка тянулись вьющиеся зеленые лианы. Под верандой Энн, увлекшаяся в свое время этими цветами, посадила кусты гибискуса, за которыми тщательно ухаживала. Во время цветения они несколько раз в течение дня меняли цвет и служили Энн своеобразными часами, одновременно наполняя спальню ароматами, уносившими ее далеко прочь от этих мест.

Небольшая деревянная калитка посреди стены, которая вела в сад консульства, закрывалась лишь на обычную щеколду, но, чтобы посетители могли из вежливости известить о своем прибытии, сбоку висел небольшой колокольчик. По рассеянности или по какой-то другой неосознанной причине Луиш-Бернарду не обратил внимания на колокольчик, просто отодвинул щеколду, вошел в сад и закрыл за собой калитку. Он прошел вперед к дому и вскоре увидел Энн, сидящую в плетеном кресле. Она была погружена в свои мысли и смотрела куда-то в сторону сада, не заметив, что он пришел.

— Приветствую вас, — сказал Луиш-Бернарду и остановился, едва увидев ее.

— А, Луиш, проходите. — Она встала и пошла ему навстречу. Приблизившись, она положила ему руку на грудь и нежно поцеловала своими влажными губами. Он не смог удержаться от того, чтобы не оглянуться озабоченно по сторонам, и Энн, поняв, о чем он подумал, потянула его за руку в сторону стоявших кресел и сказала:

— Дэвид опаздывает, но он скоро будет. Подождем его здесь, снаружи. Джин-тоник?

— Да, пожалуй.

Энн исчезла в глубине дома, и он заметил, что несмотря на кажущуюся непринужденность, она все-таки выглядит грустной, и глаза ее не светятся, как это обычно бывает, а чем-то омрачены. Он сел в удобное плетеное кресло с подушками, которое, вместе со многими другими предметами мебели, прибыло с ними из Индии. Во всех комнатах на нижнем этаже было что-то оттуда — шкафы, столики, посуда, вазы, охотничьи ружья, копья и множество сделанных там фотографий. Создавалось впечатление, что так они пытались убедить себя в том, что привезли сюда кусочек Индии, и что однажды по тому же океану, что привез их сюда, они вместе со всеми этими вещами отправятся в обратный путь, в ту жизнь, которую они считают своей. В доме ощущалась какая-то необъяснимая словами тоска, висящая в воздухе, подобно пыли, грусть, может быть, как раз та самая, что поселилась сейчас в глазах Энн.

Луиш-Бернарду услышал ее шаги, приближающиеся из комнаты, и встал ей навстречу. Она несла два стакана, протянула ему его напиток и тихонько чокнулась с ним в молчаливом тосте. Но вдруг резко притянула его к себе и спешно подвела к стене дома, где никто из служанок не мог их видеть. Она прижалась к нему всем своим телом, как раньше, на пляже и погрузилась в него своими губами, сладострастно и мучительно, сводя его с ума.

— Луиш, я умираю здесь от тоски и желания вас видеть, чувствовать вас вот так, рядом со мной!

— Энн, пожалуйста, не говорите мне этого! Никакой мужчина еще не тосковал так по женщине, как я тоскую по вам!..

— Идите, давайте сядем. Так будет лучше.

С трудом Луиш-Бернарду оторвался от ее тела, после чего сел, оставив между ними свободное кресло.

— Энн, о чем Дэвид собирается со мной говорить?

— Не имею понятия, Луиш. Он только сказал мне, что пригласил вас на ужин потому, что хочет с вами поговорить.

— Может, он что-то заподозрил, что-то обнаружил?

— Мне кажется, это невозможно. Но у него хорошая интуиция, он мог догадаться, ничего не обнаружив.

— А вы ничего ему не рассказывали, не намекали ни на что?

— Нет, Луиш, даю вам слово, нет.

— И не собирались этого делать?

Она вдруг посмотрела на него так, будто этот вопрос был самым неожиданным.

— Что до меня, то у меня нет никаких планов. Я научилась ничего не планировать. Я просто позволяю событиям идти своим чередом и живу от одного дня к другому. Так я по крайней мере знаю, что они бывают то грустными, то счастливыми. А если планировать, то в случае неудачи, все дни можно будет считать грустными. Нет, Луиш, я не собираюсь ничего ему рассказывать… и не планирую перестать видеться с вами или сожалеть о чем-либо.

Луиш-Бернарду замолчал. Они оба замолчали. Дождь закончился уже полчаса назад, и в лесу, за садом, снова запели ночные птицы. С противоположной стороны сада, из-за стены, слышался мерный шум бьющихся о берег волн. Гибискусы наполняли своим ароматом влажный воздух. Несмотря на некоторое уныние, которое охватило обоих, он подумал, что хотел бы, чтобы так было всегда. Даже если бы это было здесь, на Сан-Томе, но рядом с Энн, посреди тишины, в этом саду, благоухающем влажными ароматами.

Некоторое время спустя послышался стук калитки и голос Дэвида, который звал Энн.

— Здесь, в саду! — ответила она, стряхнув с себя оцепенение.

Дэвид был весь раскрасневшийся от жары, вымокший под дождем; сапоги его были покрыты грязью.

— Ах, Луиш, простите меня за опоздание! Моя лошадь захромала по дороге и мне пришлось вести ее под уздцы. Я вижу, Энн угостила вас джином, надеюсь, вы не слишком долго меня ждали? — Повернувшись к жене, он продолжал: