— Должен ли я из этого заключить, что наша трактовка ситуации должна превалировать над их?

— Должна превалировать, но она также должна быть объяснена и представлена таким образом, чтобы их видение, в конечном счете, совпало бы с нашим. В этом случае, очевидно, все зависит от того, как вы сможете поладить с английским консулом. Этот пункт является решающим. Так же, как и способность объяснить колонистам, что поставлено на карту, и каковы новые правила игры. Скажите мне, откровенно: теперь я все понятно объяснил?

Прежде чем ответить, Луиш-Бернарду сделал паузу, задумчиво вздохнул и дал королю откровенный ответ, о котором тот просил:

— Думаю, Ваше Величество, вы были настолько понятны, насколько сочли это возможным.

— Тогда мы поняли друг друга. Теперь нам не осталось ничего, кроме как дождаться вашего ответа. И я вас искренне прошу: пусть он будет хорошо обдуманным и настолько великодушным, насколько вы можете себе позволить. — Дон Карлуш поднялся, показывая этим, что разговор закончен.

Сейчас Луиш-Бернарду хотел лишь одного — уехать отсюда, остаться одному и хорошенько переварить эту обрушившуюся на него фатальную перспективу. Однако король посчитал, что обязан ему еще одним, последним жестом:

— Надеюсь, вы доставите мне удовольствие и останетесь на ужин, а также переночуете у нас?

— Благодарю вас, Сеньор. Не знаю, поймете ли вы меня правильно, но я хотел бы уехать уже сегодня, пятичасовым поездом, поскольку этим вечером в Лиссабоне у меня назначен ужин.

Дон Карлуш проводил его до лестницы, граф де-Арнозу — до выхода на первом этаже. Он вызвал для Луиша-Бернарду экипаж до станции, и, прежде чем проститься, положил ему руку на плечо и сказал:

— Я хочу присвоить себе слова, сказанные Его Величеством, только сделаю это с большим пафосом, который непозволителен королю в его положении: вы — самый подходящий человек для этой задачи, и от ее решения зависят многие очень важные для нашей страны вещи. Надеюсь, вы понимаете масштаб того, что поставлено на карту: день, когда мы потеряем первую колонию, станет неизбежным началом конца Империи, а с ним и конца короны, королевства, а, возможно даже и страны. Мы ждем, когда Испания нас проглотит. Сейчас все может начаться заново или же все начнет заканчиваться. Король не мог сказать вам этого так же прямо. Однако, если у него не будет таких людей, как вы, первой жертвой будет он, а за ним Португалия. Луиш-Бернарду, подумайте хорошенько: Могли бы вы получить от жизни что-либо более грандиозное?

Луиш-Бернарду сел в карету и посмотрел на часы: было почти пять часов. Солнце уже приближалось к горизонту, и день, еще недавно такой ясный, заканчивался. Начало смеркаться, на городок надвигался холод, из печных труб над домами поднимался дым. Люди в домах, наверное, сидели вокруг своих больших очагов, в которых дымились мясные колбаски, а в стоящих на углях кастрюлях грелся ужин. Еще там, наверняка, были уставшие после работы мужчины, собравшиеся вокруг огня с детьми на коленях, их раньше времени состарившиеся матери, склонившиеся над кастрюлями, собаки, свернувшиеся калачиком у теплой кирпичной кладки, старики, задремавшие на деревянных лавках в ожидании ужина. А еще, где-нибудь в кабаке, несчастные пьяницы, покачиваясь над барной стойкой, допивали свой вечный последний стаканчик, прежде чем отправиться домой. Улицы городка были уже почти пустыми, только случайные прохожие изредка рисовались серыми тенями вдоль белых стен. Церковный колокол пробил без четверти пять, и все вдруг показалось таким грустным, словно в воздухе нависло нечто неизбежное, фатальное. В тот день Луиш-Бернарду, сам не понимая почему, пожелал себе тихой провинциальной жизни, с временем, текущим так медленно, что можно было бы поверить в Вечность. Однако на станции его ждал поезд, который должен был вернуть его в большой и суетливый город, единственный мир, который был ему знаком, который он любил и понимал.

В поезде он закрыл глаза и почти мгновенно заснул. Ему снилось, что он в Африке, под жгучим солнцем, с пальмами, насекомыми, неграми, кричавшими что-то на непонятном языке — и все это в расточительном многообразии ярких красок, вспыхивавших вокруг него. Посреди всего, в пыли и суматохе, стоял он и следил за строительством Дворца графов Браганских, который Сеньор Дон Карлуш приказал ему выстроить в этих тропиках.

Луиш-Бернарду взял фиакр здесь же, на станции Террейру-ду-Пасу, куда причалил его речной пароходик, прибывший в Лиссабон со станции Баррейру. Он уже сильно опаздывал на ужин, однако надеялся, что успеет еще застать кофе и дижестив. Эти еженедельные ужины в «Центральном» он пропускал только в случаях абсолютно исключительных, когда уже никак не мог там оказаться. И дело не в том, что там было как-то по-особому весело и интересно: просто здесь можно было провести время среди друзей, в непринужденной атмосфере и мужских разговорах, охватывавших обширный диапазон тем, от женщин до политики, а также — лошадей, где-нибудь в промежутке. Иногда здесь заключали сделки, обменивались книгами, говорили о путешествиях, делились новыми слухами, заводили знакомства и полезные связи. При этом каждый вносил в это общее дело свой вклад в соответствии со сферой, в которой вращался. Иногда такие ужины оказывались полезными, иногда — совершенно бесполезными. В любом случае, в Лиссабоне не было большого выбора, как провести вечер. Как сказал в свое время Эса устами кузена Базилио[11], это был город, где «в полночь негде было съесть крылышко куропатки и выпить бокал шампанского». В противовес группе «Побежденные жизнью», в которую входил Эса де Кейрош, они называли себя «Выжившие». Это означало, что, пусть менее болезненно и, конечно, не с таким блеском, но они, тем не менее, были настроены извлечь из этой лиссабонской жизни начала 1900-х все, что она способна им дать. Именно это обстоятельство, в первую очередь, ценил в их столь разнородной компании Луиш-Бернарду: ее члены не были моралистами, они не клялись друг другу спасти родину, не верили в совершенство мира и не выставляли себя школой добродетели или примером для подражания. Они жили с тем, что было, и тем, что было. Наверное, нигде, кроме как здесь, не обсуждались столь спокойно ежедневные «за» и «против» монархии и республики. Главный тезис «Выживших» заключался в том, что проблемы нации не решаются той или иной конституционной формой правления: и при монархии, и при республике народ останется таким же неграмотным и несчастным, а исход выборов будет решаться провинциальными царьками, имеющими способы обеспечить большинство в Кортесах. Государственный аппарат будет по-прежнему пополняться за счет личных знакомств или политической лояльности, а не личных заслуг, сама же страна продолжит прирастать бесполезными графами, маркизами или перевозбужденными демагогами-республиканцами. Все так же этот народ будет пребывать в плену отсталых идей и консервативных сил, для которых все новое подобно самому дьяволу. Чего никогда не было в Португалии, так это традиций гражданского общества, жажды свободы, привычки думать и действовать собственным умом: несчастный труженик в поле говорил и делал всегда то, что ему велел хозяин, тот повторял спущенное ему сверху от местного начальника, который, в свою очередь, отчитывался и пресмыкался перед своими партийными боссами в Лиссабоне. Можно было что-то поворошить в верхушке пирамиды, однако все остальное, вплоть до ее основания, не сдвинуть. Хворь эта серьезнее любой лихорадки, и никаким государственным строем ее не вылечить.

Когда Луиш-Бернарду приехал, вся компания находилась за столом уже пару часов. Уже подавали spécialité отеля «Центральный» — фирменные блинчики «Сюзетт». Он сел на свободное место с краю стола. Рядом с ним сидел Жуан Фуржаж, напротив — доктор[12] Вериссиму. Антониу-Педру де-Атаиде Вериссиму, довольно любопытная личность, финансист и интеллектуал, филантроп, добропорядочный отец семейства и, одновременно — воинствующий агностик и постоянный любовник Берты де Соуза, актрисы, производившей фурор в столичном ревю. Ее внешние данные, впрочем, оставались для Луиша-Бернарду вне сферы его понимания: короткие и пухлые, напоминающие крепенькие деревца ножки, крутые, скорее похожие на автомобильное колесо бедра и лицо деревенской девицы, продвигаемой в театральные «старлетки». Будучи настоящим джентльменом, за что его и почитали в обществе, доктор Вериссиму никогда не распространялся о завоеванном им привилегированном положении при упомянутой даме, близости с которой — непонятно почему — домогалась добрая половина лиссабонских мужчин.