Николка. Дядя Матвей, когда конец мира будет?

Матвей. Как Бог велит, Николка.

Старица Филя. От кого ты, Николка, про конец мира слыхивал, не от новгородских ли, жидовствующих?

Николка. Нет, тетушка Филя, мне про конец света белый дедушка рассказывал.

Старица Филя. Который еще белый дедушка?

Николка. Как я был в подпасках у говядаря, меня раз под вечер белый дедушка позвал. Пойдем, малец, по лесу, бурячка дам. (Улыбается.)

Старица Филя. То, Николка, леший был, который на деревьях гайдается и детей заманивает.

Николка. Нет, тетушка Филя, дедушка добрый. Мы с ним гуляли, а потом он вдруг маленький сделался, в четверть аршина, и во мху спрятался. Он мохом питался, яко брашном. (Ест кашу.)

Филя. Нечистый с тобой, отрок, говорил, нечистый любит в лесу али поле к пастухам приставать, особо молодым.

Матвей. Николка – отрок добрый, да болезнен, горбатенький. Я таковых люблю в ватагу каличью брать да дрочить, сиречь ласкать и баловать. Я таких, порченых, да чистых душой, люблю в ватагу подбирать. Вот и Кириллку подобрал. (Указывает на иного нищего мальчика.)

Кирилл. Истинно так, дядя Матвей, дай тебе Бог здоровья.

Филя. Ты откуда, Кирилл? Сирота-то?

Кирилл. Нет, я – Кирилл, сын гончара. Послал меня батюшка в Москву учиться портняжному делу, да не вынес того учения, хотел бежать обратно, однако боялся – батюшка засечет. Ныне же по гроб дяде Матвею благодарен, что в ватагу взял. Весело тут, сытно. (Садится на бревно, ест кашу, качая ногами.)

Матвей. Ты, Кирилл, ногой не качай, грешно. В русском народе то неприлично, сидя ногой качать. Это ты нечистого радуешь, черту трясешь.

Кирилл. Прощения прошу, дядя Матвей.

Люба, беременная девушка-нищенка. И сестрицы на деревьях качаться любят! (Смеется.)

Кирилл. Которые сестрицы?

Люба. Русалки. У нас на Мурманском берегу их сестрицами кличут. Я их видала. Русалка – нагая женщина, груди большие, живет в лесах, бежит – так на лошади не догонишь, едешь, особливо зимой, – вдруг сзади нагой человек бежит. Но сделать он ничего не может.

Матвей. Против всякой нечисти хорош крест святой, крестное знамение.

Люба. К пьяному мужику на телегу сели лесные девки со светящимися телами и почали с ним дело иметь.

Филя. С тобой-то кто дело поимел? Ты отчего, девка, чревата осталась, до сих пор не на сносях? Не от блуду ли?

Люба. Разбойники меня в лесу повстречали, добрые люди.

Филя. Разбойники-то добрые люди?

Люба. Истинно. Они меня живу оставили, а могли бы притемнить. (Смеется.)

Матвей. То Бог помог. Разбойники-сходцы добру божливы, сиречь оскудевши к добру. Девиц встречных замучивали насильством до смерти.

Николка. Дядя Матвей, а чего ж стрельцы их, сходцев, не истязают?

Матвей. Стрельцы-то? Стрелец берет с разбойника хороший скуп и пускает. (Накладывает еще каши из котла.) Бывал я в разбойничьих сторонках на диком поле. Господи, спаси и помилуй! (Крестится.) Здесь лихачи без роду-племени, здесь какая орда да какая литва дотоле скиталась. Станичники!

Филя. А где разбойники, там и колдовство! (Крестится.)

Матвей. Истинно так, Филя. Колдун-чернец в каждом подполе зелье вручал, а в сумерки черти гуляли по улицам на погибель крещеным душам, прикрыв рога шапкой да спрятав хвост под портки. (Крестится.)

Филя (крестится). Срамота. И в иных местах за грехи все боле являются. Наваливаются на спящего, гнетут ночью, оставляют на теле синяки. Зализывают волосы, являются мышью, собакой, тенью на стене.

Люба. А я чула наперекор, они тени не имеют, рост меняют. То они всех деревьев выше, то ниже мелкой травки.

Филя. Ныне за грехи они всюду ходят. И тут, на крестце, чую, нечисто.

Николка. Как же, тетя Филя, Варваринский крестец – место святое. Видишь, хитрец, сиречь художник, с подмастерьями лик Варваринской Божьей Матери подновляет, а Чудотворна – от бесов заступница.

Филя. Возле святости – самое место для нечисти. Она к святости липнет особо. Вася Блаженный – юрод, возле кабаков Богу молится, а возле церквей камни швыряет.

Анница (входит, убаюкивая мертвого младенца).

Филя. Говорила же, крестец нечистый! А сия порченая кадашевка явилась с младенцем-мертвяком. Ходит по крестцам да мертвяка баюкает.

Анница. Баю-баю, баю-бай… Замолкни, неслух! Вот отдам тебя зыбочнику[30]! (Укачивает мертвого младенца.)

Николка. Гляди, какова! Груди голы, сосцы голы, гузно обвязано ширинкою, носит на гузне плат.

Анница (укачивает).

Чадо мое возлюбленное, утроба моя! (Целует мертвого младенца.) Христос помилует тя во всякой беде ради великой милости своей, сыне мой милый!

Люба. Отчего не отнимут у нее мертвяка-то?

Филя. Не отдает. Кричит да кусается, вишь, в исступи ума она. Прежде, сказывают, поблядухой была, Кадашевской слободы в швальном дворце.

Купец. То непорядок, что заразу носит по крестцам. Тут люди пищу едят, а она заразу носит. Уже смердит! (Плюет.) Терешка, отжени ее подалее.

Терешка (подходит к Аннице). Поди прочь, порченая! (Толкает Анницу.)

Анница (укачивает мертвого младенца). Гляди, Тимка, буки пришли. Не страшись, Тимка.

Терешка. Поди прочь! (Толкает Анницу.)

Анница (кричит). Пришли! Не страшись!

Молодец. Не трожь убогую! Поди сам прочь, ты, свиное узорочье! (Толкает Терешку.)

Терешка. Ах ты, рогозиная свита, холщовы порты, мочальна покромица! (Дерутся.)

Купец. Кликнуть надобно татарина служивого, решеточного сторожа.

Матвей. Я за ним мальца отряжу. Поди, Николка, кликни.

Николка. Мигом, дядя Матвей! (Убегает.)

Филя. Унять их надобно. (Подходит). Угомонитесь, кваску попейте. (Подает квас. Молодец и Терешка выпивают квас и дерутся дальше.) Угомонитесь!

Терешка. Поди прочь, поберещеное лицо! (Толкает Филю, та падает.)

Филя (поднимается с трудом). Иродовичи, вот уж возьмут в съезжую! Охальники и образины. У Фили пили да Филю били! (Вбегает решеточный сторож с бердышом.)

Решеточный сторож (с татарским акцентом). Пачему? (Расталкивает дерущихся.) Я – решеточный сторож, служилый татарин Инсаналейко Облет. Почему деретесь?

Скоморох. Они за девку подрались. Девица-красавица из лохани брана, аки соловей щебечет в зеленом бору. (Смех.)

Решеточный сторож. Ты кто такой, дурак, откуда?

Скоморох. Я-то? Я с двора бобыльского. Восемь дворов бобыльских, а в них полтора человека с четвертью, четыре человека в бегах, да два в бедах. От Яузы до Москвы шесть верст, а от места до места один перст. (Народ смеется.)

Решеточный сторож. Вижу, все вы тут разбойники!

1-й крестьянин. Все мы тут – люди Божьи.

Решеточный сторож. Люди? Сыматрю, люди! (Угрожающе.) Люди, говоришь? (Входит объезжий голова со стрельцами.)

Объезжий голова. Что за языцы тут вопят?