Пусть молва идет за тобой вослед. Сколько будешь жить, столько пусть и следует за тобой! «Это какой же Буллит? Тот, от которого открестились? Как не знать, знаем!.. Можно сказать, классический пример отступничества, открывающий глаза на тех, кто отступился, и на тех, от кого отступились. Тут способны прозреть и слепые! — он взял со стола газету. — Вы видели этот номер «Матэн»? Вы ничего не знаете о выступлении Ллойд Джорджа? И вы ничего не знаете, что он сказал там о нашей миссии в Москву? Вы много потеряли!.. Все–таки я благодарен судьбе, что наша поездка в Москву состоялась…

— Она освобождает от иллюзий? — спросил Стеффенс, смеясь.

— А что вы думаете, Стеф? Освобождает!

— Значит, освобождает?.. Тогда скажите: что бы вы сделали, если бы разговор с нашим президентом и, пожалуй, Ллойд Джорджем состоялся? Сейчас состоялся?

— Я бы им сказал то, что сказал вам, Вильям…

— Да так ли?

— А вы сомневаетесь?

Иногда полезно поставить такой вопрос: а как бы действительно сложились эти встречи, если бы состоялись? Интерес к этим встречам нельзя назвать праздным. Если бы состоялись? Однако как быть с сообщением «Матэн», которое упомянул, воспылав гневом, Буллит? Можно сказать, что сообщение «Матэн» инспирировал Буллит, так оно отвечает его интересам. Можно сказать, что это сообщение появилось в парижской газете, чтобы вооружить Буллита в преддверии встречи с Вильсоном. Ах, если бы эта встреча состоялась! Если бы…

Здесь речь пойдет о встрече Буллита с Вильсоном, которой не было, но которая могла быть

Итак, дважды Хауз просил президента принять своего посланца, вернувшегося из Москвы, и дважды Вильсон просьбу полковника отклонил.

Но, странное дело, Буллит продолжал готовить себя к встрече, видел ее с той точностью деталей, какая была свойственна его воображению, представлял, и небезуспешно, как выстроится диалог.

Кажется, захоти сильно, и твое желание сбудется. А вдруг оно действительно сбылось бы?

Нет, многодневный спор с Клемансо еще продолжался, и неизвестно было, как он закончится. Клемансо стоял насмерть, грозя встать из–за стола переговоров, если Франция не получит Эльзаса. А туг еще Ллойд Джордж собрался в Лондон, дав понять, что не в его слабых силах продолжать спор с ретивым французом. Осуществи Ллойд Джордж эту угрозу, Вильсон сшибся бы с французохМ лоб в лоб. Пришлось инспирировать письмо британскому премьеру за всеми мыслимыми и немыслимыми подписями, умоляя его остаться. Сейчас, правда, все это позади, но нетрудно представить, сколько крови стоило, чтобы все образовалось. На сердце полегчало, но зато к обычной головной боли прибавился этакий тик левого века, который становится совершенно неприличным, когда президент неожиданно оказывается в поле яркого света. Тень стала убежищем, едва укрылся в одной тени, надо перебегать в другую — хоть и не виноват, а такое впечатление, что вся вина на тебе.

А тут еще этот Буллит, чьим присяжным поверенным стал с некоторого времени полковник, о господи!

— Ну, что вы от меня хотите, полковник? — произнес президент, быстро перебегая из одного темного угла в другой. — Вашими бы устами мед пить, мой милый Хауз!.. Ну какой он «мой Буллит»? Никакой он не мой! Вы его придумали, вы и принимайте!.. Приняли, и не однажды? Сколько? Уже трижды приняли? Не знал я, что у вас так много времени! Не знал, не знал!.. Коли приняли трижды, может, примете и в четвертый раз? Простите, но у меня уже затревожилось это мое веко и сердце… защемило… Ну что мне с вами делать? Бог с ним, пусть идет! В какое время удобно? Пляшет веко, так пляшет!.. Что вы сказали? Буллит? Опять Буллит? Пусть идет хоть сейчас… Не может сейчас? Тогда пусть звонит моим секретарям… Куда ему явиться? Ну не в посольстве же мне его принимать? Разве вы не знаете моего правила? Все приватные встречи только в отеле…

И действительно у отеля тут преимущество: тихо, если и телефонный звонок, то за толстой стеной… Секретари вышколены, они ловят эти звонки на лету. «Президент? Ну, полноте, взгляните на часы, сударь! Да разве в это время бывает президент в отеле? Идет конференция… Конференция! Не обещаю, не обещаю, дорогой Смит!.. Попробуйте позвонить!.. Попробуйте… Минутку, мистер Смит! Что вы сказали, господин президент? Хотите говорить со Смитом? Так я просил его позвонить позже. Хотите говорить сейчас? Хэлло, хэл–ло!.. Мистер Смит, вам необыкновенно повезло: президент вернулся к себе и готов говорить с вами!.. Да, он только что вошел, вам повезло, мистер Смит, редкая удача!.. Соединяю, мистер Смит! Соединяю!..»

Нет, у отеля действительно преимущество: можно отсечь телефонные звонки и создать иллюзию полного покоя, какому позавидуют патриархальные Жиронда и Шербур. Можно открыть окно в сад, который вот–вот зацветет, или перенести разговор в сад под крышей. Можно, наконец, подпалить сухие поленья в камине и дать огню развоеваться. Если же, упаси господи, надо все–таки пройти в соседнюю комнату и прочесть шифровку из Вашингтона, можно раскрыть дверцу книжного шкафа и великодушно пригласить обозреть библиотеку, питающую президента на сон грядущий, которую усердные секретари приволокли из–за океана.

Но и в апартаментах отеля есть у президента комнаты с той или иной степенью приватности. Самая приватная комната с серебристыми обоями. Она невелика, но хороша по краскам и пропорциям. Вот, казалось бы, пропорции комнаты, что в них особенного и какое отношение они могут иметь к человеку, который случайно оказался здесь? Да–да, соотношение размеров одной стены и другой? Оказывается, человек это чувствует, подчас не очень осознавая, что причина особой прелести этой комнаты в ее складности. А если еще, как сейчас, хороши краски — серебряная парча с чуть лиловатым оттенком, — то комнате нет цены.

Столик пододвинут к окну и, кажется, повторяет пропорции комнаты. Крахмальная скатерть осторожно расцвечена бледно–желтыми узорами, чем–то схожими с водяными знаками на новенькой стофранковой бумажке.

Кофейный сервиз густо–синего фарфора хорошо смотрится на белой скатерти, как приятно контрастирует он и с лиловатым серебром обоев.

Даже легкая испарина, что обволокла стенки кофейника, не изменила чистоты сини — вот такой глубины синева может быть только у фарфора.

— Погодите, Буллит, сколько вам лет? — в грубоватой прямоте президента есть некая душевность. — Что вы зарделись, будто невеста на выданье?.. Я спрашиваю: сколько лет вам? Так это же неприлично мало!.. Ничего не скажешь, успел!.. Я в ваши годы?.. Куда мне до вас!.. Куда!..

Он берет кофейник и, придерживая его нарядную крышечку, принимается разливать кофе. Рука, держащая кофейник, напряглась, ногти большого и указательного пальцев побелели.

— Простите, что не сумел повидать вас раньше… Поверьте, нет ничего неодолимее амбиции старого человека, да к тому же если он еще мнит себя дипломатом! Схватились два старика не на жизнь, а на смерть!.. Мне говорят: нет ничего почетнее третейского судьи! Подумаешь, нужен мне этот почет!.. Не хочу я быть судьей, даже третейским! Нет, этот Клемансо амбициозен, как падишах! Скажу по секрету: и наш с вами Ллойд Джордж хорош! Самолюбив, простите меня, откровенно обидчив, не совладать!.. — он внимательно смотрит на Буллита, ему кажется, все необходимое, чтобы затравить разговор, он уже произнес, теперь очередь Буллита. — Не совладать, не совладать!..

Буллит открывает портфель, и на свободную поверхность стола ложится сегодняшняя «Матэн». Красный карандаш не пощадил первой полосы, отчеркнув корреспонденцию, стоящую во всю длину колонки справа.

— Извольте, господин президент…

Хозяин искоса смотрит на газету, смотрит не без боязни, он даже руки убрал со стола.

— Вы сильнее меня во французском, прочтите… Буллит читает. Его голос нарочито обыден. Если

факт таит в себе нечто громоподобное, он должен быть предан гласности именно таким тоном. Чем громче факт, тем будничнее, тише голос. Однако о чем поведала своим читателям «Матэн»? Истинно, удар грома посреди тишины первозданной. Лондонский корреспондент «Матэн» — собственный, разумеется, при Вестминстере — сообщает, что британский премьер, только что прибывший из Парижа, сегодня отвечал на вопросы депутатов. Премьера спросили, что он знает о миссии некоего Вильяма Буллита в Москву. Премьер ответил, что он ровным счетом ничего не знает о миссии некоего Вильяма Буллита в Москву. Так и сказал: ничего не знает. И это после того, как он напутствовал Буллита, отъезжавшего в Москву, а по возвращении миссии дал Буллиту завтрак, выслушав обстоятельный доклад главы миссии. Так и сказал: ничего не знает.