Вторая гипотеза: зоотавры проводят время между двумя налетами на вершинах высоких гор, как, например, на Эвересте, Гиндуку, Монблане и т. п. На этот счет комиссии тоже удалось собрать ряд свидетельских показаний, исходящих, главным образом, от горных пастухов. К сожалению, все они носят слишком обывательский характер и часто продиктованы напуганным воображением. Ни один из этих так называемых очевидцев не мог категорически утверждать, что зоотавры проводят на той или иной вершине весь день; они только видели их поднимающимися с этих вершин или опускающимися на них. Один из этих добрых людей, когда его настойчиво стали расспрашивать, уверен ли он, что видел именно зоотавра, вынужден был признать, что категорически он этого утверждать не в состоянии и что очень возможно, что он принял за зоотавра большое темное облако, покрывавшее вершину горы.

Наводит комиссию на сомнения в основательности этой гипотезы также и то обстоятельство, что ни из одной из построенных в горах, на значительной высоте, обсерваторий и метеорологических станций, не поступило на этот счет никаких сведений, которые совпадали бы со свидетельствами пастухов. Возможно, конечно, что зоотавры проводят часть дня на вершинах гор, но считать это их более или менее постоянной резиденцией было бы рискованно.

Наконец, комиссия берет на себя смелость предложить вниманию Академии третью гипотезу: не исключена возможность, что зоотавры проводят время между двумя налетами на землю в межпланетном пространстве. И в самом деле: по нашим, земным, понятиям, всякое живое существо нуждается, для восстановления сил, в отдыхе, в абсолютном покое, т. е. во сне. Но природа зоотавров настолько разнится от природы всех других известных нам видов животного царства, что к ним земные представления совершенно неприменимы. Очень возможно, что они не нуждаются в отдыхе для восстановления сил и могут, таким образом, оставаться беспрерывно в воздухе, не тратя на сон ни одной минуты. Также очень может быть, что они обладают способностью спать или предаваться каким-либо неизвестным нам физиологическим функциям, служащим для восстановления сил, на лету, продолжая парить в воздухе где-либо в верхних слоях атмосферы, на недоступной даже вооруженному человеческому глазу высоте.

Один из членов комиссии выразил даже предположение, что зоотавры, в промежуток между двумя налетами на землю, улетают на луну. Это мнение вовсе не так парадоксально, как это может показаться с первого взгляда: луна отстоит от земли приблизительно на 385 тысяч километров, а это расстояние зоотавр может, надо полагать, пролететь в сравнительно короткое время. Правда, до сих пор не удалось еще установить быстроту его полета, но все заставляет думать, что он развивает чудовищную, поражающую воображение скорость. Не исключена, поэтому, возможность, что он за каких-нибудь восемнадцать часов, т. е. в промежуток времени между двумя налетами, может слетать с земли на луну и обратно.

Разумеется, возникает естественный вопрос: что интересного может представлять для зоотавров луна, на которой, как это твердо установлено наукой, давно уже нет никакой органической жизни и которая, так сказать, перешла уже в небытие?

На этот вопрос комиссия отвечать не берется. Круг человеческих познаний так узок, кругозор наш так обидно ограничен рамками видимого, доступного нам мира, что как только мы сталкиваемся с явлением, выходящим за его пределы, мы проявляем полное бессилье. Во всяком случае, мы должны признать, что то, что мы называем законами природы и перед чем мы привыкли так почтительно преклоняться, является законами только нашей природы, которые совершенно не обязательны и не действительны для выходцев с других планет».

— Таковы те гипотезы, — закончил докладчик, — которые комиссия имеет честь предложить почтенному собра-нию. Нас могут упрекнуть в недостаточно научной, быть может, совсем даже не научной постановке вопроса; но мы надеемся, что Академия примет во внимание стоявшие перед нами трудности и не будет судить нас строго. Слишком уж необычен объект нашего исследования. Во всяком случае, комиссия может сказать: feci quod potui, faciant me-liora potentes…[1]

В один из ближайших дней имел место факт, который несколько расширил чрезвычайно узкий круг сведений о зоотаврах.

4-го апреля, около четверти десятого ночи, во время очередного налета зоотавров, один из них спустился на Зоологический сад в Париже.

Среди зверей и птиц начался неописуемый переполох. Почуяв грозного врага, они стали метаться как безумные, пытались сломать клетки, огласили воздух воем и ревом. Люди не понимали, в чем дело, и в этом диком реве обезумевших зверей усмотрели апокалипсическое предзнаменование близкого конца. Наиболее суеверные спешили примириться с небом и говорили о светопреставлении. Какой-то кюре, с непокрытой головой, с крестом в высоко поднятой руке, бежал по пустынным и темным улицам и кричал:

— Кайтесь, братья во Христе, настал последний час!

И когда на него вдруг пал нестерпимо ослепительный сноп света, исходивший от пролетавшего на большой высоте зоотавра, он как подкошенный грохнулся на колени, поднял вверх лихорадочно сверкавшие глаза и, воскликнув: «Господи, я готов!», испустил дух.

Между тем, чудовище продолжало громить Зоологический сад, расшвыривало одну за другой фундаментальные клетки, выхватывало из них того или иного зверя, потом большей частью отбрасывало его и искало новой, лучшей добычи. Наконец, зоотавр выхватил самого большого слона, знаменитого Тони и, словно удовлетворившись этой добычей, взмыл с нею вверх и несколько секунд спустя исчез в восточном направлении.

Это произошло в 21 ч. 17 минут. Директор Зоологического сада, мужественный Люсьен Бранкар, известный как бесстрашный охотник на львов и тигров, наблюдал все происходившее из окна своего каменного особняка, находившегося тут же, у ворот сада. И когда зоотавр поднял на воздух Тони, его любимца Тони, которого он сам вывез из Центральной Африки и которого он с такой гордостью показывал знакомым, Люсьен Бранкар глубоко вздохнул и инстинктивно взглянул на часы, как бы для того, чтобы точно определить момент гибели своего любимца.

Было, как сказано, семнадцать минут двадцать второго или, по старому исчислению, 17 минут десятого ночи.

А на следующий день получилось, от директора Пулковской обсерватории, радио следующего содержания:

«Сегодня, в 2 часа 20 минут 55 секунд по парижскому времени, пролетавший почти над самой обсерваторией зоотавр сбросил с небольшой сравнительно высоты слона. Слон разбился насмерть. На попоне его, хотя и затронутой когтями чудовища, все же удалось прочесть имя “Тони”. Полагаю, что это тот самый Тони, которым я восхищался в бытность свою в Париже».

Это радио произвело в научных кругах Парижа огромную сенсацию. Президент Академии наук, неутомимый Марсель Дювернуа, созвал своих коллег на экстренное заседание.

Увы! Явились всего 11 человек: остальные 29 «бессмертных» оказались очень даже смертными и либо погибли во время налетов зоотавров, либо лежали больные, парализованные. Маститый зоолог Морис Лемерсье, тот самый, который дал имя зоотавру, по-видимому, лишился рассудка. По крайней мере, домашние его рассказывали, что он часами нервно бегает по своему кабинету, то и дело выкрикивая:

— Выскочка! Parvenu! Неизвестно даже, откуда он взялся…

Открывая заседание Академии наук, президент сообщил о новой тяжкой утрате, понесенной в лице Мориса Лемерсье не только французской, но и мировой наукой. Присутствовавшие почтили несчастного вставанием, как если бы он уже умер. Потом приступлено было к обсуждению полученного от директора Пулковской обсерватории радио.

— Итак, господа, мы стоим перед новым фактом огромной, исключительной важности! — начал президент. — Оказывается, что зоотавр пролетел из Парижа до Пулкова, т. е. расстояние в две с лишним тысячи километров, если я не ошибаюсь…