В экстренно созванном 27-го марта 1987 года заседании Французской академии наук им дали название зоотавров.

Никто, собственно, толком не уяснил себе, почему остановились на этом именно, а не на каком-либо другом названии. Сам предложивший его достопочтенный Морис Лемерсье, прославившийся своими многолетними и многотомными трудами по исследованию строения болотных жуков Патагонии, вряд ли мог бы объяснить это с обычной для него обстоятельностью.

К тому же, заседание прошло в атмосфере растерянности, почти паники, т. е. в условиях крайне неблагоприятных для спокойного обсуждения. «Бессмертные» имели вид людей, застигнутых в море страшной бурей и ждущих неминуемой гибели. Бледные, с беспредметно блуждающими взорами, они зябко ежились и то и дело потирали руки, чтобы согреться немного, хотя в зале было далеко не холодно. Говорили вполголоса, почти шепотом, словно боясь спугнуть кого-нибудь.

— Вы их видели?

— Нет. А вы?

— Тоже нет, но их видел мой ассистент.

— Что же он рассказывает?

— Он был так потрясен и оглушен, что упал без чувств, и кроме первого впечатления ужаса ничего не помнит.

— Где он в это время был?

— На улице, вблизи Пантеона: он как раз возвращался с одного затянувшегося заседания… Ночь была пасмурная и небо обложило густыми тучами, которые совершенно закрыли луну и звезды. Мой ассистент прекрасно помнит, что минуты за две до катастрофы он посмотрел на часы: было 35 минут второго…

Оказалось, что из присутствовавших никто собственными глазами не видел зоотавров, хотя все были разбужены и в большей или меньшей степени оглушены их налетом.

— Итак, вы полагаете, господа, что они прилетели с Марса? — спросил, ни к кому, собственно, в отдельности не обращаясь, президент Академии Марсель Дювернуа, который напоминал пергаментный мешок, наполненный костями.

— Да… Все говорит за это… Иначе было бы непостижимо… — раздались отдельные голоса.

— Это не научная постановка вопроса! — задребезжали кости в пергаментном мешке. — Здесь, под этими сводами, мы привыкли оперировать только с точными, положительными данными. На чем, собственно, основано это… предположение? Потому что мы даже не имеем права назвать это гипотезой…

Ответом было смущенное молчания.

— Г. секретарь! Какие у вас имеются сведения об интересующем нас предмете?

Секретарь поежился, зябко потер руки, потом вынул из бокового кармана сложенную вчетверо бумагу, развернул ее, разгладил рукой, откашлялся и сказал:

— Прежде всего, я считаю печальным долгом доложить почтенному собранию дошедшие до меня сведения о несчастьях, постигших в истекшую ночь значительное число членов нашей Академии. К великому прискорбию, список довольно длинен. Если вы позволите…

— Читайте! — сказал председатель.

Секретарь стал читать. Худой, сухой, в длинном черном сюртуке, он походил на дьячка, читающего над покойником. По мере того, как он читал, тусклее казался свет огромной электрической люстры, свешивавшейся над столом, присутствовавшие все ниже опускали головы и сильнее пожимались от холода.

Вот что сообщил секретарь:

Знаменитый астроном Поль Оливье, который не дальше как за 2 недели до того, а именно 13-го марта, праздновал 60-летний юбилей своей научной деятельности, в роковую ночь и в роковой час сидел в своей обсерватории, поглощенный наблюдениями за кометой Галлея. Рядом с ним находился его любимый ученик, подающий большие надежды молодой ученый Ксавье Монтеро. Maitre Оливье стал излагать вслух какие-то чрезвычайно интересные научные соображения, но в этот момент раздался адский шум и водворилась кромешная тьма, точно тысяча планет вдруг обрушилась на землю, как выразился Монтеро. Когда этот последний бросился к своему учителю, он нашел его мертвым на полу, у телескопа, с остеклевшими, широко раскрытыми от ужаса и изумления глазами. Монтеро выразил твердое убеждение, что его маститому учителю показалось, будто комета Галлея надвигается на землю.

Известный физик Эмиль Краузель был застигнут налетом зоотавров в своем рабочем кабинете, где он производил опыты со вновь изобретенным им электрическим прибором для усиления тепловой энергии. Его нашли убитым электрическим током, почти обуглившимся, с головой, размозженной о край изобретенного им прибора.

Ботаник Жан-Пьер Леконт, составлявший гордость и славу французской науки, умер в момент налета зоотавров от разрыва сердца. Эта же трагическая участь постигла геолога Гюи Форестье, энтомолога Эспинаса, математика Клода Ферье.

Некоторые из «бессмертных» были разбиты парали-чем. Вообще, французская наука понесла в эту роковую ночь тяжкие потери. Да и не только французская: по дошедшим, — правда, крайне неполным, большей частью, случайным сведениям, — налет зоотавров имел роковые последствия в Лондоне, Берлине, Риме, Петербурге.

— Не можете ли вы сообщить нам на этот счет более точные данные? — спросил председатель.

— К сожалению, это пока еще невозможно, — ответил секретарь. — Сношения с научными центрами Европы и других частей света чрезвычайно затруднены. Есть основания полагать, что благодаря налету зоотавров радиотелеграфные станции и подводные кабели во многих местах попорчены. Пока удалось получить только отрывочные сведения, из которых явствует, что налет зоотавров был одновременно замечен в Англии, во всей Средней и Южной Европе, а также в Соединенных Штатах Северной Америки.

— Ну и что же? — спросил президент, укоризненно, чуть не угрожающе задребезжав костями. — Там люди науки тоже держатся… предположения, что зоотавры налетели с Марса?

— По-видимому, — ответил секретарь. — По крайней мере, об этом свидетельствуют сообщения из Берлина, Рима, Гринвича, Нью-Йорка и Пулкова.

— Странно! Я не понимаю, как могут люди науки… Ведь это даже не гипотеза, ибо гипотеза все же должна иметь некоторые научные предпосылки, между тем как тут мы имеем дело почти исключительно с напуганной обывательской фантазией…

И президент Академии, маститый Марсель Дювернуа, который всю свою долгую жизнь не признавал на свете ничего, кроме точных наук, негодующе развел руками.

В известной степени президент Академии наук был прав: сведения, доходившие из разных мест Франции и других пунктов земного шара, носили на себе явную печать напуганной обывательской фантазии и меньше всего свидетельствовали о научной постановке вопроса. Сообщения были чрезвычайно сбивчивые, противоречивые, подчас совершенно фантастические. Только в одном пункте они сходились, а именно, что налет зоотавров начался в ночь с 26-го на 27-е марта, около половины второго, и продолжался вплоть до рассвета. В дальнейшем, каждый из очевидцев давал полную волю своему воображению.

Одни уверяли, что зоотавры налетели с севера, со стороны Бретани; другие, не менее достойные свидетели утверждали, что явились они с юга, со стороны Средиземного моря; по пришедшим позже сведениям из провинции, некоторые рыбаки клялись, что они собственными глазами видели, как зоотавры вынырнули из пучины морской и поднялись чудовищной, заслонившей все небо массой на воздух.

На вопрос, каков внешний вид зоотавров, ответы получались тоже крайне противоречивые. Пекарь Жак Рено из Парижа, который как раз в момент налета был в своей пекарне, заготовляя к утру свежий хлеб, уверял, что они напоминают гигантских крылатых быков с рыбьими хвостами. Содержатель ночного кабачка на Монмартре, толстяк Муано, наоборот, со свойственной ему горячностью утверждал, что зоотавры не что иное, как крылатые слоны, только таких чудовищных размеров, что слоны, которых он видал в Зоологическом саду, кажутся по сравнению с ними настоящими букашками.