Граждане! — гласили заключительные строки воззвания. — Не слушайте клеветников. Переживаемый нами трагический момент требует крайнего напряжения всех сил, а это возможно только при полном единодушии в наших рядах. Тяжело работать в атмосфере недоверия и вечных подозрений. Верьте нам, помогайте нам по мере сил — и мы доведем начатое дело до конца. Не забывайте, что от успеха нашего опыта зависит спасение Парижа, Франции и, быть может, всего человечества».

Воззвание произвело благоприятное впечатление. В тот же день, в разных пунктах Парижа, были жестоко избиты некоторые осведомленные люди, которые пытались набросить тень на намерения правительства. Полиции стоило немалого труда вырвать их из рук рассвирепевшей толпы.

Несмотря на запрещение манифестаций, улицы Парижа в течение нескольких часов оглашались криками:

— Да здравствует Стефен!

— Да здравствует Комитет обороны!

— Долой союз «Друзей порядка»!

— Смерть клеветникам!

Несколько дней спустя, а именно 16 мая, произошли события, которые снова обострили положение и имели трагические последствия.

Солнце недавно только зашло. Невидимая рука стирала с небосклона багрянец и пурпур, которыми разукрасило его перед уходом на покой дневное светило. Потянуло вечерней прохладой. Небо с каждой минутой темнело, словно спешило спрятать к приходу ночи лучезарную улыбку, которой оно проводило солнце: хмурая ночь, такая строгая и серьезная, не любила улыбок, чересчур ярких красок и бликов, и с суровым презрением смахивала их концом своего черного плаща. На восточной стороне небосклона показались неясные контуры молодого месяца. Там и сям замигали, словно высланные вперед лазутчики, первые звездочки. Земля, с бешеной силой мчась по предначертанному ей пути, собиралась войти в длинный темный туннель и зажигала фонари, чтоб хоть немного осветить мрак его.

— Для зоотавров еще рано! — говорили парижане, глядя на небо.

Но крылатые чудовища на этот раз явились раньше обычного.

Еще не все звезды зажглись на небе, еще бледен был месяц, а их черные громады уже нависли, словно зловещие тучи, над городом. Подобно гигантским воздушным кораблям, они плавно реяли на высоте, медленно описывали круги и, казалось, высматривали добычу, прежде чем опуститься на землю.

Число их с каждой минутой становилось все больше. Казалось, что они покрывают все небо. Обыкновенно они появлялись небольшими группами, и только раза два их налетел сразу целый десяток. Но в эту роковую ночь парижане насчитали до сорока зоотавров.

Сорок зоотавров! Сорок чудовищ, каждое из которых могло бы превратить в развалины целый квартал, убить и искалечить тысячи людей, нагнать панику на целый город.

Сердца сжались в мучительном предчувствии. Люди в отчаянии ломали руки и, как безумные, метались из стороны в сторону. Женщины голосили, словно заранее оплакивая покойников, плакали испуганные общей тревогой дети, ревел охваченный темным предчувствием надвигающейся опасности домашний скот.

Вдруг с разных сторон раздались крики:

— В подземный город! Надо спасаться в подземный город!

Крики эти перекатывались из квартала в квартал, из улицы в улицу, росли, крепли, становились все настойчивее.

И со всех сторон тысячами бежали люди к спускам в подземелье. Бежали в одиночку и целыми семьями, старые и молодые, мужчины и женщины, часто с малыми детьми на руках. Задыхались от быстрого бега, спотыкались, падали, поднимались и еще быстрее бежали дальше, точно за каждым из них уже гнались зоотавры.

— Скорей! Скорей! В подземный город!

По мере приближения к спускам толпа росла, разбухала, превращалась в бурный, все сметающий на своем пути поток.

— Скорей! Скорей!

Бежали по телам упавших, безжалостно давя их насмерть ногами. С разгона разбивались в кровь о фонарные столбы, о стены домов, о киоски.

— Скорей! Скорей! Спасайся кто может!

Комитет обороны, узнав о повальном бегстве населения к подземному городу, пришел в ужас.

— Боже мой! Боже мой! — кричал, хватаясь за голову, Стефен. — Они все дело погубят!

— Надо остановить этих безумцев! Надо преградить им дорогу! — взволнованно настаивал Кресби Гаррисон.

Военным властям Парижа по телефону отдан был приказ тотчас же, не медля ни минуты, заградить всеми наличными воинскими силами доступы к подземному городу.

— Если толпа будет упорствовать, пустить в ход оружие!

— приказывал по телефону военный министр. — Будьте жестоки, беспощадны, если нужно! Осыпайте толпу смертоносным огнем, но не допускайте ее к подземному городу!

Комитет обороны бросился на улицу, чтоб лично руководить делом. Стефен и Гаррисон, без шляп, задыхаясь от быстрого бега, мчались вперед, как если б они собственными силами могли остановить бурно несущийся поток человеческий. На первом же перекрестке они столкнулись с огромной толпой, которая бежала, как испуганное ножом мясника стадо баранов.

— Остановитесь, безумцы! — изо всех сил кричали они.

— Вы сами погибнете и все дело погубите!

Но голоса их были заглушены топотом тысяч ног и тяжелым дыханием толпы. Бурный человеческий поток промчался мимо, чуть не смяв их в своем стремительном беге.

Такими же бурными потоками были залиты все другие улицы и площади, по которым пробегали Стефен и Гаррисон.

Между тем, зоотавры, один за другим, тяжелыми черными массами падали на город. Воздух огласился треском разрушаемых домов. Казалось, что их сотни, тысячи, что целая рать этих неведомых чудовищ обрушилась на Париж, чтоб разрушить его до основания, не оставить в нем камня на камне. Не верилось, что их всего три-четыре десятка, — до того ошеломляющим, чудовищным было впечатление от производимого ими разгрома.

Их гигантские прожекторы ослепительным зловещим светом освещали картину великого разрушения. Эти прожекторы то и дело меняли направление, широкими световыми столбами упирались в небо, ложились на улицы и крыши домов, скрещивались.

Часто какой-нибудь из них падал на бегущую толпу, словно заревом грандиозного пожара выхватывая ее из мрака, и тогда люди еще более безумели от ужаса, точно этот столб света нес с собой тысячи ядов и каждым атомом своим мог поразить насмерть. Люди испытывали мучительное, неодолимое желание исчезнуть, провалиться сквозь землю, только бы уйти из этого адского, чудовищного, непонятного, нагоняющего мистический ужас света.

Бежать, бежать, бежать! И они бежали вперед, ничего не видя перед собой, со стонами и проклятьями, разбиваясь о встречаемые на пути препятствия, безжалостно давя упавших. Люди бежали, а нестерпимо яркий, ослепительный столб света бежал за ними, гнался за ними по пятам, не оставлял их ни на одно мгновение и, казалось, разил их тысячами смертоносных жал.

Случалось, что на ту или иную толпу, вслед за столбом света, обрушивался, как коршун на стаю цыплят, один из крылатых монстров. Тяжелой массой врезывался он в самую гущу толпы, расшвыривал ее, насмерть давил сотни, когтями <хватал> десятки других и взмывал со своей добычей вверх, к испуганно мерцавшим звездам. Многие, оставшиеся невредимыми, тут же испускали дух от неведомого еще смертного ужаса, который останавливал биение сердца и леденил кровь в жилах.

Между тем, у входов в подземный город разыгрывались тяжелые, кровавые сцены. Оцепившие их войска бессильны были справиться с мощным напором тысячных толп.

— Стойте, ни шагу дальше, или мы откроем огонь! — до хрипоты кричали офицеры.

Солдаты стояли бледные, хмурые, озлобленные. Они сами бились в цепких когтях страха, который в эту ночь властно царил над Парижем. Они сами испытывали страстное желание бежать, куда глаза глядят, а между тем им приходилось стоять тут, под открытым небом, ежеминутно рискуя жизнью, и силой сдерживать толпу, чувства и мысли которой им были так понятны. Железная дисциплина, привычка повиноваться, были сильнее страха, и они покорно стояли на указанных им местах, готовые выместить все нараставшую в них злобу на беспрерывно напиравших со всех сторон людях.