— Всех, а меня излечить не можете, — усмехнулся Румянцев.

— Так вы же нас не слушаетесь! Сколько я вам говорить изволил: лежать. А вы не лежите. Все куда-то ездите, да еще верхом! Отлежитесь, а потом, пожалуйста, хоть вприпрыжку…

— Хорошо, — пообещал Румянцев, — с этого дня буду лежать.

Он и в самом деле покорился постельному режиму. Три дня кряду почти не вставал совсем, послушно выпивал все пилюли, какие предписывал доктор. Собственно, ему и ездить было некуда. Приготовления к наступательным операциям по сути дела были завершены, оставалось только ждать вторжения турок в Валахию, чтобы привести планы в действие.

На четвертый день Румянцеву стало легче, доктор разрешил работать, но с условием, чтобы оставался в тепле и никуда не выезжал. На своем условии доктор настоял даже тогда, когда к фельдмаршалу прискакал генерал Эссен с известием о предпринятом турками наступлении на Бухарест. У генерала был такой взбудораженный вид, словно доставленное им известие по своей значимости не шло ни в какое сравнение с тем, что случалось до этого.

— Каким числом противник? — спокойно спросил Румянцев.

— До тридцати тысяч конницы и до семи тысяч пехоты.

Эссен сообщил, что неприятель остановился лагерем у деревни Попешти, в шести верстах от его корпуса, и намерений к атаке русских позиций пока не выказывает.

Румянцев помедлил, раздумывая.

— Тридцать семь тысяч… Не так уж много. Если турки примут во внимание ваше превосходство в артиллерии, равенство в пехоте и, наконец, выгодность ваших позиций, они вряд ли решатся атаковать.

— А как же тогда быть?

— Самим атаковать!

Румянцев потребовал бумагу, начертил схему расположения Бухареста, деревни Попешти, русских укрепленных позиций и турецкого лагеря; затем прямоугольничками и стрелками показал, как лучше расположить войска и в каких направлениях они должны наступать Три прямоугольничка он нарисовал с фронтальной стороны, четвертый поместил в тылу неприятельского лагеря.

— У меня будет три каре, — сказал Эссен. — А этот откуда взять прикажете? — И он показал на четвертый прямоугольничек, помеченный в тылу неприятельских позиций.

— Я выделю в поддержку от главных сил еще один корпус под командованием генерал-майора Текелли. Алексей Алексеевич, — обратился Румянцев к Ступишину, — известите о сем господина Текелли. На вашем месте, — продолжал он, снова обращаясь к Эссену, — я лично встретился бы с генералом Текелли, чтобы совместно обсудить диспозицию. Вы найдете его в лагере.

— Я так и сделаю, ваше сиятельство.

— Атаку турецкого лагеря назначаю на двадцатое октября, — сказал Румянцев. — К вашему сведению, в этот день предпримут наступление за Дунай три крупных поисковых отряда, в том числе и корпус генерала Вейсмана. Что касается корпуса Боура, то ему будет приказано взять движение на Журжу с расчетом выхода неприятелю в тыл. К началу сражения он, конечно, не успеет, но своим маневром, несомненно, вызовет у вашего противника панику.

Чем больше Румянцев говорил, тем слабее становился его голос. Нет, болезнь еще окончательно не побеждена. Ему тяжело сохранять рабочее состояние даже здесь, в теплом помещении.

Румянцев выпил воды, передохнул немного и продолжал:

— При преследовании противника старайтесь не отрываться от него с тем, чтобы можно было на его плечах ворваться в Журжу, где он, наверное, будет искать спасения. И еще: ни в коем случае не пересекайте австрийскую границу, чтобы не дать австрийцам повода к непредвиденным действиям. Желаю удачи, генерал!

Последние слова Румянцев произнес уже направляясь к койке. Он выдохся окончательно. Эссен, понимая его состояние, поклонился и в сопровождении Ступишина вышел из комнаты.

Слабость, заставившая Румянцева слечь в постель, оказалась не простой слабостью. То было новое пробуждение лихорадки. У него появился жар. К вечеру состояние его ухудшилось до того, что он стал бредить. Доктор и Ступишин всю ночь не отходили от его койки.

— Я думаю, это от душевного перенапряжения, — сказал доктор. — Фельдмаршал слишком болезненно ко всему относится.

— Он боится за исход сражения под Бухарестом, — сказал Ступишин. — По крайней мере, мне так показалось, когда он наставлял генерала Эссена.

Утром доктор пустил больному кровь, и тому стало легче.

— Есть ли новости? — спросил Румянцев Ступишина еще не окрепшим голосом.

— Пока никаких. Генерал Текелли выступил еще вчера. Все идет, как задумано.

Доктор предложил больному выпить ложку приготовленного снадобья.

— Выпейте, ваше сиятельство, — уговаривал он, — выпейте и постарайтесь заснуть. Уверяю вас, через день-два будете уже на ногах.

Румянцев принял лекарство, и его оставили одного.

Прошел еще один день. Ступишин стал нервничать: пора бы от командиров корпусов быть курьерам, а их почему-то не было… Но вот наконец за окном послышался топот копыт. Ба, да это же сам генерал Эссен со свитой! Лицо довольное. Значит, все в порядке! Ступишин выскочил во двор и, едва Эссен слез с лошади, заключил его в крепкие объятия.

— Виват! Победа! — кричал Эссен, стараясь освободиться из объятий.

— Спасибо, генерал! Идем к фельдмаршалу, он ждет не дождется.

Румянцев, по шуму уже догадавшийся, что прибыли с важным известием, встретил генералов сидя на койке.

— Добро, генерал, добро! — сказал он, выслушав рапорт Эссена. — А теперь расскажи все подробней.

Эссен стал рассказывать. Как и было согласовано, его корпус атаковал неприятеля с фронта тремя каре.

Турки пустили вперед конницу с надеждой обойти наш левый фланг и прорваться к Бухаресту, но были отбиты. Сражение ожесточилось. Турки набрасывались то на центр, то на фланги, но каждый раз наши батареи картечным огнем заставляли их отходить. Наконец наступил момент, когда неприятель уже не в силах был атаковать и отошел к своим укреплениям. Тогда в штыки пошли гренадеры. Они ворвались в неприятельский ретраншемент и быстро овладели им… В этот самый момент в тылу турецкого стана появился корпус генерала Текелли. Среди турок поднялась паника. Они бросили свой лагерь со всеми стоявшими здесь пушками и побежали в сторону Журжи. Преследуя их, наши войска ворвались в крепость и сразу же овладели ею. Турецкий сераскир с остатками войск, узнав о приближений к Журже корпуса Боура, бежал за Дунай, оставив на поле боя до двух тысяч человек убитыми и всю свою артиллерию.

— Молодцы! — похвалил действия корпуса Эссена румянцев. — Будем надеяться, что добрые известия поступят и от других командиров.

Победа под Бухарестом настолько обрадовала его, что он почувствовал себя совершенно здоровым и приказал подать мундир. Он не мог больше, лежать.

Вскоре прибыли курьеры от Якубовича и Мидорадовича. И опять с хорошими вестями. Отряд Якубовича, переправившись через Дунай, напал на Тирсов, заставил ретироваться его двухтысячный гарнизон, после чего вернулся на свой берег, доставив с собой 70 неприятельских пушек и несколько судов, захваченных у пристани. Трофеи генерала Милорадовича были беднее, зато ему удалось разбить семитысячный турецкий отряд.

Не давал о себе знать пока Вейсман. Но два дня спустя пришел и от него рапорт. Да еще какой рапорт! Взяв с собой 8 батальонов пехоты, 5 эскадронов гусар и 300 казаков, он, переплыв Дунай, неожиданным ударом овладел Тульчей, затем двинулся к Бабадагу, где стоял визирь с 25-тысячным войском. В неприятельском стане поднялась страшная паника. Турецкие солдаты решили, что на Бабадаг идет с главной русской армией сам Румянц-паша, и, объятые страхом, бросились бежать. Напрасно паши увещевали остановиться — их не слушали. Удалось удержать в лагере не больше восьми тысяч человек. Но наступавшее войско Вейсмана и им не дало опомниться. Атака была настолько быстрой и решительной, что турки не отважились принять рукопашного боя и отступили. Вместе с ними ускакал и сам визирь с пашами.

Заняв Бабадаг, Вейсман разрушил устроенные здесь укрепления, собрал богатые трофеи, затем направился в Исакчу, стоявшую на правом берегу Дуная. Однако весть о поражении визирского войска дошла до Исакчи раньше его отряда. Напуганные защитники города решили не принимать боя. Вейсман вернулся в Измаил 24 октября, доставив с собой 170 трофейных пушек и много другого оружия.