Открыто отвергнуть требования янычар султан побоялся. Проще было отвести удар от себя на Диван[32]. Там много умов, и янычары не так обозлятся, когда узнают, что продолжения войны желают все сановники. Однако добиться желаемого решения от Дивана оказалось делом непростым даже для него, «величайшего из величайших», «страшнейшего из страшнейших». На своем заседании Диван высказался в пользу мира. Чтобы заставить принять угодное ему решение, султану пришлось пойти на открытые угрозы. После того как с заседания были удалены наиболее рьяные сторонники прекращения войны, Диван наконец сделал то, что от него требовали сделать. Кстати, к тому времени янычары уже притихли и походом на Константинополь больше не угрожали.

Между тем Халил-бей, павший в глазах всей армии, оставил Исакчу и со своими наложницами переселился в Бабадаг. Здесь его навестила группа пашей. Военачальники предложили ему попытаться провести наступательные операции за Дунаем силами оставшихся там войск. Халил-бей выслушал их с выражением человека, не понимающего, как люди не могут познать истину, в которую он сам давно уже вник.

— Мы были там со всей армией и то не смогли противостоять русским, — сказал он. — Можно ли надеяться на успех, когда от армии почти ничего не осталось?

Армия разваливалась все больше и больше. За последнее время усилилось дезертирство. Многие спаги тайно уходили в родные места. Собственно, Халил-бея это уже не волновало. Он знал, что султан не простит ему поражения при Кагуле, и ждал себе замену. И замена пришла.

Однажды в Бабадаг приехали из Константинополя каймакам[33] и трехбунчужный паша по имени Капиджи. Оставив каймакама у въезда в лагерь, Капиджи-паша нашел в городе главных военных начальников и показал им фирман о смене верховного визиря. Поднимать бунт из-за этого никто не собирался, и все направились с фирманом в ставку Халил-бея.

Халил-бей в это время развлекался музыкой. Взглянув на человека из Константинополя, он понял все.

— Пришли сообщить о назначении нового визиря?

— Да, ваша светлость, всемогущему султану угодно лишить вас звания великого визиря. Вот фирман, — подал бумагу Капиджи-паша.

Халил-бей даже не взглянул на документ. Он отдал Капиджи-паше визирскую печать, небрежно поклонился и ушел. Капиджи-паша послал за каймакамом, сидевшим все это время у ворот лагеря. Когда тот появился, он объявил пашам, что волею султана на сего каймакама возлагается временное начальствование над войсками до назначения нового верховного визиря.

Через несколько дней смещенный Халил-бей из Бабадага отправился прямо в ссылку, назначенную ему султаном. Разумеется, без наложниц.

Гнева султана не миновал и другой виновник военных неудач — крымский хан Каплан-Гирей: он лишился трона, который занял Селим-Гирей.

Командующий второй армией граф Панин наблюдал за рытьем первой параллели вокруг осажденной крепости Бендеры, когда ему доложили о прибытии в лагерь татарских мурз, пожелавших встретиться с его сиятельством.

— Сколько их, пятеро?

— Так точно, пять человек.

— Тогда ясно. Пусть подождут.

О возможном обращении к нему представителей татарских орд Панин был предупрежден последним письмом Румянцева и ждал их появления со дня на день. Хотя в Кагульском сражении татары непосредственного участия не принимали, оно, это сражение, потрясло их не меньше, чем турок. Мурзы стали серьезно подумывать о том, чтобы отложиться от воинствующего Константинополя, установить с русскими добрососедские отношения.

Прежде чем вернуться в лагерь, Панин решил закончить смотр земляных работ. Он не спешил возвращаться. Зачем спешить? Надо малость потомить татар ожиданием. Чтобы знали себе место и не вбивали в головы, что могут вести с ним, русским генералом, переговоры на равных. Он, конечно, их примет, но примет, как людей, нуждающихся в его покровительстве.

На рытье было занято до полутора тысяч человек. Тяжелая эта работа — копать параллели. Но что поделаешь, когда гарнизон крепости не желает сдаваться на милость? Надо готовиться к штурму.

С крепостной стены ударило несколько пушек.

— Ваше сиятельство, — закричали гренадеры, залегшие за земляным валом для прикрытия землекопов в случае нападения неприятеля, — турки по вас палят. Заметили окаянные!..

Панин посмотрел в сторону крепости и с показной беспечностью продолжал путь.

— Пусть потешатся, все равно не попадут.

Снаряды и в самом деле ложились далеко от него, саженях в ста, не меньше. Турки не могли похвастаться своей меткостью. Тем не менее Панин решил, что долго дразнить их заманчивой мишенью все-таки рискованно, и счел благоразумным приказать, чтоб ему подали лошадь. Через четверть часа он был уже в лагере.

Дежурный генерал, встретив его, доложил, что для переговоров с татарами подготовлена просторная палатка, где есть и стол и стулья.

— Стулья только для своих, — предупредил Панин, — татары могут постоять.

О том, как вести себя с татарами, чего им дозволять и чего не дозволять, Панин имел инструкцию от самой государыни. В деле налаживания отношений с Крымским ханством государыня рассчитывала именно на него, а не на Румянцева, чем он, Панин, естественно, гордился.

Императрица советовала ему действовать твердо и и то же время осторожно. В рескрипте на его имя она писала: «Совсем нет нашего намерения иметь сей полуостров (Крым) и татарские орды, к оному принадлежащие, в нашем подданстве, а желательно только, чтобы они отторгнулись от подданства турецкого и остались навсегда в независимости». Екатерина II считала, что приведение татар в подданство России могло бы возбудить в европейских дворах «зависть и подозрение» к новым приобретениям ее империи.

Панин принял делегацию в присутствии наиболее близких к нему генералов. На этот раз татары вели себя не так, как у Румянцева, без претензий на равенство сторон, всем своим видом показывая полную покорность. Видимо, многое поняли они за это время.

— Мы рады видеть вас нашими гостями, — сказал Панин, — и готовы выслушать. С чем изволили пожаловать?

Один из мурз, по виду более солидный, с толстым животом, выступил вперед и, потрясая невесть как появившейся в его руке бумагой, ответил по-русски:

— Наша пришла дает прошение.

Секретарь принял от него бумагу и подал командующему. Панин приблизил ее к глазам, мельком пробежал по строкам и вернул секретарю обратно.

— Тут все по-русски. Читай сам. Только суть.

Секретарь стал читать:

— «С общего согласия мы постановили, чтобы занимаемую нами ныне землю оставить и перейти со всеми татарами в Крым, ибо нельзя предсказать, каков будет результат мира России с Турцией. Если же нам этого доверия не сделают, то все татары, числом более 100 000, умрем до последнего».

Выслушав текст прошения, Панин посмотрел на своих военачальников, ожидая, не подаст ли кто голос. Генералы промолчали. Тогда он стал говорить сам. Он начал с того, что напомнил мурзам о полном уничтожении графом Румянцевым визирской армии, а также о поражениях, понесенных самими татарами, добавив при этом, что осада Бендер близится к концу и что все это ставит татар перед необходимостью искать единственное спасение — прибегнуть к великодушию русской императрицы.

— Если вы действительно желаете спасти свой род, — говорил он, — то вам надобно отторгнуться от турецкого скипетра, выйти из его подданства и зависимости, предаться в протекцию ее императорского величества, моей государыни.

Чтобы снять с мурз всякие сомнения насчет будущего татар, Панин заявил, что российская императрица не прекратит войну до тех пор, пока Крым не станет свободным от Порты. Россия возьмет на себя обязанность защищать свободный Крым всеми морскими и сухопутными средствами.

Когда татарам перевели его речь, они посовещались между собой и сказали, что для принятия решения им нужно время.