Когда Румянцев, в горячке потерявший где-то шляпу, со съехавшим набок париком ворвался с гренадерами в турецкие укрепления, там уже орудовали егеря графа Воронцова, присланные на помощь Боуром. Увидев главнокомандующего, граф хотел рапортовать, но тот заключил его в объятия:

— Семен! Родной! Вовремя успел!..

Вокруг и гренадеры и егеря кричали «ура». Кричали, расправляясь с остатками сопротивлявшихся. Подоспели полки Олица, появились гренадеры и мушкетеры Брюса. Зеленые и синие мундиры русских замелькали во всех ретраншементах.

Олиц с найденной шляпой главнокомандующего, с трудом переводя дыхание от быстрого шага, приблизился к Румянцеву и, как старший по годам, стал делать ему товарищеский выговор:

— Ваше сиятельство, как можно так рисковать? Нельзя! Мы могли остаться без армии… Извольте принять шляпу.

Румянцев, счастливый от мысли, что неприятель сломлен, что сам он жив, даже не ранен в опасной сене, обнял сконфузившегося Олица, поцеловал его в щеку, потом обнял Племянникова, с виноватым видом сунувшегося к нему, потом снова графа Воронцова — уже во второй раз.

— Победа, други мои! — опьяненный успехом, кричал он. — Виват!

— Виват! — кричали кругом.

— Ура-а-а!..

Бой продолжался. До полной победы было еще не близко. Но теперь уже никто не сомневался, что она достанется им, сынам великой России.

В лагере турок царила паника. Верховный визирь метался у своей палатки, рассылая людей в разные концы с требованиями, угрозами, приказами: задержать русских, отбить пушки, отбросить неприятеля от ретраншементов. Свита таяла на глазах. Многие из окружения, пользуясь суматохой, старались скрыться незаметно.

Перед выступлением из Исакчи Халил-бей приказывал, дабы не загружать транспорт и не утруждать себя в походе, оставить имущество на месте, но никто не послушался. Уверенные в легкой победе над главной русской армией, воины взяли вещи с собой, чтобы потом не возвращаться за ними обратно. И вот теперь ради спасения этих вещей они забыли про свой главный долг. Впрочем, он, верховный визирь, сам виноват, сам подал им худой пример — в Исакчи он оставил только наложниц с танцовщицами, а все остальное взял с собой. Даже казну прихватил. Кстати, куда она девалась? Казенные ценности навьючены на мулов, и не приведи Аллах, если достанутся русским.

Рядом разорвался снаряд, превратив в клочья угол визирской палатки. Поток воздуха вынес из палатки ворох бумаг. В одной из них визирь узнал свой план атаки русских, который разрабатывал весь вчерашний день. Сегодня визирь сам собирался идти в наступление, но Румянцев опередил его. Теперь, кажется, уже ничего нельзя сделать. Армия бежит. Крымский хан, должно быть, вообще струсил, отсиживается где-то…

— Во имя Аллаха, остановите русских, — неистовствовал Халил-бей. — Объявите всем: идет татарская конница. Сто тысяч татар! Что же вы стоите, Мустафа-паша? — накинулся он на растерявшегося начальника арьергарда. — Где ваша клятва? Ваши люди бегут, как стадо баранов. Скачите, верните всех.

— Аллах тому свидетель, я отрублю уши всем, кто осмелится бежать от неверных! — сверкнул глазами паша. Он сел на коня и вместе со своими телохранителями поскакал в тыл, полный решимости вернуть бежавшие войска на прежние позиции.

Халил-бей оставался у палатки. Хан! Должен же наконец появиться этот тупица? Но хана нет… А поток отступающих сгустился еще больше. Вот и янычары показались. Ятаганы вложены в ножны, за спинами мешки. Уходят, примирившись с поражением.

Халил-бей призвал их остановиться. Его не послушали. Тогда он выхватил у хранителей Магометово знамя и, размахивая им над головами, стал заклинать их образумиться, вновь обнажить ятаганы против русских во имя Аллаха и его пророка…

— Мусульмане, — призывал он, — не предавайте пророка! Собирайтесь под его знамя! Татары уже близко, мы разобьем русских!

Пробегая мимо, янычары кричали:

— Нет сил разбить русских, они поражают словно молнией!

Нет, этим скотам было не до Магометова знамени. Они спасали свои шкуры.

— Так знайте же, — с проклятием прокричал им вслед визирь, — там вас встретят войска арьергарда, вам отрежут носы и уши как изменникам и трусам!

Мустафа-паша, на которого ссылался визирь, и в самом деле был настроен решительно. Преградив с верными ему людьми дорогу, он стал своей рукой отрубать отступавшим носы и уши.

— Аллах дал мне власть казнить каждого, кто отступится от знамени пророка. Да покроются позором головы трусов!

Отрубая янычару нос, он не рассчитал и отхватил ему пол-лица. Несчастный упал в агонии.

— Со всеми так будет! Со всеми! — рассвирепел паша.

Толпа, на глазах которой совершилась казнь, в нерешительности остановилась. Но сзади наперли, людская масса сбила с ног разъяренного начальника, и он, опасаясь быть раздавленным, на четвереньках пополз в сторону. Когда он поднялся, поток отступавших уже занял всю дорогу. Об их задержании теперь нечего было и думать.

Откуда-то со стороны подъехал командир спагов.

— Русские силами до пятидесяти тысяч зашли в тыл лагеря, — сообщил он. — Надо уходить, Мустафа-паша, пока они не успели сомкнуть кольцо.

— Ты говоришь, пятьдесят тысяч? — запрыгал перед ним Мустафа-паша, размахивая саблей и, казалось, готовый ему тоже отрубить уши за такие слова. — Откуда пятьдесят, когда их всех меньше тридцати?

— Не знаю, не знаю, — шарахнулся от него командир спагов. — Где визирь?

Мустафа-паша саблей махнул в сторону лагеря: мол, там. Конный отряд поскакал в лагерь.

Предводитель спагов, разумеется, преувеличивал, когда говорил о 50 тысячах русских, якобы вышедших в тыл лагеря и угрожавших замкнуть кольцо окружения. За 50-тысячное войско он принял корпус князя Репнина, в котором не было и четырех тысяч солдат. Действуя по диспозиции главнокомандующего, Репнин сделал обходный маневр, вышел туркам в тыл и открыл по отступавшим толпам фланговый огонь. Он вообще мог закрыть выход из лагеря, но опасался спагов, которые кружили с превосходящими силами и могли нанести удар с любой стороны.

Между тем визирь все еще находился у своей палатки, но он уже не уговаривал сородичей вернуть утраченные позиции. Он был озабочен отправкой в тыл личного имущества.

— О великий визирь, — спрыгнув с коня, склонился перед ним командир спагов. — Положение ужасно. Русские в нашем тылу. Надо уходить, пока еще возможно. Я привел вам отряд охраны. Прикажите снять палатку.

— Оставьте, — обреченно махнул рукой визирь. — Сберегите только святое знамя.

Ему подвели коня, помогли сесть в седло. Взяв в руки поводья, он окинул прощальным взглядом лагерь с остававшимися в нем палатками и, сопровождаемый остатком свиты и отрядом охраны, выехал на дорогу. То была дорога на Исакчи, ставшая для него дорогой отступления.

В то время как легкие войска преследовали в панике убегавшего противника, Румянцев, разбив лагерь на высотах, недалеко от палаточного городка, оставленного турками, распорядился в первую очередь накормить солдат, находившихся на ногах более суток, после чего дать им хорошенько отоспаться.

На следующий день дежурный генерал Ступишин представил донесение об итогах сражения. Победа была полной. Визирь отступил за Дунай. Армия его пришла в совершенное расстройство. Среди турок ходили разговоры, что за Кагульское поражение визирь непременно поплатится своей головой. Войска крымского хана, так и не принявшие участия в генеральном сражении, отступили к Измаилу. Однако жители этой крепости побоялись, как бы они не привлекли на себя приемом хана внимание русских и не пустили их к себе. Татарам пришлось изменить направление и идти в сторону Аккермана, что вблизи устья Днестра.

— Составлена ли ведомость трофеев? — спросил Румянцев.

— Вот, пожалуйста, — положил перед ним бумагу дежурный генерал. — Нам достался весь неприятельский лагерь с палатками, обозом и несчетным багажом. В добычу взята вся его артиллерия, коей по первому счету оказалось сто тридцать пушек с лафетами.