30 мая, когда Румянцев, не приостанавливая марша, обучал войска перестроениям из походного порядка в боевой и обратно, из Молдавии прибыл курьер.

— Плохие вести, ваше сиятельство, — доложил он главнокомандующему. — От моровой болезни скончался генерал-поручик Штофельн.

— Где, когда?

— В первом часу пополуночи в лагере, в трех верстах от Ясс. Вот рапорт коменданта города.

Румянцев бегло прочитал рапорт.

— Кто принял командование?

— Не могу знать, ваше сиятельство.

— А что известно о противнике?

— Противник ведет себя угрожающе. По последним сведениям, турецкий отряд под командованием Абазы-паши в районе Рябой Могилы соединился с конницей крымского хана. Другое войско под командованием Абды-паши наступает по правому берегу Прута. Общее число турок и татар около тридцати пяти тысяч.

— Главные силы визиря?

— О них ничего не слышно. Полагают, где-то в пути.

Подъехали генералы Олиц, Брюс. Узнав о скоропостижной смерти Штофельна, обнажили головы.

— Дурное предзнаменование, — промолвил кто-то из офицеров Олица, имея в виду кончину командира авангардного корпуса. Слова сказаны были очень тихо, но Румянцев их расслышал и метнул в сторону генеральской свиты гневный взгляд.

— Тем, кто верит в приметы, советую вернуться домой. — Обращаясь к секретарю, приказал: — Напишите ордера о назначении командиром корпуса генерал-поручика князя Николая Васильевича Репнина.

Репнин, назначавшийся командиром корпуса, прибыл в армию из Польши. Когда началась война с турками, он забросал Петербург прошениями об освобождении его от обязанностей посла в Варшаве, просил направить его в распоряжение Румянцева. Императрица вначале отказывала, но в конце концов удовлетворила его просьбу.

После того как ордер был написан и вручен курьеру для передачи князю Репнину, Румянцев сказал, обращаясь к собравшимся генералам и штаб-офицерам:

— Прискорбный случай должен нас насторожить. Если не примем надлежащих мер предосторожности, моровая болезнь может обернуться для нас более опасным врагом, чем оттоманская армия. И второе, — после паузы продолжал он, — с сего дня пойдем форсированным маршем, без дневок. Мы должны успеть к Рябой Могиле раньше верховного визиря.

Движение армии возобновилось.

Первые километры прошли быстро, но тут, как назло, заморосил дождь. Начавшая просыхать дорога снова покрылась мокрыми плешинами, лужицами. Идти по такой слякоти да еще с полной выкладкой — занятие не из приятных. А тут еще, вдобавок ко всему, холмы начались — то круча, то спуск. Тяжело.

Егеря шли ровнее других. Их командир шагал вместе со всеми, хотя мог ехать на лошади. То был граф Семен Воронцов. Приехав в армию как фельдъегерь, он больше не вернулся в Петербург, добился, чтобы его оставили здесь. Румянцев доверил ему гордость всей армии — егерский батальон и не ошибся. Воронцов оказался замечательным командиром.

— Тяжело? — подъехав к нему, спросил Румянцев.

— Терпимо, ваше сиятельство.

Чуть подождав, Воронцов, смущаясь, сообщил, что получил от графини Анны Михайловны письмо, в котором она передает ему, графу Петру Александровичу, низкий поклон.

— Спасибо. Как она?

— Больна, зело больна…

— Если будете писать, напишите, что я помню ее и низко кланяюсь.

— Разумеется, напишу.

Румянцев, вспомнив, зачем ехал к нему, попросил:

— Артиллеристам приходится почти на себе тащить пушки. Пошлите им в помощь человек пятьдесят.

Армия остановилась на отдых только с наступлением темноты. А утром, поев горячей каши, пошла дальше. По такой же размытой дождями дороге, по таким же холмам.

4 июня армия достигла деревни Табор, — откуда, не делая передышки, взяла направление на Цоцоры. К этому времени положение авангардного корпуса, вверенного Репнину, ухудшилось. Противник наступал, и сдерживать его с каждым днем становилось труднее. Репнин посылал к главнокомандующему одного гонца за другим: боялся, не выдержит натиска, Румянцев обнадеживал: держитесь, скоро подойдут главные силы. Он требовал от командиров дивизий и бригад ускорить марш. Но, увы, требования оказались невыполнимыми: в условиях полнейшего бездорожья, под усилившимися дождями армия могла проходить в день не более четырнадцати верст.

Оставалось единственное — в помощь Репнину сформировать и выслать легкий корпус из отборных подразделений, в том числе батальона егерей и двенадцати эскадронов кавалерии.

— Как смотрите, барон, — обратился Румянцев к генерал-квартирмейстеру, — кому лучше поручить сей корпус?

Боур снял перед ним шляпу.

— Если, ваше высокопревосходительство, доверите мне, ошибки не будет.

Другого ответа Румянцев не ждал.

Боур выступил с корпусом вовремя. Опоздай он на день, кто знает, чем могло бы это кончиться. Но, к счастью, он не опоздал, и все обошлось хорошо. Вдвоем с Репниным — один с одной стороны, другой с противоположной — они так «закружили» противника, что тот вынужден был отказаться от наступательных действий и отойти в свой укрепленный лагерь против Рябой Могилы.

А вскоре с главными силами подоспел и сам Румянцев. Войска соединились. Началась подготовка к генеральному сражению.

Никогда еще Румянцев не испытывал такого внутреннего напряжения, как перед сражением у Рябой Могилы. Он связывал с этим сражением большие надежды. Схватка должна была дать ответ на вопрос: кому достанется верх в начавшейся кампании — туркам ли, значительно усилившим свою армию и жаждущим реванша за прошлогодние неудачи, или русским, имеющим свои расчеты?

По показаниям пленных, в укрепленном неприятельском лагере насчитывалось 22 тысячи турок и 50 тысяч татар — всего 72 тысячи человек, в два раза больше, чем русских. В распоряжении противника имелось к тому же 44 пушки, установленные в обширном ретраншементе. Овладеть лагерем было трудно еще и потому, что он находился на крутой горе, которую от русских позиций отделял болотистый ручей Калмацуй. Своим левым флангом лагерь упирался в долину Прута, после прошедших дождей ставшую труднопроходимой. Что касается южной стороны лагеря, то она прикрывалась глубоким оврагом, носившим название Долина Чора. Для атаки более доступен был правый фланг, но и здесь имелось существенное препятствие — отрожье уже упомянутой Долины Чора. Словом, с какой стороны ни подойди, везде колко.

Когда Румянцев возвращался с рекогносцировки, к нему подъехал генерал-майор Потемкин[30], командовавший первой кавалерийской бригадой, с просьбой дозволить обратиться по личному вопросу. Не осаживая коня, Румянцев жестом пригласил его пристроиться рядом, и они поехали вместе.

— Слушаю вас.

— Я прошу, ваше сиятельство, дать мне способ отличиться в предстоящей баталии, — сказал Потемкин.

Румянцев удивленно посмотрел на него. На своем веку он видел немало генералов и офицеров, которые, оттесняя локтями других, нахально лезли в более высокие чины. В Потемкине, несомненно, тоже сидел человек, умеющий владеть локтями. И все-таки он не был похож на обычных карьеристов. Не тот подход. Он не просил «нижайше», он требовал. Да и на лице его не было выражения угодничества. Молодое, приятное лицо его с черной повязкой на глазу выражало скорее упрямство смельчака.

— И какой же способ желает иметь ваше высокородие?

Потемкин оживился.

— У меня есть план: пройти с бригадой по низменному берегу Прута, выйти неприятелю в тыл и атаковать его в момент, когда он будет отвлечен отражением натиска с фронта.

— Вряд ли что сие даст… — Румянцев с сомнением покачал головой. — Низменность болотистая, вы в ней увязнете, а не увязнете, так татары вас посекут. Конница у них быстрее нашей, да и числом их что-то около пятидесяти тысяч.

Полководческий пыл у Потемкина мгновенно остыл.

— Но вы не огорчайтесь, — сказал ему Румянцев. — В вашем плане есть доброе зерно. Чтобы вызвать смятение в рядах противника, атака с тыла просто необходима. Тут мы с вами сходимся. Но атака должна быть неожиданной, стремительной и шумной. Кавалерийской бригадой не обойдешься. Я выделю вам корпус. С гренадерами и артиллерией. Могу даже егерей послать.