«Нет, кордонами границу не защитишь, — подумал Румянцев, — тут надобно другое».

Это «другое» представлялось ему еще не очень-то ясно, но он чувствовал, что уже нащупал правильное направление. Кордонная система изжила себя. Для обороны рубежей напрашивалось иное. Поскольку мелкие укрепления не в состоянии были противостоять противнику, их содержание теряло всякий смысл. Разумнее было их разрушить, а команды свести в боеспособные подвижные отряды, кои держать сосредоточенно в глубине охраняемого района, на наиболее важных направлениях и коммуникациях. Что касается кордонов, прикрывающих города, речные переправы, то их следует усилить. Было бы не худо также соорудить укрепления в приграничных селениях, а самих жителей селений вооружить ружьями…

«Составлю план и рапортую в Петербург, — решил Румянцев. — Государыня не откажет во внимании, поелику дело касается безопасности империи».

Его отношения с государыней нельзя было назвать близкими, тем не менее он мог надеяться на ее поддержку. Во всяком случае, она была к нему милостива. Когда в 1763 году после долгих раздумий он приехал наконец из Гданьска в Петербург, в императорском дворце ему оказали достойные почести. Государыня имела с ним несколько личных бесед, в которых обнадеживала кредитом, делала намеки, что при проявлении с его стороны «усердия» он может занять при дворе весьма высокое место. Румянцев делал вид, что не понимает намеков, всякий раз подчеркивая, что он солдат и видит свой долг оставаться таковым, пока его рука в состоянии держать шпагу. Наслышавшись разговоров о влюбчивости ее величества, он был осторожен.

В ноябре 1764 года указом императрицы Румянцев был определен генерал-губернатором в Малороссию, президентом тамошней коллегии, учрежденной в Глухове взамен упраздненного гетманства, главным командиром малороссийских казацких полков, запорожских казаков и Украинской дивизии. Этим же указом Румянцеву было «всемилостивейше» пожаловано «сверх настоящего по чину его жалования, из тамошних налогов по 4000 на год столовых денег, да на генерал-губернаторский уряд[24] ведомства Кучеровского село Кучеровку с прилежащими к нему селами и хуторами, да село Серединную Буду».

Благословляя его на новое поприще, императрица лично вручила инструкцию, коей надлежало ему руководствоваться. А инструкция та сводилась к следующему: «век и имя гетманов исчезло» и посему следует «легчайшими способами» привести Украину к тому, чтобы она «обрусела…» Иными словами, от него требовали завести на Украине такие порядки, какие существовали в прочих провинциях Российской империи.

Румянцев был человеком дисциплины. Вступив в новую должность, он старался точно следовать данной ему инструкции. Особый долг свой он видел в укреплении государственной границы. Жители южных степей находились в постоянном страхе от возможного нападения татарских орд и турецких янычар. В их памяти были живы нашествия, которые сопровождались убийствами, угоном малороссиян в плен, разграблением их имущества, сожжением селений. Долг требовал от него положить конец таким нашествиям. Потому-то и не покидали его сейчас мысли о способах укрепления границы.

Из глубокого раздумья его вывел голос адъютанта:

— Крепость Святой Елизаветы, ваше сиятельство!

Румянцев глянул в сторону, куда были повернуты лица сопровождающих, и увидел вдали знакомый частокол, а за частоколом промазанные глиной крыши строений, деревянную церквушку с потемневшим от дождей крестом. Крепость была чуть ли не самой главной в системе обороны, называемой «Украинской линией». Ее гарнизон состоял главным образом из казачьих войск, которыми командовал генерал-майор Исаков, человек исполнительный, но не очень далекий в делах военного искусства. Это был один из тех военачальников, офицерские чины которым «выходили» еще в пору их отрочества. Записанный в полк со дня своего рождения, он к моменту замены камзола недоросля на военный мундир имел уже такую выслугу лет, которая обеспечивала ему чин капитана. А в армии пошли другие ступени. Так и дослужился до генерала.

Командир крепости встретил своего начальника с робким подобострастием, словно не генералом был, а так себе, ничтожным офицеришком. Румянцев не любил таких людей, не любил, когда перед ним принижались, потому спросил неласково:

— Какие новости?

— Особых нет, ваше сиятельство. Новый устав… экзерциции… Трудимся в поте лица.

— Что противник?

— Тихо, ваше сиятельство. Не показывается. Правда, одного тут поймали… Из самого Бахчисарая мерзавец. Лазутчик.

— Где он?

— В Глухов до вашего сиятельства отправили.

— Допрос чинили?

— Так точно. Что-то недоброе они там затевают.

— А что шпионы, коих в Туретчину посылали?

— Пока один вернулся. Доносит, будто басурманы к польской границе направление имеют.

Румянцев пожелал лично поговорить с лазутчиком. Он был приятно удивлен, когда ему представили рослого ефрейтора с азиатским лицом, в котором сразу узнал бывшего солдата охраны графа Бутурлина, того самого, что по милости захмелевшего фельдмаршала чуть не произвели в офицеры.

— Прохор? — вспомнил его имя Румянцев.

— Так точно, ваше сиятельство, — вытянулся перед ним ефрейтор.

Румянцев невольно улыбнулся.

— Офицером еще не стал?

— Так ведь дело-то сие барское, ваше сиятельство, — с нарочитой наивностью, так же, как и в тот раз, когда явился к главнокомандующему графу Бутурлину за офицерским чином, отвечал ефрейтор. — Наше дело солдатское, к другому делу не приучены.

— А товарищ твой где — Иван, кажется?

— Нету Ивана. Под Кольбергом его…

— Разве там были?

— А как же! После того случая его сиятельство изволили в полк нас отправить, мы и попали в самое пекло…

Румянцева обдало роем воспоминаний. Кольберг! Немало солдат тогда погибло. Но и победа досталась великая.

— В какие места ходил? — перешел к делу Румянцев.

— Много прошел, ваше сиятельство. Аж до Очакова.

— И турки не задержали?

— Да я ж, ваше сиятельство, немым прикидывался. А с немого какой спрос? Да и рожа у меня… Если что, мычу, как бык, да лохмотьями потряхиваю. Это ребята так нарядили, чтоб за нищего признавали…

Прохор доставил из-за рубежа ценные сведения. То, о чем он рассказал, подтверждало предположение Румянцева о намерении турок и татар идти войной на Россию. В районах Хотина, Бендер, Очакова сосредоточивались крупные силы. В одном только Очакове, по наблюдениям Прохора, набралось столько янычар, что всем не хватило квартир и многие вынуждены были разместиться в палатках.

В последнее время Турция вообще вела себя вызывающе. При содействии крымских татар она устраивала опустошительные набеги, угрожала Малороссии порабощением. Да Малороссии ли только! На Северном Кавказе она стремилась поработить Кабарду, признанную по Белградскому миру в 1739 году независимой страной.

Воинственность Порты стала сказываться особенно после вступления на польский престол, не без содействия Петербургского двора, Станислава Понятовского, имевшего причины питать к российской императрице рабскую привязанность. Мечтая утвердить в Польше собственное влияние, Порта открыто поощряла противников короля, которых на ее счастье оказалось не так уж мало, звала их облачиться в военные доспехи. А чтобы они не очень-то колебались, начала с торопливостью, достойной азартного игрока, подтягивать к польским границам войска. Порта как бы говорила этим шагом: не бойтесь, в случае чего помощь будет рядом. Поляки, кажется, уже позарились на наживку.

Недавно в небольшом городке Бар Каменецкий группа магнатов и шляхты составила конфедерацию против короля Станислава Понятовского в защиту «вольности и веры». Конфедераты объявили Станислава лишенным престола и призвали сторонников своих к оружию, к выступлению против «засилия русских». Мало того, они обратились за помощью к Турции, Франции, Саксонии.

Собираясь в обратную дорогу, Румянцев предупредил: