И такой человек нашелся. То был Григорий Орлов, гвардейский офицер, адъютант Петра Ивановича Шувалова. Кроме своих двух братьев, служивших в гвардии, он вовлек в заговор еще до сорока офицеров, связав их строжайшей клятвой.

— Так ты считаешь, все хорошо будет? — обратилась Екатерина Алексеевна к горничной.

— Сердцем чую, — заверила горничная. — А вы, матушка, — продолжала она, — чем по комнате метаться, ложились бы спать. День-то завтра трудным видится.

Императрица послушно удалилась в опочивальню. Однако мысли о заговоре, о возможной неудаче долго не давали ей заснуть, а когда наконец погрузилась в тревожный сон, ее разбудил голос горничной:

— Ваше величество, курьер из Петербурга.

В приемной ее ждал Алексей Орлов, брат Григория.

— Дурные вести? — спросила она.

Орлов оставил ее вопрос без ответа.

— Государыня, — сказал он, — вас ждут. Не теряйте ни минуты. — Повернувшись, он тут же ушел.

Екатерина Алексеевна с недоумением посмотрела на горничную.

— Собираться?

— Придется, матушка.

Выйдя из дворца, женщины увидели экипаж с восьмеркой лошадей, стоявший у ворот парка.

— Это ваша карета, — встретил их Орлов. — Прошу поторопиться.

Екатерина Алексеевна хотела получить хотя бы поверхностное представление о положении в Петербурге.

— Государь там? — спросила она.

— Государь в Ораниенбауме, — ответил Орлов, которому было не до разговоров. — Прошу! — сделал он нетерпеливый жест, открыв дверцу кареты.

Екатерина Алексеевна поняла, что спрашивать его о чем-либо бесполезно: он или ничего не знал, или не хотел расстраивать ее дурным сообщением. Держась за горничную, она полезла в карету.

Орлов поехал позади в собственном экипаже.

Лошади неслись словно ветер. Когда до Петербурга оставалось совсем немного, Екатерина Алексеевна увидела мчавшуюся навстречу открытую коляску. Узнав сидевшего в той коляске Григория Орлова, обрадовалась, помахала ему рукой.

— Все готово! Начинаем! — крикнул он ей.

Лихо развернув свой экипаж, Григорий Орлов поехал впереди кареты.

К императрице вернулась уверенность в себе. По виду и голосу любимца она поняла, что хотя все идет не так, как задумано, но переход власти в ее руки обеспечен.

Между тем, доехав до военного городка, Орлов повернул в Измайловский полк. На прилегавших к казармам площадках — ни души. Можно было подумать, что солдаты еще спят. Но вот из крайней казармы показался человек в белой нательной рубахе. Увидев царскую карету и коляски с офицерами, он с криком побежал обратно. Двери казармы тотчас распахнулись, и оттуда хлынул густой людской поток. Многие на ходу надевали мундиры, застегивали ремни.

Вскоре у экипажей образовалась огромная толпа. Опираясь на руку горничной, Екатерина Алексеевна вышла из кареты и решительно направилась к солдатам. Гудевшая до этого толпа притихла. Взгляды устремились на императрицу. Всем было ясно: наступает тот самый час, о котором тайно говорили господа офицеры.

— Друзья мои! — громко обратилась к толпе императрица. — Я пришла к вам искать свое спасение. Человек, называющий себя императором, приказал убить меня и моего сына, и убийцы уже посланы…

Екатерина Алексеевна знала, как и что говорить.

Конечно, никаких убийц к ней и ее сыну император не посылал. Но когда хочешь склонить на свою сторону толпу, стоит ли воздерживаться от лжи? Без лжи нет политики. Важно только, чтобы люди поверили этой лжи. А по глазам солдат чувствовалось, что они ей верят. Ей нельзя было не верить. Ее голос звучал так искренне, а на лице выражалась такая ангельская беспорочность!..

Из речи императрицы выходило, что император ищет ее смерти потому, что она не одобряет его решения подчинить Россию прусскому королю, угнать гвардейские полки на безумную войну с Данией, а их казармы в Петербурге заселить голштинцами. Пока не поздно, говорила она, нужно лишить этого человека императорского трона, и если они, славные гвардейцы, помогут ей это сделать, признают монархиней и поклянутся в верности, она обещает оказать им свои милости.

В ответ толпа одобрительно загудела:

— Веди нас, государыня!

— Мы все умрем за тебя, матушка!

Пока императрица произносила речь, Орлов делал свое дело. Он привел полкового священника с крестом в руке и приказал ему принимать от солдат присягу. Трепеща от страха, священник начал свою необычную службу.

Вскоре появились графы Разумовский, Волконский, Брюс… Их повели давать присягу в церковь.

— Все ли ваши собрались здесь? — спросила императрица.

— Все, ваше величество, — отвечал Орлов. — Не пришел только майор Шепелев.

— Скажите ему, что я не имею в нем надобности, и посадите его под арест.

Императрица преображалась прямо на глазах. От ангельского, невинного выражения на лице не осталось и следа. Голос тоже изменился — был уже не просящим, не убеждающим, а твердым, повелительным, каким и подобает быть голосу государыни.

В сопровождении измайловцев императрица направилась в Семеновский полк, а оттуда в Преображенский. Здесь она встретила такую же поддержку, как в Измайловском. В Преображенском два офицера пытались было удержать солдат от присоединения к заговорщикам, но они тотчас были арестованы.

Теперь на стороне императрицы находились все три гвардейских полка.

Еще оставалась артиллерия. Она представляла собой многочисленное войско, способное выстоять перед силами переворота. Туда направился Григорий Орлов: он служил здесь казначеем и надеялся быстро уговорить артиллеристов присоединиться к полкам, уже присягнувшим монархине. Но артиллеристы отказались повиноваться ему.

Когда Екатерине Алексеевне доложили об этом, она разгневалась.

— Где их генерал, приведите его ко мне!

Артиллерией командовал участник Семилетней войны генерал Вильбуа, французский эмигрант, человек честный и храбрый, любимый всеми солдатами. Выслушав от посланного к нему курьера приказание императрицы явиться в гвардейские караулы, он удивился:

— Разве император умер?

Курьер, не отвечая на вопрос, повторил приказ. Генерал пожал плечами и послушно последовал за ним, бормоча: «Всякий человек смертен…»

Приехав в казармы и увидев императрицу в окружении гвардейцев, генерал Вильбуа наконец понял смысл случившегося. Он считал себя другом Екатерины Алексеевны, и то, что она не привлекла его к заговору, не доверилась, вызвало в нем обиду. Он дал понять, что не может ручаться за свой полк, поскольку не имел возможности выяснить отношение солдат к императору, и добавил при этом, словно упрекая:

— Вам бы надлежало предвидеть это, государыня…

Императрица не дала ему договорить.

— Я не за тем послала за вами, чтобы спросить у вас, что надлежало мне предвидеть, а узнать, что хотите вы делать?

Гордый, самодержавный тон императрицы сразил генерала. Он бросился перед ней на колени.

— Я готов повиноваться вам, государыня!

В тот час, когда гвардейские полки присягали Екатерине Алексеевне, император Петр Третий спал в своем Ораниенбаумском дворце. Проснулся он поздно, в плохом настроении: вечером выпил лишнего, и, должно быть, от этого слегка болела голова.

Повеселел он лишь после бокала бургундского.

— Мы, кажется, собирались сегодня ехать в Петергоф? — обратился он к адъютанту Гудовичу.

— Да, ваше величество. Вы изволили принять решение присутствовать на обеде у ее величества императрицы по случаю дня ангела святого Петра. Все собрались и ждут вашего приказа.

— Если решение принято, надо ехать, — заключил император. — Поедем. Пусть мои друзья еще раз убедятся, какая это опасная женщина.

Было уже около часа пополудни. К парадному подъезду подали кареты, коляски, длинные линейки, употреблявшиеся обычно для перевозки придворных певчих. В первой карете вместе с императором уселись прусский посланник Гольц и «любезная» государя фрейлина Елизавета Романовна Воронцова. В другой разместились князь Трубецкой, канцлер Воронцов и его брат Роман Иларионович, отец любовницы императора. В экипажах нашли себе место также Александр Иванович Шувалов, генерал-лейтенант Мельгунов и другие. Общество дам представляла графиня Брюс, княгиня Трубецкая, графиня Воронцова, графиня Строганова, сестры Нарышкины. Словом, вся компания подобралась именитая.