После того как Репнин ушел, Румянцев вызвал секретаря и стал диктовать ему послание визирю. Не навязывая своих суждений, он просил визиря «для облегчения взаимных сношений» прислать в главную квартиру русской армии поверенного с такими же полномочиями, с каким был направлен в Константинополь русский полковник Петерсон. Румянцев хотел, чтобы турецкий поверенный мог лично убедиться в отсутствии у русского командования каких-либо контактов и тем более договоренности с австрийским правительством и что политика Австрии русскими не одобряется…

Позднее полковник Петерсон рассказывал, что, получив письмо фельдмаршала, верховный визирь обрушил на австрийцев поток брани. Нет сильнее ненависти, чем та, что загорается к тому, кто из друга превращается во врага. Визирь выразил австрийскому посланнику резкий протест. С того момента не стал он слушать и французского резидента.

Так это было или не так, но на свое послание Румянцев получил весьма благожелательный ответ. Визирь сообщил, что Порта не желает более терять понапрасну драгоценное время и всемогущий султан будет рад принять русское посольство.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Румянцев Репнину, показав ему послание визиря, — опасные подводные камни, кажется, остались позади. Собирайте посольство — и с Богом!..

В истории русско-турецких отношений такого внушительного посольства не было еще ни разу. В свите поела князя Репнина насчитывалось до 500 человек: 18 обер-офицеров, 4 штаб-офицера, 13 строевых офицеров; 12 греческих офицеров, гусарские, кирасирские и гренадерские команды, трубачи и литаврщики, пехотные музыканты, певчие, гайдуки, скороходы, дворяне посольства, пажи, лекари, переводчики, секретари — все чины не упомнишь.

Посольство вступило в Константинополь через Адрианопольские ворота. С распущенными знаменами, с музыкой и барабанным боем Репнин ехал на богато убранной турецкой лошади, высланной ему самим султаном. В седле держался величественно, как и подобает представителю страны-победительницы. Его супруга, утопая в мехах, следовала в открытой коляске.

Жители города высыпали на улицу, чтобы своими глазами посмотреть, какие они, эти русские, с которыми так долго враждовали и которые теперь ехали к ним не с войной, а с миром. Местами возникали такие толпы, что турецким чинам, сопровождавшим посольства, приходилось освобождать дорогу силой.

Вид города будоражил воображение русских. Здесь все было не так, как в России. Плоские крыши приземистых глинобитных строений, высокие минареты, купола, сверкавшие позолотой, зелень деревьев, Яркая пестрота одежд, блестящие украшения на чалмах и кинжалах риджалов, коричневые полуобнаженные тела черни — в другом месте такого не увидишь. Нищета и роскошь были рядом, заявляли о себе вызывающе.

Смеркалось. К месту расположения посольства прибыли уже при свете факелов. Здесь русских ждали роскошные апартаменты. Посол с супругой устроился в двухэтажном дворце, построенном в европейском стиле, с большими залами для приема гостей и комнатами-боковушками для прислуги.

По предварительной договоренности, визирь должен был принять русского посла 28 ноября. В назначенный день Репнин вместе с поверенным в делах полковником Петерсоном, маршалом посольства Булгаковым и двумя секретарями направились в визирский дворец. У парадного подъезда их встретили переводчик и два чиновника, к которым вскоре присоединился первый церемониймейстер Порты. После обмена обычными приветствиями русских пригласили в помещение.

Зал, куда их ввели, оказался таким большим, что Репнин не сразу заметил идущего ему навстречу невысокого человека с узкой полуседой бородкой. То был сам визирь.

Приблизившись друг к другу, представители некогда враждовавших государств обменялись поклонами. Затем визирь жестом пригласил посла в кресло, сам сел против него на софу. Переводчики остались стоять, Репнин с интересом разглядывал человека, являвшегося правой рукой султана. Его внешность внушала уважение. Крутой лоб, черные, с коричневым отливом глаза, мохнатые брови.

Усевшись, визирь спросил посла о здоровье. Тот ответил и в свою очередь задал аналогичный вопрос. После столь нехитрого выражения учтивости собеседники перешли наконец к главной теме беседы. Репнин сказал, что российская императрица желает твердо и нерушимо содержать «блаженный» мир, заключенный между двумя империями, — и попросил визиря исходатайствовать ему аудиенцию у султана.

Пока Репнин произносил речь, визирь, не шевелясь, смотрел куда-то поверх его головы. Он оживился только после того, как в разговор вступил переводчик. Внимательно, выслушав перевод, он тут же начал ответную речь.

Переводчик переводил:

— Его сиятельство отвечает вашему сиятельству, что он со своей стороны, желая утвердить и сохранить блаженный мир, приложит к достижению этой цели совершенное попечение и труд. Его сиятельство ощущает истинное удовольствие от того, что выбор посольства пал на особу, в коей обитают способность и прилежание к общим интересам обеих сторон.

Едва переводчик закончил перевод визирской речи, как вошли слуги с серебряными подносами. Они поставили на столик перед визирем и послом конфеты, шербет, кофе, розовую воду. Потом появились слуги с подарками. От имени визиря послу подали соболью шубу с парчовым верхом. Собольи шубы, правда крытые сукном, получили также поверенный в делах, маршал посольства, секретари.

Репнин остался доволен встречей. На следующий день он отправил визирю свои подарки, а когда узнал, что на 1 декабря назначена аудиенция в Серале, послал подарки с секретарями самому султану.

Посещение Сераля было обставлено более впечатляющими церемониями, чем визит к верховному визирю. Через первые ворота дворца Репнин проехал верхом на подаренной ему лошади, но у вторых ворот пришлось спешиться. Стоявший здесь чиновник предложил сесть на лавку, поставленную у ворот, и ждать приглашения в Диван. Он добавил при этом, что так поступают все послы.

Репнин возмутился. Сесть на простую лавку и униженно ждать? Нет, этого он себе не позволит. Другие послы, возможно, и ждали приглашения у ворот, но он, русский посол, делать этого не будет. Он хочет, чтобы его приняли немедленно, если же его видеть здесь не желают, он готов уехать обратно.

У князя был такой решительный вид, что чиновник испугался, как бы он и в самом деле не повернул обратно, и повел его в комнату, где стояли мягкие софы и столы с восточными сладостями. Слуги наперебой стали предлагать угощения.

— Когда же войдем в Диван? — нетерпеливо спросил Репнин.

— Сию минуту, сию минуту, — угодливо отвечал чиновник.

Наконец дверь, ведущая в Диван, распахнулась, и Репнин вступил в овеянное таинствами помещение. Кроме той, через которую вошел Репнин, в помещении имелись другие двери. В одной из них показался верховный визирь, в другой — нишанджи, в третьей — рейс-эфенди. После того как визирь прошел на свое место, Репнину показали на табурет против него. Репнин знал, что для выяснения полномочий его должны были посадить рядом с нишанджи. Теряя терпение, он заявил, что сам перейдет на лавку нишанджи, если не будет приглашен. Визирь в знак согласия склонил голову, и Репнин перешел туда, где ему полагалось быть.

Церемония выяснения полномочий длилась с полчаса. Когда она закончилась, визирь отправил рейс-эфенди к султану с письменным докладом. Репнину предложили идти к последним серальским воротам и ждать султанского приглашения. На полдороге от Дивана к воротам турки надели на него соболью шубу, на маршала посольства и секретарей — шубы горностаевые. В этих шубах они и уселись на лавку возле ворот в ожидании аудиенции. Ждать пришлось недолго. Через четверть часа пришли два сановника с драгоманом и объявили, что великий султан милостиво согласился допустить их пред свои светлые очи.

В сопровождении серальских чиновников Репнин направился в тронный зал. Здесь все кричало роскошью: ковры, золото, хрусталь, диковинные украшения… В глубине зала — трон с восседавшим на нем султаном, по обеим сторонам трона — фигуры сановников.