Узнав о том, Михаил Илларионович Кутузов с чувством пожал Василию Васильевичу руку и сказал: «Спасибо, генерал, спасибо и мужикам твоим, не побоявшимся выступить против супостата».

   — Ещё слыхали, барин, — продолжали расспрашивать крестьяне, — будто при Бородине сражение было страшное. Много в нём душ солдатских полегло. Правда ли это?

   — Правда, мужики. Сам был в нём.

   — И уцелел?..

Утром третьих суток вестники достигли Петер бурга и подкатили прямо к департаменту.

Уклонившись от расспросов, Орлов-Денисов потребовал встречи с Аракчеевым.

   — Дайте пакет, — поднялся тот из-за стола.

Во внешности этого человека не было ничего такого, что соответствовало бы той недоброй молве, какая сложилась о нём в народе: «притеснитель», «властелин». За столом стоял человек в строгом мундире, среднего роста, сухощавый, с курчавыми, сильно поседевшими волосами. Вот только взгляд — холодный и суровый, из-под густых нависших бровей — словно обжигал.

   — Сдали Москву... Отдали Первопрестольную. — Он тяжко вздохнул, перекрестился и уставился на Василия Васильевича. — Когда сие произошло?

   — Со второго на третье сентября.

   — Ах, Кутузов, Кутузов...

   — Я слышал, ваше сиятельство, что так решил генералитет.

Аракчеев помолчал.

   — Сказывали ли кому здесь о случившемся?

   — Ни с кем не встречался, к вам прямо с дороги.

Через минуту и казак Буслаев был в кабинете.

   — Находиться обоим здесь. Не выходить, — сухо бросил Аракчеев и, взяв со стола доставленное графом письмо, быстро вышел.

Казак застыл у двери, в недоумении разглядывая огромный кабинет со строгим порядком расположения в нём стульев и кресел, со стопками разложенных на столе бумаг.

   — Не приходилось бывать в таких апартаментах? — спросил его Василий Васильевич.

   — Никак нет. А видать, сей генерал суров до порядка.

   — Да. Этого у него не отнимешь.

Аракчеев отсутствовал недолго. Он вошёл с озабоченным лицом, на ходу махнул рукой казаку, чтобы вышел. Заняв место за столом, объявил:

   — Сейчас же, генерал, возвращайтесь к армии. До почтовой станции вас будут сопровождать, а далее домчат перекладные. Предупреждаю: о том, что Москва сдана неприятелю, никто не должен знать. Потребуйте неукоснительного молчания и от своего казака. И сами следите за ним. От черни всего можно ожидать, когда она узнает о поражении армии. Народ подл, того и гляди, взбунтуется.

Под негласной охраной чиновника из департамента Орлов-Денисов и Буслаев доехали до почтовой станции, там их усадили в первую карету и отправили назад, к Москве.

В ночь на 2 сентября главные силы русской армии миновали Поклонную гору и прошли через Москву. За ними по пятам следовали передовые отряды Мюрата. Ворвавшись в город, они распространились в нём, отрезав некоторые русские части от главных сил.

А в полдень к Поклонной горе подкатила свита Наполеона. Уставший, ещё не оправившийся от пережитой битвы, он ехал вначале в карете и, только подъезжая к Москве, пересел на коня.

Высоту называли Поклонной потому, что идущие в город богомольцы, поднявшись на неё, совершали поклонение московским святыням.

День стоял ясный, солнечный. Купола сорока сороков церквей сияли золотом.

   — Москва! Москва! — послышались голоси подъехавших французов. Они бросились вперёд, чтобы лучше лицезреть дома недалёкой Дорогомиловской слободы, скрытой кирпичной городской стеной. В её широкие ворота нескончаемым потоком вливались французские войска.

   — Вот она, Москва! Наша победа и конец войны! — торжественно произнёс Наполеон, окружённый маршалами.

   — Виват! Виват! — посыпались восклицания. Слава Наполеону!

Кто-то сообщил, что Москва оставлена жителями;

выехали не только чиновники города, но и его простые обыватели от мала до велика, захватив скарб.

— Дикари! — пренебрежительно процедил Наполеон.

Он представил, как ловкие журналисты высмеют его в Берлине, Вене и даже в Париже: «Делегация должна быть! Должна!»

И её собрали из каких-то иностранных торгашей с десятком простолюдинов сомнительной внешности. Испугавшись, что пришёл их конец, они что-то говорили вперемешку с увещеваниями и мольбами. Никогда они не находились в такой близости от высоких военных чинов, да ещё из Франции.

Это был тяжёлый удар по самолюбию Наполеона, понимавшего, что перед ним разыгрывается фарс. Сев на коня, он прервал эту комедию.

В ожидании привычной церемонии вручения от поверженного города ключей Наполеон пребывал в добром настроении. Сколько уж раз приходилось ему делать это, и каждый раз он испытывал сладостные минуты щекочущего самолюбия. В этой церемонии, когда к его стопам склонялись головы совсем не слабых мужей, проявлялась сила, власть, величие победителя. А победителем был он, Наполеон!

Сколько в его жизни было поверженных городов! Да что там городов! Вся Европа у его ног! Не сломлены лишь Великобритания да Россия, но теперь конец упорству русских уже близок. Он верит, что скоро, очень скоро Россия признает его могущество. И первый акт в этом произойдёт с минуты на минуту, когда ему вручат ключи от древней златоглавой Москвы.

Наполеон мысленно отрепетировал свою роль. Не делая ни шагу навстречу и не скрывая своего торжества, он примет свою привычную позу, в которой выражено его величие. Таким его привыкли изображать художники. Скрестив на груди руки и твёрдо выставив ногу, он с холодной маской на лице выслушает извинительные слова побеждённых. Конечно, это будет прикрытый мнимым благородством жалкий просительный лепет. Он не прервёт его, терпеливо дослушает, а приняв ключ, небрежно передаст его Мортье. Начальника Молодой гвардии он намерен назначить московским генерал-губернатором. Потом он, возможно, одарит жаждущих его милости москвичей немногими словами, в которых прозвучит назидательный упрёк и снисходительное прощение.

Таким мыслям предавался Великий, глядя с высоты на Москву. Подле стояла свита во главе с верным Бертье. Следя за всемогущим, генералы и маршалы бросали нетерпеливые взгляды в сторону ворот, откуда должна была появиться делегация. Прошло уже сорок минут, а делегации всё не было.

   — В чём дело, Бертье? — спросил Наполеон маршала. — Где Дюронель?

Генерал Дюронель был назначен комендантом Москвы и должен был отвечать за предстоящую процедуру.

   — Он в городе. Я только что послал к нему третьего вестового офицера.

   — А где Мюрат? Что сообщает он?

   — Король тоже в городе... Видимо, произошла досадная оплошность...

Наполеон не стал слушать. Демонстративно повернувшись к маршалу спиной, он устремил взгляд на город, лежавший в туманной дымке осеннего дня. Сверкали золотом купола соборов и церквей, в одном месте поднималось чёрное облако пожара. А в ворота заставы всё продолжали втягиваться колонны войск.

Наконец из ворот вырвался всадник и намётом помчался к горе. Подъехав, он протянул Бертье донесение:

   — От генерала Дюронеля.

   — Что там? — насторожился Наполеон.

   — Дюронель сообщает, что не мог найти русскую делегацию, вероятно, её нет.

Наполеон молча уставился на Бертье.

   — Как это понимать?

   — Нужно подождать, что донесёт Мюрат.

Однако примчавшийся вскоре от него офицер рассеял сомнения: церемонии с ключами не будет, нет никакой делегации московского муниципалитета.

   — Варвары! Скифы! — сквозь зубы процедил Наполеон.

Взглянув на Москву, он увидел, как в южной её стороне вырвались густые клубы дыма и взметнулись языки пламени.

Ночь Наполеон провёл в придорожном трактире. За обоями шуршали тараканы, беспокоили клопы, наутро он встал в дурном расположении духа и с твёрдой решимостью ехать в Кремль.

Утром ему сообщили, что в городе возникли пожары, которые некому тушить.

Москва горела. С вечера заполыхала Солянка, потом — Китай-город, загорелись дома за Яузским мостом, и над городом нависла чёрная туча дыма. Пожар уже опустошил Немецкую слободку, свирепствовал на Покровке. Огонь возникал там, где хозяйничали предавшиеся грабежам пришельцы.