Кутузову было под семьдесят, и не единожды он был ранен. Одна турецкая пуля пробила ему левый висок и вылетела в правый глаз, вторая, попав в щёку, вышла в шею. Поэт Державин по этому поводу писал: «Смерть сквозь главу его промчалась, но жизнь его цела осталась!»

   — А о сражении что говорят? — расспрашивал Раевский Васильчикова.

   — О нём тоже идут разговоры. Намерение такое, чтобы дать его в ближайшие дни. Толь уже носится с картами, что-то рассчитывает, рисует.

Полковник Толь исполнял должность главного квартирмейстера армии, ведавшего делами подготовки сражений.

   — Ну наконец-то, — вздохнул Николай Николаевич. — А для нас-то готов приказ?

   — Ермолов объявил, что завтра уйдём к Шевардину.

Ночь была неспокойной. Неприятель в нескольких местах пытался обойти выставленные пикеты, но каждый раз нарывался на дозоры, поднимал стрельбу.

К полудню авангард достиг Царёва Займища, где находился штаб 1-го Кавалерийского корпуса. Однако войск там не оказалось.

   — Все, все ушли, — сообщили жители. — С утра тронулись.

Вопреки намерению дать сражение вблизи Царёва Займища, Кутузов вдруг распорядился отступить.

   — Ну вот! И новый главнокомандующий боится Бунапарту, — слышалось в солдатских рядах. — Так, гляди, и до Москвы дойдём...

Умчавшись с адъютантом вперёд, командир кавалерийского полка полковник Доронин нашёл штаб корпуса в Гжатске.

   — Где генерал? — спросил он гусара, нёсшего от колодца воду.

   — А там вот, — кивнул тот на рубленую избу, подслеповато глядевшую тремя окнами.

Генерал Уваров встретил полковника Доронина официально. Выслушав рапорт, он, не приглашая сесть, степенно прошёлся из угла в угол. Кроме него, в комнате находился ещё незнакомый подполковник: худой, с жидкой чёлкой, носатый. С одного взгляда Доронин признал в нём иностранца.

   — Признаться, полковник, я доволен, что ваш полк прикомандирован к корпусу, — сказал Уваров.

Ему было лет сорок. Среднего роста, с шапкой чёрных волос, густыми бакенбардами, он выглядел по-гусарски щеголевато. Блестели начищенные сапоги, расшитый позументами мундир плотно облегал его сильное тело. Тонко позванивали серебряные шпоры.

   — Велики ли в полку потери?

   — Как им не быть? В каждом эскадроне по три четверти состава.

   — Тогда ваш полк в моём корпусе будет шестым. И ещё в корпусе имеется артиллерийская батарея о шести орудиях. Так что сил для победных действий достаточно.

   — Слышал, что главнокомандующий принял решение о генеральном сражении, — осторожно поинтересовался Доронин.

   — Совершенно верно. Скажу больше: уже избрано место, и вроде бы князь Кутузов выехал рекогносцировать его.

1-й кавалерийский корпус, следуя в колонне главных сил, составлял резерв Кутузова.

   — Вы незнакомы? — спросил Уваров и представил сидевшего за столом иностранца: — Квартирмейстер корпуса подполковник Клаузевиц, прошу любить и жаловать. А это полковник Доронин.

Имя Клаузевица среди военных кругов было известно. Закончив военное училище в Берлине, он участвовал в войне с Францией, затем служил в прусском генеральном штабе, где проявил себя теоретиком, глубоко мыслящим в делах организации армии. Позже преподавал стратегию и тактику в офицерском училище, писал статьи по вопросам ведения войны. В мае 1812 года он перешёл на службу в русскую армию.

   — Где сейчас находится полк? — спросил Уваров Доронина.

   — На марше, — ответил тот и щёлкнул крышкой часов. — Через час с четвертью будет на окраине Гжатска.

   — Я хотел бы его видеть. А вы, Карл Филиппович, не желали бы посмотреть?

   — Вас? Что? Посмотреть? О да! Яволь!

С небольшого курганчика на краю города они увидели вдали колонну кавалерии.

   — Вот и полк! — объявил Доронин, узнавая его по красным мундирам, в которые были облачены всадники.

Клаузевиц поспешно достал часы и хмыкнул.

   — Что, Карл Филиппович? Чему удивляетесь? — поглядел через плечо Уваров.

   — Пунктуалиш... Пунктуалиш... Зеер гут!

Стрелки часов показывали двенадцать.

Глядя на всадников, не верилось, что только вчера они имели жаркие схватки с врагом, а до того провели в боевых делах более двух месяцев. Выдавили лишь бинтовые повязки да выгоревшее под солнцем и наспех залатанное обмундирование.

Полк прошёл, и Уваров проследил за его последней шеренгой, по которой опытный начальник мог определить многое. Не напрасно командиры ставили в неё самых лучших, отборных всадников на добротных конях и в справном снаряжении.

   — Хороший полк, граф, — сказал Уваров. — Надеюсь, он и в сражении покажет себя превосходно.

   — Яволь, яволь, — сказал немец. — Так точно...

А тем временем к Бородину, где сосредоточивалась для генерального сражения русская армия, подходили резервы из глубины страны. Генерал от инфантерии Милорадович привёл к Гжатску шестнадцать тысяч пехотинцев, кавалеристов, артиллерию. Из Москвы прибыло двадцать тысяч ратников ополчения. Из Смоленского ополчения поступило семь тысяч. Все они горели желанием схватиться с наступающим к Москве врагом.

23 августа, когда на Бородинском поле шли спешные работы по оборудованию оборонительных позиций и войска занимали определённые планом сражения места, арьергард под начальством генерала Коновницына отходил к Колочскому монастырю. Основанный четыре века назад монастырь находился в восьми вёрстах от Бородина, у реки Колочи, откуда и брал своё название. Неподалёку от его высоких стен проходила главная дорога на Москву.

Готовясь к генеральному сражению на не совсем выгодной для русской армии местности, главнокомандующий рассчитывал восполнить её недостатки путём искусного использования войск и инженерных укреплений, но для этого нужно было выиграть время.

   — Арьергарду держаться до последнего! — приказал он Коновницыну через офицера. — Держать неприятеля до конца!

Не слишком многословный генерал ответил:

— Передайте главнокомандующему, что ни одна французская душа далее монастырских стен не пройдёт.

Генерал был человеком дела, понимал, что сил у него недостаточно, но верил в стойкость русских солдат, сознавал, что для успеха генерального сражения сделать такое необходимо, чего бы это ни стоило. За спиной — Москва.

Весь день 23 августа арьергард сдерживал врага на подступах к монастырю. Вначале схватка закипела у деревни Твердики, перед которой заняла позицию часть арьергарда. Французская пехота прямо из колонн перешла в атаку, намереваясь с ходу овладеть деревней. Но это не удалось. Сначала ей нанесли потери стрелковым огнём, потом решительным штыковым ударом отбросили назад.

Тогда французы выкатили пушки и открыли ураганный огонь. На деревню и засевших в ней русских стрелков обрушился шквал ядер. Запылали строения, от изб летели обломки, и вскоре на месте их остались торчащие печные трубы.

Попытки французов обойти фланги обороняющихся не приводили к успеху. Едва они начинали манёвр, как вырастали конные отряды генерала Сиверса и казачьего генерала Карпова. Они устремлялись на атакующих и обращали их в бегство.

Всё же к вечеру превосходящие силы неприятеля смогли потеснить русский арьергард к деревне Гриднево. До Колочского монастыря было рукой подать.

На рассвете французским кавалеристам удалось, обойти монастырь и выдержать горячую схватку.

Узнав о прорыве неприятеля в глубину расположения русских войск, главнокомандующий распорядился подчинить арьергарду 1-й кавалерийский корпус.

Вызвав полковника Доронина, генерал Уваров приказал:

   — Без промедления скачите с полком к Коновницыну. Арьергард испытывает нужду в резерве. Я с остальными следую вслед за вами.

Арьергард действительно попал в трудное положение.

В направлении Шевардина устремились главные силы французского корпуса Понятовского. Отряд Сиверса, отступая, продолжал драться в полукольце. Справа, где находился отряд генерала Крейца, неприятелю удалось окружить немногочисленные силы русских. Они с упорством дрались у деревни Глазово, и, если б не рискованная дерзость драгун Сибирского полка, вряд ли бы им удалось вырваться.