Это была спокойная, сдержанная женщина, любившая проводить время в беседах и чтении и никак не разделявшая интересов мужа, особенно в воинских делах. Она его не понимала, как, впрочем, не понимал её и он, и потому оба питали друг к другу более чем прохладные чувства.

Она знала всё или почти всё о Нелидовой и смирилась с участью жены, разделявшей с фрейлиной любовь мужа.

В тот вечер Павел ещё дважды удостаивал вниманием Анну, пройдя с ней в танце по огромному беломраморному залу. И она в тот же день стала признанной царицей бала.

День у Павла начинался рано, в пять часов. К этому времени Кутайсов уже ожидал его, разложив на зеркальном столике всё необходимое для цирюльного священнодействия.

   — Начнём, — сказал Павел привычное, усаживаясь в кресло.

   — Как спали, ваше величество? У вас прекрасный вид.

Повязав на шею накрахмаленную простыню, царедворец старательно размешал в фарфоровой посудинке мыльный порошок, ловко навёл остроту бритвы на широком ремне.

   — Не горячо-с? — спросил он, намыливая клиенту широкий подбородок.

   — Нет, — буркнул в ответ тот.

Кутайсов замолчал.

Сколько за тридцать лет прошло через его руки всяких голов и подбородков! Сколько чинов он обслужил за это время!

А всё началось с неожиданного случая, произошедшего с ним в Бендерах. Приехав мальчишкой с Кавказа к родственникам-туркам, он оказался в числе пленных у русских, штурмом взявших город.

   — А ты кто такой? — спросил его русский генерал.

   — Из крепости.

   — Сколько ж тебе лет, вояка?

   — Двенадцать.

   — Геть к матери!

   — А она далеко, в Кутаиси.

   — Ну убирайся вон! Недосуг с тобой возиться.

Генерал был строгим.

   — А я хочу остаться у вас. Буду брадобреем. Отец меня этому научил.

   — Брадобреи нам надобны, — смилостивился генерал. — Остриги-ка солдат роты, а то заросли совсем. Посмотрим, какой ты мастер.

И мальчонку-турка оставили в полку, дав ему фамилию Кутайсов, поскольку родом он из Кутаиси.

Начав с солдат, ловкий малый стриг и брил поручиков и майоров, полковников и генералов, даже фельдмаршалов, а потом попал во дворец. С восшествием Павла на престол он из придворного цирюльника стал обер-гардеробмейстером, что соответствовало званию главного дворцового камердинера.

Нахрапистому турку этого показалось мало, и однажды за утренней процедурой он намекнул, что совсем бы нелишне одарить его орденом.

   — Все имеют, а я — нет.

   — Что? — сдёрнул с себя простыню Павел. — Во-он!

Он приказал изгнать наглеца со двора. Поняв, что дал промашку, турок упал на колени пред Марией Фёдоровной и Нелидовой. Взмолился, чтоб простили его за недомыслие и опрометчивость. Женщинам с трудом удалось уговорить государя...

   — Что выведал о Лопухине? — спросил его Павел, глядясь в зеркало.

Кутайсов, придерживая кончик носа клиента, поднёс к его лицу бритву.

   — Лопухин в Москве человек известный, уважаемый. А вот жена... Она у него вторая, доводится дочерям мачехой... Штучка, вертихвостка, напропалую крутит с полковником Уваровым.

   — Графом?

   — Совершенно верно, графом Уваровым.

   — А что же Лопухин? Неужто не знает?

   — Как не знает, ежели о том известно всему московскому свету... Осторожно, государь! — Высунув кончик языка, брадобрей старательно скрёб лезвием бритвы широкий, с ямочкой подбородок. Эта ямочка требовала осторожности. — Вот здесь ещё волосок...

Павел выждал.

   — Так говорил ли ты с самим Лопухиным? Упомянул ли насчёт переезда в Петербург?

   — Как вам сказать? Разговор был, но не обстоятельный, так, на ходу.

Турок хитрил. С Лопухиным он говорил с глазу на глаз, без свидетелей. Он спросил тогда сенатора, известно ли ему о чувствах, какие питает император к его дочери.

   — Нет, Иван Павлович, о том понятия не имею, — прикинулся простаком Лопухин. — Разве государь имеет виды на Анну?

   — Именно так, Пётр Васильевич. Вы можете стать обладателем богатства, осчастливить дочь и себя тоже. И я готов вам помочь в этом.

Лопухин понял, к чему клонит царедворец, и, конечно же, ответил согласием.

   — Предстоит ваш переезд в Петербург, Пётр Васильевич. Так желает государь. Вам будет предложена должность. Какая? Сказать не могу. Но я при случае замолвлю о вас доброе слово. А вы, Пётр Васильевич, когда станете в силе, припомните моё старание.

Союз с Лопухиным был Кутайсову необходим потому, что у него возник замысел сосватать младшую дочь Лопухина Екатерину за своего сына. Получится заманчивая, почти родственная близость: Анна Лопухина — любовница императора, а её сестра — жена сына Кутайсова.

Улучив момент, когда цирюльник отвёл от лица бритву, Павел сказал:

   — Я уполномочиваю вас, Иван Павлович, на серьёзный разговор с Лопухиным. Вы должны убедить его в необходимости переезда семьи в столицу. Он ни в чём не будет иметь отказа. Это для меня очень важно.

   — Лопухин, конечно, будет польщён предложением, но вот его жена... Она не захочет терять ухажёра.

   — Графа Уварова? Так я распоряжусь перевести и его.

   — А найдётся ли в столице достойное место для Лопухина?

Павел дёрнулся в кресле и отстранил от лица руку с бритвой.

   — Что-о? Торговлю он вздумал со мной устраивать? Или, может быть, это ваше измышление?

   — Нет, государь, нет! Он так не говорил. Просто мне казалось, что он так подумал.

   — Предупреди, что, если ответит отказом, увезу Анну и без его согласия. — Павел перешёл на привычное для себя обращение. — Повстречай и так передай!

   — Всё сделаю, ваше величество, — поторопился заверить его в своей преданности Кутайсов и дунул изо всех сил одеколоном из пульверизатора.

Павел зажмурил глаза, задохнулся, хотел что-то сказать, но на лицо упала салфетка.

   — Пожалуйте-с... Вы в самом лучшем виде, мой государь.

Императрица Мария Фёдоровна узнала о готовящемся переезде семьи Лопухиных в Петербург от Кутайсова. Раздосадованная, она написала Анне резкое письмо с требованием не предпринимать такого шага, пугала последствиями.

Письмо, однако ж, до Анны не дошло — перехватили и через Кутайсова передали Павлу. Тот пришёл в бешенство.

   — Никто не смеет перечить мне в делах, даже личных! Ни вы, — он поглядел испепеляющим взглядом на императрицу, — ни вы, фрейлина Нелидова. Позвольте мне самому управлять своими чувствами. Я догадываюсь, по чьей указке была подослана давеча ко мне в постель Юрьева. Это ваши дела, ваши! С помощью этой госпожи вы хотели погасить мою любовь к Лопухиной. Но ваши усилия тщетны. Я по ней скучаю.

   — А вы, ваше величество, нам наскучили, — бросила Нелидова дерзостно на правах отторгнутой любовницы.

Не удостоив женщин ответа, Павел вышел.

Весь день он пребывал в дурном расположении духа: никак не мог прийти в себя после разговора с Марией Фёдоровной и Нелидовой.

   — Как она позволяет себе разговаривать со мной? — изливал он желчь на недавнюю любовницу. — Этого я ей не прощу. Вернёмся в Петербург — и надобно отправить её со двора.

Поздним вечером он вышел подышать воздухом вместе с Кутайсовым. И тут они увидели, как из покоев императрицы вышел сенатор Нелединский. Человек скромных правил, стихотворец, он пользовался уважением. Кутайсов же его ненавидел, возможно, за то, что Павел был с ним обходителен.

   — О чём вели беседу, Юрий Александрович, в такой поздний час? — спросил Павел, взглянув на часы.

   — Об искусстве. Её величество столь в этом пытлива, что не заметили, как пролетело время, — ответил тот, отвесив поклон.

   — Спасибо, Юрий Александрович, за душевную щедрость, — поблагодарил Павел.

   — Не верьте ему, государь, — сказал Кутайсов, когда сенатор удалился. — Этот прохвост врёт. Он шпион, следит за вами и передаёт всё императрице.

   — Он? Нелединский? Не может того быть!