— Где ты, Саша, в Наркомате?
— На аэродроме.
— Может, заедешь хотя бы на часок? От этого твои фронтовые дела не пострадают.
— Катенька, не могу... Ты уж не серчай, ещё пара недель, и я вернусь.
Катя сказала, что к ним приходил нарком ВМФ адмирал Кузнецов. Николай Герасимович вернулся из Новороссийска и хотел кое о чём с ним поговорить.
— Нам он принёс мандарины, — щебетала она. — Игорёк у и летает их за обе щеки...
— Пока, Катюша, — прервал её Александр Михайлович. Мне пора в самолёт. Поцелуй за меня Игорька. Да, а Юра но даёт о себе знать?
— Пока нет.
— Жаль! — Василевский перевёл дыхание. — Я переживаю за него. Он принял военную присягу и теперь учится на авиационного механика. Собирался уехать в город Миасс, но уехал ли?
— Саша, я попытаюсь узнать...
Утром 19 ноября в день начала операции Василевский прибыл в Серафимович. Над городом стоял белёсый туман, казалось, что кто-то могучий и сильный набросил на дома и улицы огромное марлевое покрывало. Когда Александр Михайлович вышел из самолёта, пошёл густой мокрый снег. Невольно подумал: «Плохая погода, и авиация не сможет наносить по врагу бомбовые удары». У самолёта его встретил майор из штаба фронта.
— Ватутин у себя?
— Никак нет, товарищ генерал-полковник, он в 21-й армии генерала Чистякова.
Василевский взглянул на часы — семь утра, через полчаса заговорят наши орудия.
— Вот что, майор, я поеду в 5-ю танковую армию генерала Романенко. Если комфронта вам позвонит, скажите, где я...
Как и намечала Ставка, в семь часов тридцать минут войска Юго-Западного фронта начали наступление. Огненно-свинцовый вихрь закрутился над полями и станицами. Нервы у Василевского напряглись, как тетива лука. Как станут развиваться события? Оправдаются ли их с Жуковым расчёты? Он оторвался от карты, хотел было перекурить, но тут стали поступать доклады с передовой. Танки генерала Романенко с ходу прорвали оборону 3-й румынской армии и успешно продвигались вперёд. 21-я армия генерала Чистякова с плацдарма у Клетской также опрокинула позиции главной полосы обороны врага... Василевский заметил, что Ватутин чем-то огорчён.
— Николай Фёдорович, чего ты переживаешь? Твой Проша навязал немцам свою тактику боя, так что у него в руках ключ к победе.
— Начал он хорошо, но как дальше пойдёт дело? — небрежно ответил Ватутин. У него отчего-то пересохло во рту. Подошёл к столу, на краю которого стоял чайник, налил стакан уже остывшего чая и залпом выпил. Напряжение немного спало, но и волнение не прошло. — И всё же Проша меня беспокоит. По времени его танки должны преодолеть расстояние до трёх километров, а они ещё на полпути. — Он включил связь и заговорил с командармом: — Проша, нажимай, дружище, иначе немец оттянет свои силы! Как понял, приём!
— Бьём по фашистам прямой наводкой, — глухо отозвался Романенко. — Они, гады, бросают в бой свежие силы, вот и приходится сбавлять ход, чтобы перенацелить танкистов...
— Подскажи командарму, чтобы клиньями охватывал вражескую оборону, — глядя на карту, посоветовал Ватутину Василевский. — Тогда с центра им придётся оттянуть свои силы и брешь в обороне появится.
Ватутин мигом приказал командарму:
— Проша, выбрасывай клинья, а в центре обороны врага тапки свои попридержи, понял?..
Прошло какое-то время, и генерал Романенко донёс:
— Ведём тяжёлый бой с танками врага, их тут уйма!
— Завяз Романенко, он ещё не прорвал тактическую оборону немцев.
— Николай Фёдорович, у тебя в резерве есть два танковых корпуса — 1-й генерала Будкова и 26-й генерала Родина. Вводи их в сражение, и делу конец!
— Я намечал бросить их в прорыв, — признался Ватутин. Он вызвал на связь генерала Родина: — Алексей Григорьевич, ты меня слышишь? Да, да, это я, командующий. Начинай, голубчик, да поживее!
— Приказ ясен, действую! — весело отозвался Родин.
Такое же распоряжение Ватутин отдал генералу Будкову. Потом переключил связь на командарма 21-й Чистякова:
— Что у тебя, Иван Михайлович?
— Бьём фрицев, товарищ командующий, — ответил генерал. Танки моего соседа Кравченко продвинулись на пятнадцать километров. Немцы драпают, я едва успеваю за ними...
На связь вышел командующий Донским фронтом генерал Рокоссовский.
— Что у тебя, Костя?
— Тут рядом стоит генерал Руденко, он переживает, что самолёты не могут бить врага в полную силу — туман, снег и прочно непогодные явления...
— Что ты мне плетёшь про туман и снег? — сердито прокричал и трубку Василевский. — Скажи, вражескую оборону фронт прорвал?
— Так точно! — весело откликнулся Рокоссовский. — Вся полоса обороны дала трещину. Танковые корпуса развивают успех. — И уже не по-уставному, пылко добавил: — Ты, Александр, не волнуйся, у меня всё идёт как полагается! Как там у Ватутина? У тебя он под боком, ему легче бить врага.
Василевский передал трубку Ватутину:
— Скажи своему другу пару слов, а то бедняга переживает за тебя.
— Костя, у меня всё хорошо, — ответил Николай Фёдорович. Танковый корпус генерала Родина разгромил 1-ю танковую дивизию немцев и штаб 5-го румынского армейского корпуса. Взято и плен более двух тысяч румын.
— Поздравляю, Николашка, — скупо похвалил Рокоссовский.
Бои нарастали с каждым днём. Неожиданно на КП фронта поступило тревожное донесение: против 21-й армии генерала Чистякова немцы бросили резервы — 1-ю румынскую, 14-ю и 22-ю танковые дивизии и 7-ю кавалерийскую дивизию. Василевский связался с командармом:
— Что у вас, Иван Михайлович? Может, подбросить вам танков?
— Румын нам бить легче, вояки они неважные, — ответил Чистяков, — а вот с немецкими тяжёлыми танками придётся повозиться. Я обещал Рокоссовскому обойтись своими силами, а вам, Александр Михайлович, спасибо за поддержку. Я очень вас уважаю... — Голос командарма оборвался, в трубке послышался сильный взрыв.
— Алло, алло! Иван Михайлович, ты меня слышишь? — Василевский взглянул на притихшего Ватутина. — Молчит Чистяков, как бы беды не случилось.
Но трубка в руке Василевского заговорила голосом Чистякова:
— Жив я, Александр Михайлович! Жив!.. Немцы шуранули из пушки по нашему КП, снаряд разорвался рядом, но никто не погиб, ранен связист.
— Ты уж там, Иван Михайлович, поосторожнее, — посетовал Василевский. — Осколки чинов не разбирают, секут всех подряд.
Поздно вечером на КП фронта позвонил Сталин. Усталым голосом он спросил, как идёт операция. Василевский ответил коротко:
— Пока без заминок! Немцы на ряде участков сломлены и повержены.
— Как сражается корпус вашего крестника генерала Вольского? — заворчала трубка.
— Хорошо сражается! Я даже удивлён. Его танки отмахали с боем двадцать пять километров! Туман, снег, обледенелая дорога, местами вся изрытая снарядами, но танкисты прут вовсю. Когда буду в корпусе, пожму руку Вольскому.
— Вот как! — засмеялся Сталин. — А когда, по-вашему, враг окажется в кольце?
— К утру двадцать третьего ноября! Ну, если не к утру, то к вечеру наверняка!
Бои не утихали, и Василевского радовало, что 4-й и 26-й танковые корпуса успешно продвигались в район Калача на соединение с 4-м механизированным корпусом Сталинградского фронта. И ведёт этот корпус тот самый генерал Вольский, который написал на него кляузу!
«Ну и дела! — сокрушённо покачал головой Василевский. — Берия предлагал убрать его с должности комкора, а он метит в герои! Как бы мне не пришлось и вправду пожимать ему руку».
Едва перекусил с Ватутиным, как выяснилось, что правое крыло Донского фронта снизило темпы наступления, и это огорчило Василевского. У командармов Галанина, Жадова и Батова случилась заминка. Он как раз готовил донесение Верховному и указал в нём на недостаточную активность войск Рокоссовского. Казалось бы, случай рядовой, но у Сталина он вызвал резкий протест. В телеграмме на имя Рокоссовского, а в копии Василевскому вождь потребовал от командующего Донским фронтом, чтобы армии «перешли к активным действиям». «Галанин действует вяло, — телеграфировал Верховный, — дайте ему указание, чтобы не позже 24 ноября Вертячий был взят. Дайте также указание Жадову, чтобы он перешёл к активным действиям и приковал к себе силы противника. Подтолкните как следует Батова, который при нынешней обстановке мог бы действовать более напористо...»
