— Я считаю, что генерал Василевский превысил свои полномочия. Бойцов, сбежавших от танков врага и бросивших своё оружие, надо отдавать под трибунал! Судить как предавших Родину, а он приказал вооружить их!

Сталин хмыкнул в трубку и тихо, но с яростью осведомился:

   — А кто будет оборонять Можайскую линию? Ты? — И, не дождавшись, что ответит ему Ворошилов, сказал: — Где Молотов? Дай ему трубку!

   — Слушаю тебя, Иосиф! — Молотов так сжал трубку, что побелели пальцы.

   — Ты кто, заместитель Председателя ГКО или адъютант Ворошилова? — жёстко спросил Сталин. — Почему позволяешь ему разводить базар? Василевский выполняет мой приказ, а Ворошилов на виду у всех устраивает ему разнос!

   — Понял, Иосиф, — тихо ответил Молотов. — Трубку Ворошилову дать?

   — Пошёл он к чёрту, дилетант! — громче обычного произнёс вождь. — Я поговорю с ним в Кремле, когда вернётесь. — И Верховный положил трубку.

В штабе повисла напряжённая тишина, все смотрели на Климента Ефремовича, а тот пощипывал усы. Наконец он сказал:

   — Товарищ Сталин, видно, не понял меня...

Василевский, взглянув на генерала Говорова, отрывисто бросил:

   — Действуйте, как вам приказано!

   — Слушаюсь! — Говоров взял под козырёк.

Пока комиссия работала в штабе Западного фронта, Василевский остро переживал случившееся, тем более что Ворошилова он уважал. Теперь ему открылась новая, доселе неизвестная грань в характере маршала — презрение к тем, кто оступился, не смог подавить в себе страх, который гнал их подальше от линии фронта. Это были молодые, необстрелянные парни, а рядом с ними не оказалось людей бывалых, которые помогли бы им выстоять.

Поздним вечером, когда на тёмном небе вспыхнули звёзды, Василевский наконец собрался отдохнуть. Весь день он мотался, ездил на Можайскую линию, дважды докладывал Сталину по ВЧ, как идёт формирование боевых частей. «Делайте всё, что считаете нужным», — вновь напомнил ему Верховный, и от этих слов у Александра Михайловича полегчало на душе. Хоть и жесток порой Сталин, но есть в нём теплота к людям. Василевский вошёл в штаб и, прежде чем лечь на нары, подошёл к комнате, где трудился член комиссии Ворошилов. На столе горела стеариновая свеча, маршал что-то писал. Александр Михайлович приоткрыл дверь:

   — Товарищ маршал, кажется, я нагрубил вам, прошу меня извинить...

   — Вы мне нагрубили? — удивился Климент Ефремович. — Пожалуйста, не наговаривайте на себя. Кто нагрубил, так это я. Прошу на меня не сердиться! — И он протянул руку.

Василевский ответил на рукопожатие маршала и внезапно некстати сказал:

   — Из разрозненных групп бойцов и командиров мы сформировали уже пять стрелковых дивизий.

   — Прилично! — одобрительно отозвался маршал. — У вас, Александр Михайлович, цепкая хватка. Жаль, что в своё время вы отказались от моего предложения стать начальником штаба Ленинградского фронта. Мы бы с вами по-доброму сработались.

   — Не мог же я бросить в Генштабе больного маршала Шапошникова...

В это время Сталин, грустный, стоял у стола и слушал доклад Шапошникова. По словам начальника Генштаба, обстановка на Западном, Брянском и Резервном фронтах ещё более обострилась. Верховного огорчило, что генерал Конев предпринял контратаку, но она захлебнулась.

   — Почему? — суровым тоном спросил Сталин.

   — Что может сделать Конев без танков? — усмехнулся Шапошников. — У него их единицы, а у немцев — сотни!

   — Значит, дело худо? — В заблестевших глазах Верховного появились злые огоньки.

   — Я бы этого не сказал, — возразил Шапошников. — Вот-вот подойдут резервы, и мы укрепим наши три фронта, и в первую очередь Западный.

Сталин какое-то время задумчиво молчал, потом вдруг произнёс:

   — Придётся всё же вызвать сюда Жукова! Под Ленинградом немцы перешли к обороне, к тому же часть своих бронетанковых сил они перебросили под Москву. Под Ельней Жуков уже бил спесивых вояк, и ему легче будет тут во всём разобраться.

Начальник Генштаба ничего не ответил. А Сталин тут же позвонил в Ленинград Жукову и приказал ему оставить за себя начальника штаба фронта генерала Хозина или генерала Федюнинского, а самому вылететь в Ставку.

   — Я очень вам нужен, товарищ Сталин? — осведомился Георгий Константинович.

   — Очень... — тихо прозвучал в трубке голос Верховного. Под Москвой сложилась тяжёлая ситуация, надо с вами посоветоваться.

Жуков не стал уточнять детали, коротко бросил:

   — Вылетаю!

Сталин, как назло, грипповал, однако с нетерпением ждал Жукова и, когда тот прибыл к нему на квартиру, без обиняков заявил: под Москвой критическая ситуация, часть войск Западного и Резервного фронтов попала в окружение; наши войска отступают; в Ставку идут противоречивые доклады, и он не может понять, где же истина.

   — Поезжайте туда и тщательно во всём разберитесь, — сказал Сталин. — Звоните мне оттуда в любое время, я буду ждать.

Пожелав вождю скорейшего выздоровления, Жуков уехал в Генштаб, где его принял маршал Шапошников.

   — Мне только что звонил Иосиф Виссарионович, — произнёс он, приглашая Жукова присесть. — Он попросил приготовить для вас карту. Сейчас её принесут, а мы с вами попьём чайку. Хотите?

   — Не откажусь, Борис Михайлович. Что-то я не вижу Василевского.

Шапошников объяснил, что в штабе Западного фронта работает правительственная комиссия, Василевский в её составе как представитель Ставки.

   — Коневу готовят сюрприз, — усмехнулся маршал. — Мне их затея не по душе.

Жуков, однако, промолчал. Взял карту.

   — Поеду, Борис Михайлович. К вечеру надо добраться к Коневу.

От дождей дорога раскисла, машина вязла в грязи, и Жуков с трудом доехал до места. Была уже ночь. В штабе находились Конев, начальник штаба фронта генерал Соколовский, член Военного совета Булганин. Не успел Конев и слова вымолвить, как Жуков, стряхнув смущение, выпалил:

   — Я прибыл сюда по поручению товарища Сталина, чтобы разобраться в обстановке и доложить ему по ВЧ. Прошу ввести меня в курс дела!

   — Я готов! — Конев пригласил его к карте.

Жуков тщательно анализировал обстановку. Потом поднял глаза на Конева:

   — Катастрофу в районе Вязьмы можно было предотвратить, если бы командующие фронтами вовремя определили направление главных ударов противника и сосредоточили против него основные силы и средства за счёт пассивных участков. Этого, к огорчению, не сделал ни один командующий, и наша оборона треснула по швам. Теперь вам всё ясно? — Жуков перешёл на официальный тон.

Конев смотрел на карту холодными глазами и чувствовал себя как побитый. Он не сразу нашёлся, что ответить Жукову, зато понял, где совершил грубую ошибку.

   — За науку спасибо, Георгий Константинович! — наконец сказал он.

   — Ладно, Степаныч, соображай на будущее! — улыбнулся Жуков.

В три часа ночи он доложил Сталину обстановку на Западном фронте. Главная опасность — пути на Москву ничем не прикрыты и на Можайской линии могут появиться немецкие танки. Поэтому надо отовсюду, где только можно, стягивать туда войска.

   — Этим уже занимается товарищ Василевский, — прозвучал в трубке глуховатый голос Верховного. — Что вы намерены делать?

Жуков ответил: выезжает в штаб Резервного фронта к маршалу Будённому, разберётся там в обстановке и сразу же позвонит.

   — Хорошо, жду вашего доклада.

Жуков вышел во двор. На фоне посветлевшего горизонта он увидел у своей машины высокого стройного военного, который о чём-то разговаривал с его водителем. Подошёл поближе — Василевский! У Жукова защемило сердце.

   — Здорово, дружище! — рявкнул Георгий Константинович.

Василевский обрадовался этой встрече.

   — Быстро ты сюда добрался.

   — Надо же спасать Москву, вот я и прибыл! — заулыбался Жуков. — А ты, сказал мне Верховный, занимаешься Можайской линией обороны?

   — Отправляю туда войска. — Василевский пальцами загасил окурок. — Ты в курсе, что тут работает правительственная комиссия? Вчера всё утро Молотов и Ворошилов терзали Конева, как заядлые следователи. Понимаешь, растерялся Иван Степанович, а голова у него светлая.