В дверях появился высокий и сутулый маршал Шапошников.

   — Проходите, Борис Михайлович! — Сталин кивнул ему на стол, сел рядом. — А где товарищ Василевский?

   — Я поручил ему узнать, как чувствует себя генерал Ерёменко после ранения.

   — Киев всё же немцы взяли, — обронил Сталин. — Утрата для нас тяжёлая.

   — Виновны в этом мы с вами, Иосиф Виссарионович, — заявил без смущения Шапошников. — Отведи мы вовремя наши войска за Днепр, катастрофы удалось бы избежать.

Сталин сердито вскинул голову:

   — Вы об этом пришли мне сообщить?

Начальник Генштаба уловил язвительный тон в его словах, однако ответил без обиды:

   — Вы заговорили о Киеве, и я счёл нужным ещё раз высказать своё мнение.

   — Я пригласил вас по другому вопросу, — смягчился вождь. — Что у нас на Московском направлении?

Шапошников ответил, что вермахт уже начал переброску своих войск под Москву. На днях группу армий «Центр» пополнят 4-я танковая группа, две танковые, две моторизованные дивизии и два танковых соединения. А с юга сюда перебрасываются 2-я армия и 2-я танковая группа. Получил приказ Гитлера войти в состав группы «Центр» и командующий 8-м авиационным корпусом.

   — Это намного осложнит обстановку на Московском направлении, — резюмировал маршал. — Генштабу стало известно и о том, что Гитлер шестого сентября подписал директиву на проведение наступательной операции на столицу и назвал её «Тайфун».

   — Торопится, дьявол! — хмуро бросил Сталин. — А что под Ленинградом?

   — Я говорил по ВЧ с Жуковым. Очередное наступление отбито. Жуков принял одно важное решение.

   — Какое? — Верховный поднял брови.

   — Он приказал адмиралу Трибуцу разминировать боевые корабли, которые минировали по вашему распоряжению: если бы немцы вторглись в город, их бы взорвали. Теперь эти корабли крушат врага своей мощной артиллерией. Жуков умело распорядился, но, прежде чем отдавать приказ комфлота Трибуцу, он обязан был доложить вам или хотя бы поставить в известность Генштаб.

   — Простим ему этот грех, — усмехнулся Верховный. — Я вот о чём подумал... Не отозвать ли нам Жукова сюда в связи с ситуацией под Москвой?

   — Вам решать, товарищ Сталин. — Шапошников помолчал. — Но сражение у стен столицы, я полагаю, будет нелёгким, если не решающим на всём советско-германском фронте.

   — Посмотрите, какими силами можно укрепить оборону столицы, — подчеркнул Сталин. — Над Москвой нависла серьёзная опасность, и вашу обеспокоенность я разделяю. Кстати, у меня к вам просьба: перестройте работу Генштаба на это время. На ночь вы, Борис Михайлович, можете уходить домой, а ваш заместитель генерал Василевский должен неотлучно находиться на службе.

   — Будет сделано! — Шапошников взял со стола свою папку и направился к двери.

   — Не успел Сталин выпить стакан чаю, как прибыл Василевский.

   — Что с генералом Ерёменко, как он себя чувствует? — спросил Верховный.

   — Андрей Иванович заявил, что уже здоров и готов выполнять задания Ставки! — Василевский стоял у стола в ожидании, что скажет Сталин. Но тот молчал, о чём-то размышляя. Отпил несколько глотков чая и неожиданно заговорил о другом:

   — Вам по душе работа в Генштабе?

«Отчего вдруг, что случилось?» — пронеслось в голове Александра Михайловича. В груди шевельнулся тяжёлый комок. Не думает ли Сталин расстаться с ним?

В окно заглянуло солнце, и в кабинете посветлело. Лицо вождя вмиг преобразилось, стало каким-то мягким, добродушным, суровости на нём как не бывало.

   — Работа в Генеральном штабе очень тяжёлая, и скрывать этого от вас не стану, — признался Василевский. — Всё время держит в напряжении. Тут, как говорят, ходишь по лезвию бритвы. Но я живу и дышу этой работой. Или ко мне у вас есть серьёзные замечания? Тогда я готов хоть сейчас перевестись на фронт, где особенно тяжело...

   — Шапошников часто болеет, и я бы просил вас часть его нагрузки брать на себя. — Сталин поставил на стол стакан. — Каждый из нас может захворать, но не должно страдать дело, которое нам поручено, и дело это — война! У меня такое ощущение, что для всех нас она станет тяжелейшим испытанием. Но я бы не хотел проиграть её. И кому? Двурушнику и подлецу Гитлеру, этому политическому авантюристу! Наверняка сейчас в Берлине он радуется: мол, надул господина Сталина, клялся ему в любви, а сам бросил танковые армады на Советский Союз, начав войну. Пусть пока торжествует, скоро он прольёт крокодиловы слёзы. Да-да, прольёт слёзы непременно, и никто и ничто не спасёт его от краха. — Верховный цепким взглядом задел Василевского. — Что, удивил вас своими размышлениями?

   — Ничуть! — признался Василевский. — Мне тоже кажется, что мы хлебнём горя с этой войной и для нас она не будет короткой и лёгкой. Немало придётся пролить крови, это уж точно! — Он кашлянул, потом спросил: — Я могу идти?

   — Да, — быстро ответил Верховный. Но едва Василевский шагнул к двери, как вождь остановил его: — Не вызвать ли нам сюда Жукова?

   — Надо вызвать, товарищ Сталин! — горячо отозвался Александр Михайлович. Глаза его заискрились, весь он напружинился, словно приготовился к прыжку. — Столицу обороняют три фронта, три разных командующих, у каждого свой стиль в руководстве войсками, свои методы борьбы с врагом. Но в данном случае это не подспорье для сражающихся войск, а вроде тормоза. Тут нужен один кулак, но такой, чтобы вмещал в себя удары всех трёх фронтов!

Сталин засмеялся:

   — Ну и фантазёр вы, товарищ Василевский! — Он подошёл к нему совсем близко. — Фантазёр, но не лишён реальных мыслей!.. Хорошо, идите, мне надо кое о чём подумать...

Василевский вернулся к себе угрюмый и озабоченный. А его уже ждало новое задание начальника Генштаба.

   — Прикиньте, голубчик, сколько и каких сил Ставка может перебросить с других фронтов и из глубины страны на Московское направление, — сказал Шапошников, едва Александр Михайлович вошёл к нему. — Надо не менее ста тысяч бойцов! И ещё, — неторопливо продолжал маршал, — в десять вечера свяжитесь с Жуковым и узнайте обстановку под Ленинградом. Волнует меня и Одесса. Как там обороняют город моряки? Долго ли ещё продержатся? Почему-то молчит и адмирал Октябрьский. Постарайтесь дозвониться к нему в Севастополь. — Шапошников взял со стола лист бумаги и вручил его Василевскому. — Составьте справку о боевых действиях на фронтах. Утром пойдём с вами к Верховному на доклад. — Увидев, как Василевский сдвинул брови, спросил: — Вас что-то смущает?

   — Могу я в разговоре с командующими действовать от имени Ставки? — спросил Александр Михайлович.

   — Не только можете, но и должны это делать! — загорячился Шапошников. — Если что — звоните мне!

   — Постараюсь вас не тревожить, Борис Михайлович!..

Откуда было знать Василевскому, что так стремительно станут развиваться события? 29 сентября Военный совет Черноморского флота обратился к Верховному Главнокомандующему с предложением оставить Одессу и перебросить освободившиеся войска в Крым, и Ставка приняла решение эвакуировать Одесский оборонительный район и за счёт его войск усилить оборону Крымского полуострова, о чём Василевский по поручению начальника Генштаба сообщил адмиралу Октябрьскому. На другой день в Генштаб позвонил командующий Брянским фронтом генерал Ерёменко.

   — Кто у телефона? Это вы, товарищ Василевский? — послышалось в телефонной трубке. — У меня началось... Танки Гудериана и войска 2-й немецкой армии нанесли удары на участке Жуковка—Шостка. Прошу доложить Верховному.

«И надо же было такому случиться, а я тут один, — подосадовал Василевский. — Ладно, буду звонить домой».

Долго никто не брал трубку, наконец он услышал сонный голос Шапошникова:

   — Вы, голубчик? Я слушаю...

   — Операция «Тайфун» началась[10], Борис Михайлович. Ерёменко доложил в Генштаб. Войска его фронта приняли на себя первые удары врага.