— Это я всё сделаю, Лаврентий Павлович. У нас в Генштабе есть и люди и транспорт, — ответил Василевский.
— А где сейчас брат Кальвина, которого ты, Лаврентий, едва не упёк в лагерь? — вдруг задал вопрос Сталин.
Берия смутился. Выручил его Василевский:
— Теперь он служит в Москве, в Главном морском штабе. Занимается минами и торпедами.
— Надо бы и его подключить к похоронам старшего брата. И сына Кальвина вызвать из Военно-морской академии. — Сталин посмотрел на Берия: — Займись этим, Лаврентий. У тебя хорошо получается. — Он подошёл к Василевскому: — Три дня на похороны хватит?
— Так точно!
— После похорон жду вас, кое-что по линии Генштаба мне надо с вами обсудить, а потом поедете отдыхать с семьёй на Чёрное море...
Тяжёлыми выдались для Александра Михайловича эти три дня. Своему другу полковнику Кальвину он отдал последний долг — бросил щепотку земли в его могилу. Даше он признался:
— Кажется, с похоронами Оскара я потерял частицу самого себя...
Кате не хотелось, чтобы он так остро переживал, и она тихо промолвила:
— Не казни себя, Саша, ты был Оскару настоящим другом! — Катя долго молчала, сидя на диване и глядя куда-то в сторону открытой форточки, и вдруг спохватилась: — Боже, чуть не забыла... Тебе звонил Поскрёбышев, когда ты был на кладбище. Сказал, завтра к десяти тебе надо быть в Кремле...
Сталин ждал его, потому что сразу заговорил о деле. Его беспокоил вопрос о переходе Красной Армии и Военно-Морского Флота к мирным условиям жизни. Это далеко не лёгкий процесс, подчеркнул он. Война закончилась, но кое-кто на Западе пытается вновь разжечь огонь. Поэтому костяк Вооружённых Сил надо непременно сохранить. Сейчас их численность составляет более одиннадцати миллионов человек. За два — два с половиной года надо демобилизовать военнослужащих старших возрастов почти девять миллионов человек!
— Так что работы хватит всем, а Генштабу особенно, — сказал Сталин. — Я хочу, чтобы после отдыха на море это важное дело вы взяли в свои руки. — После недолгой паузы он вдруг спросил: — Жуков вам не звонил из Берлина?
— Он поздравил меня с днём рождения, — ответил Василевский. — А что случилось?
— Огорчает меня товарищ Жуков... Чуть не заявил генералам Эйзенхауэру и Монтгомери, что он один разрабатывал важнейшие операции по разгрому немцев на фронтах.
— Не может быть, товарищ Сталин! — запальчиво возразил Василевский.
— Поначалу и я так думал, но факты — упрямая вещь, а тот, кто о них мне сообщил, заслуживает полного доверия!
«Это работа Берия!» — пронеслось в голове Александра Михайловича.
— Но я разберусь в этом деле. — В голосе вождя прозвучала угроза.
«Охота на Жукова началась», — с грустью подумал о своём друге Василевский, уходя от вождя.
И его опасения подтвердились. Когда Жуков в марте 1946 года стал главкомом сухопутных войск, у него случился конфликт с Булганиным, в то время заместителем наркома обороны по общим вопросам. Жуков подготовил проект приказа по боевой подготовке войск, но Булганин его не одобрил, о чём доложил Сталину. Тот поддержал Булганина. Жукова это вывело из себя, и он зашёл к Василевскому.
— У меня, Александр, уже нет сил бороться с «банковским маршалом», — угрюмо произнёс он.
(Василевский понял, что Георгий Константинович имел в виду Булганина — тот в своё время возглавлял Банк СССР, а в военном деле, как однажды выразился Жуков, был «ни в зуб ногой». — А. 3.).
Жуков поведал начальнику Генштаба о волоките с проектом своего приказа.
— Документ у тебя? Дай мне прочесть! — предложил Василевский. — Приказ что надо, — одобрил он. — Я догадываюсь, почему Сталин вернул его тебе. Он хочет издать приказ наркома обороны, а не главкома!
— Ты уверен в этом? — спросил Георгий Константинович. — Тогда я рискну.
Он тут же, у Василевского, переделал документ и отвёз его Поскрёбышеву, сказав ему, что замечания Хозяина им учтены, а сам остался ждать в приёмной. Прошло несколько минут, и Поскрёбышев вынес ему приказ. Увидев внизу размашистую подпись Сталина, Жуков довольно улыбнулся.
— Ну что ж, так, пожалуй, будет лучше. Зря я настаивал на издании приказа главкома, а не наркома обороны.
Вернулся он в Генштаб к Василевскому в хорошем настроении. С порога сказал:
— Ты прав, Александр, приказ Иосиф Виссарионович подписал.
— А я в этом ничуть не сомневался, — усмехнулся Александр Михайлович. — Ты, Георгий, порой бываешь чертовски упрямый, а Сталин этого не любит. Прошу тебя, не лезь на рожон, а то ещё состряпают на тебя «дело». Сам знаешь, на Лубянке есть мастера...
— Плевал я на очкарика! — загорячился Жуков, имея в виду Берия. — Свою преданность Родине я доказал на фронте. Ты же знаешь, что когда надо было, мы лезли с тобой в самое пекло, на животе не раз ползали на переднем крае, изучая оборону врага...
— Верно, — прервал его Василевский, — лезли в самое пекло, и будет обидно, если из-за каких-то эмоций мы попадём в лапы того же очкарика.
Но «дело» на Жукова уже стряпалось. В начале апреля состоялось заседание Высшего военного совета, на которое были приглашены почти все члены Политбюро, маршалы, генералы и адмиралы. Сталин был мрачен как туча. Жуков увидел, как он подошёл к столу, за которым сидел секретарь Высшего военного совета генерал Штеменко, вручил ему папку и громко сказал:
— Прочтите нам документы!
Это были заявления на маршала Жукова от его бывшего адъютанта подполковника Семочкина и главного маршала авиации Новикова, арестованных органами госбезопасности. Оба жаловались на Жукова, обвиняя его во всех грехах. Жуков якобы говорил Новикову, что он, а не Сталин, вершил главные дела на фронтах, что он, Жуков, сколачивал вокруг себя группу недовольных вождём генералов и офицеров, вёл с ними разговоры, направленные против вождя. «Своё поведение я считаю подлым, — каялся в письме бывший главком ВВС. — Я нелестно отзывался о вас, товарищ Сталин, хочу вам признаться и в своих недобрых связях с маршалом Жуковым...»
У Георгия Константиновича заныло сердце. Вот она, подложенная под него мина! Сейчас она взорвётся. Он взглянул на Василевского, глаза того будто говорили ему: «Выше голову, дружище, не падай духом!»
«Мы часто вели с Жуковым политически вредные разговоры как во время войны, так и до последнего времени. Жуков любит славу, пытается умолить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандующего...»
Генерал Штеменко закончил читать. В зале повисла напряжённая тишина. Сталин тоже молчал. Наконец он заговорил:
— Прошу вас, товарищи, высказываться по существу вопроса!
Никто из членов Политбюро защищать Жукова не стал. Молотов назвал его «Бонапартом», Берия — «чванливым военачальником», Булганин — «жестоким и беспощадным к командным кадрам». Однако Жуков терпеливо ждал, что скажут о нём военачальники. И он был несказанно рад, когда почти все они поддержали его, хотя и высказали ему свои претензии.
Слова попросил Василевский. Он был необычайно взволнован, щёки у него горели, а сердце чуть покалывало. Судилище, устроенное вождём, ему не понравилось.
— Я тоже скажу о маршале Жукове, — начал Александр Михайлович и на секунду замялся. — Как мне о нём не сказать, если всю войну мы с ним провели на фронтах?
— Нельзя ли поконкретнее? — бросил реплику Берия.
Василевский резко повернулся к нему:
— Лаврентий Павлович, в самые жаркие дни боев я имел дело с Жуковым, а о вас, извините, как-то не вспоминал...
«Уел мастера заплечных дел, ох как уел!» — усмехнулся в душе Жуков.
Василевский говорил о том, что у Жукова тяжёлый характер, он может вспыхнуть, накричать на человека, наказать его. Но Жуков не способен на подлость.
— Георгий Константинович человек чести и высокого долга! И война это подтвердила. — Начальник Генштаба передохнул. — И последнее. За всю войну, товарищ Сталин, я не слышал от Жукова ни одного плохого слова о вас. Порой, когда вы не разделяли его точку зрения на ту или иную операцию, он злился, страдал, и не больше. А Новиков приписывает ему роль вожака тех, кто якобы вами недоволен. Не верьте этому, я вас очень прошу!..
