Из доклада командующего эскадрой Балтийского флота морскому министру: «С удовольствием уведомляю вас, что прибывший на Кронштадтский рейд корабль «Азов» примерной опрятностью и чистотой обращает на себя внимание!»

Выслушав похвалу в докладе министра, Николай вспомнил фрегат «Крейсер» и приказал:

— Пускай с пристрастием перепроверит правильность похвалы Кроуна Адмиралтейств-коллегия.

Комиссия собралась солидная — ушаковцы, вице-адмирал Семён Пустошкин, капитан-командор Фёдор Митьков, генерал-интендант Василий Головнин и другие важные чины. Проверяли дотошно пять дней.

На всех кораблях «найдена должная исправность, — доносили комиссары, — что касается до корабля «Азов», то комиссия, входя в подробное рассмотрение устройства оного, по силе означенного предложений начальника морского штаба, нашла многие устройства действительно отличными, ибо расположение и части того корабля отделаны отменно, удобны и полезны для флота, которым и описание комиссия вскорости засим имеет представить вместе с чертежами».

Император не вытерпел, услышав похвалу адмиралов, сам приехал на «Азов». Молча прошёл по всем палубам, задержался на артиллерийских деках. Слушал объяснения командира, придирчиво осматривая новшества.

Все эти дотошные проверки, инспекции новшеств, смотры волновали Нахимова. Ведь во многое и он вложил свой труд, отдаваясь с душой любимому делу. Наконец-то «Азов» признан образцовым не только начальством, но и всеми моряками Кронштадта.

Нахимов преисполнен гордости за своего командира и делится впечатлениями с другом: «Надо послушать, любезный Миша, как все относятся о капитане, как все его любят. Право, такого капитана русский флот не имел, и ты на будущий год без всяких оговорок изволь переходить в наш экипаж, и тогда с удовольствием моим ничего не в состоянии будет сравниться».

Прелюдия закончилась, «Азов» готовился к походу к берегам далёкой Эллады на боевую службу, вызволить греков от турецкого ига.

В начале июня 1827 года эскадра под флагом адмирала Сенявина тронулась в путь. Головным флагманом шёл «Азов». Умудрённый опытом, адмирал Сенявин, гордость моряков в прошлом, присматривался не только к состоянию и выучке экипажа «Азова», но и заведённым порядкам. По приходе в Портсмут, подводя итоги, он издал приказ:

«...Замечено мною, что гг. офицеры употребляют весьма часто во время работы на корабле вовсе неприличные слова, также и то, что на многих кораблях служители употребляют между собою ругательства. Видя, что таковые гнусные изречения нисколько не уменьшаются, для отвращения сего предписываю гг. командирам кораблей, фрегатов и прочих судов приложить всемерное старание, дабы искоренить таковые дурные обыкновения и, в случае неисполнения сего запрещения, взыскивать и наказывать строго.

Сверх того, дошло до сведения моего, что гг. офицеры корабля «Азов», хотя часто и по усердию к службе, но переступают меры наказания, дозволяя себе, сверх того, в минуту запальчивости ударять людей во время работы своими руками. Поставляя сие на замечание капитану корабля «Азов», предписываю ему арестовать на три дня капитан-лейтенанта Кутыгина, лейтенанта Нахимова и мичмана Розенберга, сделав им строгий выговор, дабы впредь остерегались подобных поступков».

Приказ адмирала произвёл сильное впечатление на офицеров, особенно на молодых. Среди наказанных за усердие был Нахимов. Прежние его взгляды на службу, на матросов, от которых требовали прежде всего беспрекословного повиновения, казались незыблемыми. Упрёк боевого адмирала прозвучал властно, заставил задуматься и пересмотреть многое.

7 августа эскадра с попутным ветром направилась в Средиземное море. Миновали Гибралтар, не доходя Палермо, корабли попали в сильный шторм. На «Азове» в один из шквалистых порывов упал за борт матрос, крепивший паруса. В кают-компании мичман А.А. Домашенко услышал крик матроса за кормой. Не раздумывая, через окно сиганул за борт, схватил брошенный в воду кем-то стул, подплыл к матросу и отдал ему стул. К ним уже приближалась спущенная с корабля шлюпка, но в этот момент водяной вал накрыл моряков, и они оба скрылись в пучине.

Всех офицеров, матросов «Азова» глубоко взволновал благородный поступок Домашенко: «...какой великодушный поступок! Какая готовность жертвовать собой для пользы ближнего! Жаль, очень жаль, если этот поступок не будет помещён в историю нашего флота...» — сообщает другу Нахимов.

Спустя месяц русские корабли встретились с английской и французской эскадрами. Они уже Крейсировали несколько недель неподалёку от Наваринскон бухты, где был сосредоточен турецко-египетский флот.

В полдень 8 октября 1827 года эскадры союзником вошли в бухту Наварина и вскоре начался бой. «Азов» шёл головным в русской эскадре, и на него обрушилась лавина огня турок.

На шканцах «Азова» рухнул, весь в пламени, обломок грот-реи. Чёрный от пороховой копоти, с расстёгнутым сюртуком, перебегая от орудия к орудию, лихо командовал батареей лейтенант Бутенев. Только что он вместе с Нахимовым, командиром баковой батареи и его матросами погасили пожар. Лазарев окинул взглядом мачты. Переломилась фор-стеньга, в щепы разнесло реи на фок- и бизань-мачтах, перебит такелаж, — турки явно метили в рангоут, чтобы лишить корабль хода.

   — Передать на бак Нахимову: «С отдачей якоря завести шпринг!» — Лазарев решил атаковать флагманский корабль египтян.

Не прекращая огня, «Азов» подошёл на пистолетный выстрел к кораблю египтян, отдал оба якоря и, развернувшись бортом, стал на шпринг. Удачным выстрелом баковой батареи пережил шпринг у египтян, и их корабль развернулся кормой к «Азову».

   — Молодец Нахимов! Продольный огонь левым бортом! — передал Лазарев приказание на все батарейные палубы.

Спустя полчаса корма египетского флагмана была разбита вдребезги, огонь перекинулся в констапельскую каюту, и минуту спустя флагман взлетел на воздух.

Едва «Азов» перенёс огонь на корабль флагмана турок, как тот, обрубив якорные канаты, метнулся к берегу. Теперь почти все турецкие корабли прекратили огонь по англичанам и с яростью обрушили его на «Азов» и другие корабли русской эскадры.

На верхней палубе «Азова» не успевали убирать убитых и раненых, кое-где зияли в бортах пробоины, горящий рангоут воспламенял всё вокруг. Рядом с командиром баковой батареи, лейтенантом Нахимовым, взорвался брандскугель, и вокруг орудия заполыхала палуба. Вместе с матросами Павел Нахимов самоотверженно бросился в огонь и, потушив палубу, вновь встал к орудиям. Мимо уха Лазарева просвистело ядро. Рядом на шканцах вскрикнул Бутенев. Раздробленный, оторванный по локоть обрубок правой руки беспомощно повис на коже, во все стороны хлестала кровь. Подбежавший матрос сорвал с себя рубаху, замотал культю. Подбежали ещё два матроса. Бутенев отстранил их здоровой рукой.

— К орудиям, братцы, наводи! Пали!

Матросы чуть не силой увели Бутенева в лазарет.

Бой продолжался до вечера, и его окончание по свежим следам описал Нахимов:

«В 6 часов кончилось сражение совершенным истреблением всего турецкого и египетского флота. В продолжение сражения взорвано на воздух до 15 судов, не включая 7 брандеров. И я не понимаю, как ни одно судно из соединённого флота не сгорело во время сражения. До 6 судов было взято в плен. Остальные, будучи совершенно разбиты, все рубили канаты, кидались на берег и там в продолжение ночи и следующего дня себя сжигали. Ночь была ужаснее самого сражения. В беспрестанном ожидании новых нападений всю ночь стояли по пушкам, беспрерывно видели горящие и взрывающиеся на воздух суда так близко, что, стоявши наверху, чувствуешь довольно сильный жар...»

И тут же в письме Рейнеке восхищался Лазаревым: «О, любезный друг, я до сих пор не знал цены нашему капитану. Надобно было на него смотреть во время сражения, с каким благоразумием, с каким хладнокровием он везде распоряжался. Но у меня недостанет слов описать все его похвальные дела, и я смело уверен, что русский флот не имел подобного капитана».