24 июля 1821 года, ранним утром, под громкие раскаты пушек Кронштадтской крепости «Восток» и «Мирный» бросили якоря на том самом месте, откуда мореплаватели уходили в трудный вояж два года тому назад.
Штурман принёс шканечный журнал с последней записью: «На клюзе 75 саженей якорного каната».
Лазарев взглянул на левую страницу — «Пройдено всего миль 49 860».
— Поболее двух длин экватора. Хорош поясок, — весело проговорил он.
Участников плавания удостоили поощрения. Беллинсгаузена произвели в капитан-командоры, а Лазарева удостоили редкого поощрения: произвели через чин в капитаны 2-го ранга, наградили орденом Святого Владимира IV степени. Офицеров наградили орденами, матросов — двойным окладом жалованья до конца службы, а срок службы сократили им на 3 года.
...Минула зима, и Лазарев срочно выехал в Петербург по вызову начальника морского штаба — контр-адмирала Моллера.
— Его императорское величество повелеть изволили отправить в наступающее лето к владениям Российско-Американской компании фрегат «Крейсер» и «шлюп «Ладога». — Начальник штаба бесстрастно чеканил слова. — Командиром фрегата назначено быть вам, а командиром шлюпа вашему старшему брату — капитан-лейтенанту флота Андрею Лазареву.
Для охраны поселений и промыслов, по просьбе Российско-Американской компании, отправились в прошлом году два корабля под начальством Тулубьева. На смену ему и посылали отряд под командой Лазарева к берегам Русской Америки.
Офицеров и матросов командир отбирал как и прежде, лично. Просились лейтенанты Анненков и Куприянов, служившие прежде на «Мирном». Лазарев полагал назначить старшим офицером Анненкова, но получилось по-иному. Старшим офицером прислали по протекции из окружения Аракчеева лейтенанта Кадьяна. Вначале он привлёк Лазарева неутомимой требовательностью по службе к матросам, но настораживало его высокомерие и отчуждённость от офицеров. Лазарев отобрал в экипаж ревностного к службе лейтенанта Фёдора Вишневского, приглянулись ему и молодые мичманы — Павел Нахимов, Ефим Путятин, Александр Домашенко. В начале мая на борт крейсера поднялся Дмитрий Завалишин, друг и однокашник Павла Нахимова. Лазарев приветливо встретил восемнадцатилетнего мичмана. О нём говорил ему Беллинсгаузен, с похвалой отзывались однокашники Лазарева, Мардарий Милюков и Павел Дохтуров. Кроме незаурядных способностей, они единодушно выделяли его бескорыстие, честность и искренность.
— Видимо, наставлять вас по части мореходной астрономии не следует, однако, кроме прочих обязанностей вахтенного офицера, я уповаю предложить вам и должность корабельного ревизора.
Завалишин несколько смутился:
— Но право, господин капитан 2-го ранга, сии дела мне не знакомы.
— Как и прочим офицерам, Дмитрий Иринархович, но у вас, как я наслышан, поболее иных свойств.
— Каких же?
— Хозяйственная часть, канцелярия и казначейство требуют ясного ума и чистой совести прежде всего...
Выйдя на палубу, Завалишин попал в объятия Нахимова. Их дружба началась ещё в Морском корпусе. Оба были сыновьями офицеров с небольшим достатком. По настоянию отца, служившего когда-то под началом Суворова, Завалишин поступил в корпус. Нахимов пошёл по стопам своих старших братьев, которые служили уже воспитателями в Морском корпусе. После выпуска дороги друзей разминулись, и они долго не виделись.
В середине августа 1822 года «Крейсер» и «Ладога» покинули Кронштадтский рейд. Осенними штормами встретила моряков Балтика и Северное море. «Ладога» заметно отставала.
Ураганный ветер с Атлантики несколько суток прижимал «Крейсер» к скалам у Портсмута. До берега оставалась сотня саженей. Лазарев двое суток не покидал шканцы...
Побывав в Рио-де-Жанейро, направились в Тасманию. Лазарев решил заготовить там дрова. На берег съехала команда матросов с мичманом Домашенко. Но случилось неожиданное. Матросы взбунтовались, собственно, бунт назревал ещё со времени выхода из Кронштадта, но здесь всё вышло наружу. Матросы изрядно потрудились на берегу, возвратились на корабль, и вместо похвалы от старшего офицера Кадьяна посыпались зуботычины. На следующий день матросы опять отправились на заготовку дров, но вернуться на корабль отказались. Лазарев послал к ним Завалишина и лейтенанта Анненкова.
— Надо кончать это дело миром.
Матросов удалось утихомирить, и они вернулись на корабль.
Лазарев обязан был доложить незамедлительно о бунте царю, но, полагая, что всё обойдётся, он лишь наказал матросов и решил это дело «замять», дабы не подвергать матросов жестокой расправе. Но первопричина возмущения матросов осталась.
Вскоре «Крейсер» распрощался с «Ладогой», уходившей на Камчатку, и взял курс на Новоархангельск, где его встретили приветственными салютами крепость, шлюп «Аполлон» и другие русские суда, стоявшие на рейде.
За время похода на фрегате развелось много крыс, и первым делом Лазарев решил от них избавиться. Разгрузив фрегат, команда съехала на берег, а корабль начали окуривать.
Матросы на берегу очищали землю от камней под огороды, заготавливали дрова. Тем временем окуривание закончилось, перевезли на корабль имущество, и опять случилось непредвиденное.
Вечером в каюту Лазарева постучал Завалишин:
— Команда опять бунтует. На корабль нынче все матросы, да и боцманы возвращаться не желают, опять Кадьяна требуют убрать.
Лазарев молча встал, застегнул сюртук.
— Распорядитесь, Дмитрий Иринархович, немедля катер к трапу.
Многое передумал он, пока катер шёл к берегу, переваливаясь через гребни крутых волн. Кадьяна он и сам терпеть не может, склочником и интриганом кроме всего оказался. Однако нынче смутьянов более сотни, почти вся команда. В случае огласки всем грозит острог, каторга, если не более. Дело надо как-то замять, не дать законного хода.
Настороженным гулом встретила офицеров толпа матросов на берегу. Впереди стояли два усатых боцмана.
— Ваше высокоблагородие! Будь что будет, а ежели Кадьяна с «Крейсера» не уберёте, ноги нашей на палубе не будет!
Непривычно Лазареву выслушивать ультиматумы, но он знал, что правда на стороне матросов.
— Вот что, братцы, — матросы затихли, — что было, то прошло. Кадьян нынче болен и с корабля списывается.
Команда одобрительно-зашумела.
— А теперь, — сказал Лазарев, нахмурясь, — все на корабль. Да, чур, всё, что было, — быльём должно порасти, о том нигде не болтать.
В тот же день с глазу на глаз он дал ясно понять Кадьяну, что его служба на «Крейсере» далее невозможна. По его настоятельному совету Кадьян подал рапорт с просьбой списать его с фрегата по болезни...
В первых числах ноября из Петропавловска пришёл шлюп «Ладога». Командир шлюпа доставил конфиденциальное сообщение Лазареву об отмене всех мер по пресечению плавания американских судов вблизи берегов Русской Америки. Царское правительство отступило, сделало первый, едва заметный шаг назад, уступая напористым американским дипломатам...
«Ладога» привезла и другое неожиданное известие для Лазарева, всех офицеров фрегата, и особенно Нахимова. По высочайшему повелению мичман Завалишин срочно направлялся Петербург для личной аудиенции к царю. Оказалось, ещё в Лондоне, ни с кем не делясь, Дмитрий Завалишин написал и отослал лично царю трактат, в котором изложил свои соображения по многим политическим проблемам.
Письмо произвело впечатление, и Александр I распорядился срочно вызвать автора для личной с ним беседы.
Корабли начали готовиться к переходу и через неделю отправились в Калифорнию. Неприветливо встретил моряков осенний океан. Ночью ветер достиг ураганной силы. Паруса трещали и лопались под его напором. Гигантские волны закрывали огни фальшфейера «Ладоги», которые скоро исчезли в кромешной тьме. Целую неделю не утихал шторм...
«Крейсер», сильно накренившись, нёс полные паруса. На вахту вступил Завалишин. Внезапно с реи свалился за борт матрос. Без промедления спасать его на шлюпке отправился Нахимов. Матроса накрыло волной, а шлюпку отнесло далеко в бушующее море. Едва успели её поднять, как набежавшая волна ударила её о борт и разнесла в щепки. Матросы схватились за концы, и их вытянули на палубу. Огорчённые, насквозь промокшие, понурившись, стояли они перед командиром. Нахимов виновато развёл руками. Лазарев положил ему руку на плечо.
