Октябрь (?) 1943 Утешение Когда с победой мы придем домой, Изведаем почет и славу, И, ношу горя сбросив со спины, Мы радость обретем по праву. О нашей трудной, длительной борьбе Живую быль расскажем детям, И мы, волнуя юные сердца, Сочувствие и пониманье встретим. Мы скажем: — Ни подарков, ни цветов, Ни славословий нам не надо. Победы всенародной светлый день — Вот наша общая награда. Когда домой вернемся мы, друзья, — Как прежде, для беседы жаркой Мы встретимся и будем пить кумыс И наши песни петь за чаркой. Друг, не печалься, этот день взойдет, Должны надежды наши сбыться, Увидим мы казанский кремль, когда Падет германская темница. Придет Москва и нас освободит, Казань избавит нас от муки, Мы выйдем, как «Челюскин» изо льда, Пожмем протянутые руки. Победу мы отпразднуем, друзья, Мы это право заслужили, — До смерти — твердостью и чистотой Священной клятвы дорожили… Октябрь (?) 1943 Другу Друг, не горюй, что рано мы уходим. Кто жизнь свою, скажи, купил навек? Ведь годы ограничены той жизнью, Которую избрал сам человек. Не время меж рождением и смертью Одно определяет жизни срок, — Быть может, наша кровь, что здесь прольется, Прекрасного бессмертия исток. Дал клятву я: жизнь посвятить народу, Стране своей — отчизне всех отчизн. Для этого, хотя бы жил столетья, Ты разве бы свою не отдал жизнь?! Как долгой ночью солнечного света, Так жду в застенке с родины вестей. Какая сила — даже на чужбине — Дыханье слышать родины своей! Чем, шкуру сохранив, забыть о чести, О, пусть я лучше стану мертвецом! Какая ж это жизнь, когда отчизна, Как Каину, плюет тебе в лицо! Такого «счастья» мне совсем не надо. Уж лучше гибель — нет обиды тут! Не стану чужаком в краю родимом, Где даже мне воды не подадут. Мой друг, ведь наша жизнь — она лишь искра Всей жизни родины, страны побед. Пусть мы погаснем — от бесстрашной смерти В отчизне нашей ярче вспыхнет свет. И этой смертью подтвердим мы верность, О смелости узнает вся страна. Не этими ли чувствами большими, О друг мой, наша молодость сильна?! И если молодости ствол подрубят, В народе корни не исчезнут ввек. И скажут юные: — Вот так, отважно, Смерть должен встретить каждый человек! Октябрь 1943 Горная река Что так шумна, бурна, Стремительна река, Хоть здесь ее волна В раскате широка? О чем ревут валы В кипенье седины? То ль яростью полны, То ль чем устрашены? Утихнет вдруг, зальет Окрестные луга И ласково поет, Плеща о берега. То вновь среди теснин Гремит о валуны, Спеша в простор долин, Бросает падуны. Иль чьею волей злой Встревожена вода, Изменчива порой, Стремительна всегда? Не удержался я И у реки спросил: — Что ты шумишь, кипишь, Поток смятенных сил? Ответила река: — Свободою одной Я грезила века В темницах под землей. В глубоких тайниках Ждала я сотни лет И вырвалась в горах На волю, в мир, на свет. Накопленную страсть, И ненависть мою, И счастье каждый час Всей мощью волн пою. Теперь свободна я, Привольно дышит грудь, — Прекрасна жизнь моя, Надежен дальний путь. Я солнцу песнь пою, Над рабством я смеюсь, — Вот почему шумлю И бурно вдаль стремлюсь. 28 октября 1943 Буря Взыграла буря, нам глаза слепя; С дороги сбившись, кони стали. За снежной пеленой, невдалеке, Огни деревни засверкали. Застыли ноги. Средь сугробов нас Жестокий ветер гнал с налета, И, до избы какой-то добредя, Мы принялись стучать в ворота. Казалось: не согреться нам… И вот В избе гостеприимной этой Теплом нежданным нас встречает печь И лампа — целым морем света! Хотелось нам добраться через час До станции, но вьюга в поле Дорогу мигом замела, и мы Сюда попали поневоле. В избу мы вносим холод, и в сердцах Мы проклинаем ветер жгучий. И тут, улыбку нам даря, она Выходит, как луна из тучи. Взглянул и замер я. Глаз отвести Не в состоянье. Что со мною? Казалось мне: я встретился с Зухрой. Казалось мне: я встретился с Лейлою. Не описать мне красоты такой. Чтó стройный тополь перед нею? А брови серповидные ее? А губы — лепестков нежнее? Не описать мне этих нежных щек, Ни этих ямок, ни румянца, Ни темно-карих глаз… Не описать Ресниц порхающего танца. Нет, все не то… Здороваясь, она Нам взгляд глубокий подарила, И вдруг согрелся я, и сердце вновь Наполнилось кипучей силой. Снег застил нам луну, и долго мы, С дороги сбившись, шли по кругу. Нас вьюга чудом привела к луне, А мы бранили эту вьюгу! И девушка за стол сажает нас И медом потчует и чаем. Пускай тяжелый путь нам предстоит, — Сидим и юность вспоминаем. Утихла вьюга. На дворе — луна. Мой друг накинул свой тулуп на плечи, Заторопился, точно протрезвев, Прервал взволнованные речи. Мы тронулись. Как тихо! И плывет Луна в мерцающей лазури. Ах, для чего мне тихая луна! Душа моя желает бури! И сердце ноет, что-то потеряв, Встают виденья пред глазами, Клубится пламя в сердце у меня — Ветров и ураганов пламя. Зачем ты, вьюга, завела меня В поля бескрайные, чужие, Свалила с ног и бросила меня В ее ресницы колдовские? Моя луна осталась позади, В снегу летучем потонула, И слишком быстро молодость моя, Так быстро в бурях промелькнула. Пускай тебя швырнет то в жар, то в лед, Закружит в поле… Разве наши Стремительные бури во сто крат Застоя тихого не краше? вернуться Стихотворение обращено к татарскому детскому писателю Абдулле Алишу, вместе с которым Муса Джалиль воевал. Алиш тоже был в плену и расстрелян фашистами в сентябре 1944 г. в Берлине. |
