1943 Любимой Быть может, годы будут без письма, Без вести обо мне. Мои следы затянутся землей, Мои дороги зарастут травой. Быть может, в сны твои, печальный, я приду, В одежде черной вдруг войду. И смоет времени бесстрастный вал Прощальный миг, когда тебя я целовал. Так бремя ожиданья велико, Так изнурит тебя оно, Так убедит тебя, что «нет его», Как будто это было суждено. Уйдет твоя любовь. А у меня, Быть может, нету ничего сильней. Придется мне в один, нежданный день Уйти совсем из памяти твоей. И лишь тогда, вот в этот самый миг, Когда придется от тебя уйти, Быть может, смерть тогда и победит, Лишит меня обратного пути. Я был силен, покуда ты ждала — Смерть не брала меня в бою: Твоей любви волшебный талисман Хранил в походах голову мою. И падал я. Но клятвы: «Поборю!» Ничем не запятнал я на войне. Ведь если б я пришел, не победив, «Спасибо» ты бы не сказала мне. Солдатский путь извилист и далек, Но ты надейся и люби меня, И я приду: твоя любовь — залог Спасенья от воды и от огня. Сентябрь 1943 Могила цветка Оторвался от стебля цветок И упал, и на крыльях метели Прилетели в назначенный срок, — На равнину снега прилетели. Белым саваном стали снега. И не грядка теперь, а могила. И береза, стройна и строга, Как надгробье, цветок осенила. Вдоль ограды бушует метель, Леденя и губя все живое. Широка снеговая постель, Спит цветок в непробудном покое. Но весной на могилу цветка Благодатные ливни прольются, И зажгутся зарей облака, И цветы молодые проснутся. Как увядший цветок, в забытьи Я под снежной засну пеленою, Но последние песни мои Расцветут в вашем сердце весною. Сентябрь 1943 Милая Милая в нарядном платье, Забежав ко мне домой, Так сказала: — Погулять я Вечерком непрочь с тобой! Медленно спускался вечер, Но как только тьма легла, К речке, к месту нашей встречи Я помчался вдоль села. Говорит моя смуглянка: — Сколько я тебя учу!.. Приноси с собой тальянку, Слушать музыку хочу! Я на лоб надвинул шапку, Повернулся — и бежать, Я тальянку сгреб в охапку И к реке пришел опять. Милая недобрым глазом Посмотрела: мол, хорош. Почему сапог не смазал, Зная, что ко мне идешь? Был упрек мне брошен веский; Снова я пошел домой, Сапоги натер до блеска Черной ваксой городской. Милая опять бранится: — Что ж ты, человек чудной, Не сообразил побриться Перед встречею со мной? Я, уже теряя силы, Побежал, нагрел воды И посредством бритвы с мылом Сбрил остатки бороды. Но бритье мне вышло боком, Был наказан я вдвойне, — Ты никак порезал щеку, — Милая сказала мне. — Не судьба, гулять не будем, Разойдемся мы с тобой, Чтобы не сказали люди, Что деремся мы с тобой! Я пошел домой унылый. — Ты откуда? — друг спросил. — С речки только что, от милой! — Похвалясь, я пробасил. Я любовью озабочен. Как мне быть, что делать с ней? С милою мне трудно очень, Без нее еще трудней. Сентябрь 1943 Беда — Есть женщина в мире одна. Мне больше, чем все, она нравится, Весь мир бы пленила она, Да замужем эта красавица. — А в мужа она влюблена? — Как в черта, — скажу я уверенно. — Ну, ежели так, старина, Надежда твоя не потеряна! Пускай поспешит развестись, Пока ее жизнь не загублена, А ты, если холост, женись И будь неразлучен с возлюбленной. — Ах, братец, на месте твоем Я мог бы сказать то же самое… Но, знаешь, беда моя в том, Что эта злодейка — жена моя! Сентябрь 1943 Сталь Так закалялась сталь Н. Островский Я и усов еще не брил ни разу, Когда ушел из дома год назад, А на плечи легло пережитое, Как будто мне минуло шестьдесят. За год один я столько передумал, Что в голове разбухло и в груди. И в двадцать лет лицо мое в морщинах, И поседели волосы, — гляди! Вся тяжесть слез и пороха и крови Теперь в ногах осела, как свинец. Потом свалил меня осколок минный, Я оперся на палку под конец. И вот в глазах моих ты не отыщешь Мальчишеского резвого огня, Задорно не взлетают больше брови, И сердце очерствело у меня. А на лице лишь одного терпенья Нешуточный, суровый, жесткий след. Так сразу юность вспыхнула, как порох, В три месяца сгорела в двадцать лет. Эх, юность, юность! Где твой вечер лунный, Где ласка синих, синих, синих глаз? Там на Дону, в окопах, в черных ямах Дороженька твоя оборвалась. Не в соловьином розовом рассвете, А в грозовой ночи твой свет блеснул, И я на дальнем рубеже победы Тебя кровавым знаменем воткнул… Но нет во мне раскаянья, не бойся! Чтобы в лицо победу угадать, Когда б имел сто юностей, — все сразу За эту радость мог бы я отдать! Ты говоришь: у юности есть крылья, Ей, дескать, надо в облаках парить. Что ж! Подвиг наш история запомнит И будет с удивленьем говорить. Мы сквозь огонь и воду шли за правдой, Завоевали правду на войне. Так юность поколенья миновала, Так закалялась сталь в таком огне! |
