— Ну это хорошо, что не пристают… В колхозе не работаешь, а они тебя все-таки не трогают? А то ведь начальства сейчас хватает. Один себя бригадиром назовет, другой — председателем…

— А, ничего, яшули, как-нибудь отобьемся. А надо будет, и в колхоз пойду! Я ведь бригадиром был — нахвалиться не могли: всегда план перевыполнял. Все из-за красотки Бессир вышло. — Пудак кивнул в сторону Бес-сир, а та, сделав вид, что стыдится слушать вольные разговоры, поднялась и вышла. — Ходил я к ней по ночам, а Дурджахан, дурища, возьми да нажалуйся в сельсовет. Твердил ей, глупой: «Что, меня на двоих баб не хватит? И тебе, и ей буду мужем!», не согласилась…

— Жаль, что так получилось… Дурджахан не женщина, а кусок золота.

— Сам знаю… У Бессир тогда уж ребенок родился — не вырвешься. Объявили двоеженцем, прогнали из бригадиров…

— Соображать должен был. Ты знал, что большевики, как пришли к власти, сразу запретили двух жен иметь. А ты думал, раз бригадир, все тебе можно…

— Я считал, раз план выполняешь…

— Что план, раз ты ихний закон нарушил. Они за законами крепко смотрят.

— Нет, тут не в законе дело. Горбуш-ага на меня зуб имел, а он главный в партячейке. Если бы не Горбуш, ничего бы Дурджахан не добилась!

— Ну а ты как?.. — старик поглядел на дверь. — Не похаживаешь тайком к Джурджахан? — гость перешел на шепот.

— Нет, — так же шепотом ответил Пудак. — Не пускает. Ей ангел смерти милей, чем я.

— Ну как же так?.. У вас дочь выросла. Твоя ведь дочь.

— Понятно, моя. Я дочку свою люблю. Вот обновки ей покупаю… Только баба моя!.. — Пудак с досадой махнул рукой. — Запутался я с ней, как муха в паутине! Привез с базара китени, хотел дочке отдать, а она вцепилась и давай орать. Если б вы не пришли, и посейчас шло бы у нас сражение… Слава богу, хоть при вас про яшмак вспомнила.

— Выходит, розу ты бросил, колючку нюхаешь…

— Так оно и есть. — Пудак не договорил. Вошла Бессир, и мужчины перевели разговор на другую тему, Солтанмурад решил, что подошло время перейти к делу:

— Я, Пудак, не хочу у тебя рассиживаться, дома тоже гость ждет… Но сам понимаешь: ты мне не чужой, все мы одного рода, твоя честь — наша честь. За тобой уже есть один грех, но, как говорится, что было, то быльем поросло. Сейчас речь не об этом. Ты ушел от Дурджахан взял другую жену. Прежняя твоя из села уходить не захотела, жила среди нас, ребенка растила. Дочку вырастила, не приведи аллах сглазить, прекрасную, и ученая она, и собой видная… Вот я думаю, что пора девушку определять к месту. Ты отец, тебе первому об этом думать. Твое право…

— Конечно! — воскликнула Бессир, забыв, что на ней яшмак и встревать в мужской разговор ей никак не положено. — Сейчас такие времена, только прозевай! Скажет: «Учиться еду!» — и поминай как звали!

— Моя дочь никуда не поедет, — свирепо зыркнув на жену, пробормотал Пудак. — Посмеет волю мою нарушить, как курице голову откручу!

— Тут, Пудак, бесноваться нечего, — миролюбиво заметил Солтанмурад-ага. — Глупости делать не следует… Ты один раз уже погорячился, хорошо, простили тебя, а то бы в Сибири глаза открыл. Так что поменьше кричи, побольше думай. А что девушки благочестие теряют, это жена твоя верно сказала. Вон дочери Горбуша, обе в Ашхабаде учатся. Какие они мусульманки, если в одном доме с парнями живут? Он твердит, что, мол, спальни-то у них отдельные, а кто это знает: отдельные или не отдельные… Таких девок только керосином облить да сжечь! — старик глубоко вздохнул и погладил свою длинную бороду.

Бессир набожно ухватилась за воротник и пробормотала: «Спаси, милосердный!» Пудак помрачнел, ему вдруг стало тесно, как в могиле. Все трое сидели и молчали. Думали о Мелевше…

Наконец старик прокашлялся, переместился поудобней и заговорил негромко:

— Уж не знаю, как тебе и сказать… Может, болтовня это. Но только, как закончила Мелевше учебу, поговаривать стали, что вроде с Сердаром, сыном Пермана… дела у них. Будто об комсомольской свадьбе речь.

— Боже! — выкрикнула Бессир, снова забыв про яшмак. — Позор! Поношение!

У Пудака нестерпимо заломило в висках. Обхватив руками голову, морщась от боли, он медленно выговорил:

— Дядя Солтанмурад… Ты дознайся… Узнай, верно ли… Если все так и есть, скажи. Я им устрою… комсомольскую свадьбу!

— Позор! Позор! — не выдержала Бессир и испуганно прикрыла рот ладонью.

— Ты вот что, Пудак, ты глупости свои брось, дорого это тебе может стать. Слушай, что посоветую.

— Посоветуйте ему, скажите! — выкрикнула Бессир. — Он такого может натворить!.. Как был Пудак Балда, так и остался!.. — Она обеими ладонями зажала себе рот.

— Если моя дочь спутается с этим… — мрачно произнес Пудак, — советуй не советуй мне, я ее, дрянь этакую!.. Я ее все равно прикончу!

Ну, ладно, Пудак, не оправдывай еще раз свое прозвище. Тут надо не на пролом лезть, а в обход, с умом действовать надо. Слушай, что говорить буду. Сейчас у меня в кибитке Клыч сидит, свататься пришел. Зовет к Дурджахан с ним идти.

— К Дурджахан! — заверещала Бессир, снова забыв о приличиях. — У девушки что — отца нет? Сирота какая нашлась! Как обновки покупать, так отец…

— Помолчи, невестка, — сказал Солтанмурад-ага, не взглянув на Бессир. — Никто Пудака обходить не собирается. Все будет как положено. Потому я и пришел к вам в дом.

— Правильно! — Пудак гордо вскинул голову. — Только со мной и может быть разговор. К Дурджахан ходить незачем, я — отец, мое слово последнее. Скажи Клычу, я согласен. И пусть не тянут с калымом. Выплатят калым, возьму дочь за руку и сам приведу к ним в дом!

Старик вздохнул, пристально взглянул на Пудака и молча покачал головой.

— Нет, племянник, не зря тебя Балдой прозвали. Дело тонкое, умного подхода требует, а у тебя все рассуждения дурацкие! Тут нужно действовать тихо, без шума, без скандала…

— Ничего подобного! Если камыш крепко не ухватишь, руку порежешь! Тут хватка нужна!

— А-а, — заикнулась было Бессир, но старик строго глянул на нее, и она только качнулась вперед и замолкла.

— Вижу я, придется мне самому за дело взяться, а то ты такого наворотишь!..

— А калым? — жалобно воскликнула Бессир.

— Будет тебе твой калым! — старик досадливо отвернулся. — Ваша доля от вас не уйдет. Получите больше, чем ждете. Глупостей только не делайте! Помешаете мне, пеняйте на себя. — Солтанмурад-ага поднялся и пошел к двери. — Значит, я договариваюсь с Клычем?

— Можете договариваться, яшули. Скажите: отец согласен.

Старик ушел. Пудак и Бессир молчали. Одна мысль занимала сейчас их умы: как бы не упустить калым. Бессир напряженно соображала, не перестать ли ей натравлять мужа на Дурджахан — не проиграет ли она на этом. Вдруг та баба разозлится и все заберет себе?..

Дочка была для Дурджахан — все: радость, надежда, свет очей. Девушка кончила школу, подумывала о том, чтоб учиться дальше, а у матери сердце замирало при мысли о разлуке. Запрещать, отговаривать, препятствовать дочке в ее стремлении к учебе Дурджахан, конечно, не стала бы, но в глубине ее сердца теплилась надежда, что Мелевше передумает, что как-нибудь иначе устроится ее судьба и дочка останется в селе. Девушка понимала, что думает обо всем этом мать, и пока не заводила разговор об учебе. Дурджахан тоже помалкивала. А время шло, миновал уже месяц с тех пор, как Мелевше окончила школу.

Вернувшись с поля, Дурджахан успела только подмести в кибитке и вскипятить чай, когда в дверях появился длиннобородый высокий старик — Солтанмурад-ага.

— Как дела, Дурджахан? — спросил он. — Все ли в порядке?

— Слава богу. Заходите, прошу вас. Садитесь, пожалуйста.

Солтанмурад-ага сел. Дурджахан придвинула к нему чайник, который стоял возле очага, прикрытый влажной тряпицей.

— Имя твое, не сглазить бы, даже в газете появляется, — сказал гость, переливая чай в пиалу и обратно, чтоб заварился получше. — Так говорили мне, кто газеты читает…