Ребята беспокойно заерзали, завздыхали. Чары Веллеков понял, что слова его дошли наконец до слушателей, проникли в ребячьи души. Он замолчал и некоторое время стоял, опустив голову, — думал, как все-таки попонятней объяснить ребятам про комсомол.

— Я расскажу вам предание, идущее от наших предков. Один из стариков, умирая, призвал к себе сыновей и дал им два пучка прутьев. «Вот, — сказал он, — после моей смерти возьмите эти два пучка. Один из них разберите по прутикам, переломайте каждый прутик и сожгите. А второй свяжите в метелку и тоже сломайте, но только целиком». Когда старик умер, сыновья, выполняя завет отца, разбросали первый пучок по прутику, сломали их и сожгли. А со вторым, связанным в метелку, они никак не могли справиться — не ломается, и все. Не зная, как поступить, отправились к мудрецу. «Не поняли вы своего отца, — сказал им мудрец. — Он завещал вам быть дружными и сплоченными. Вы видели, как легко было переломать разрозненные прутья, а когда они оказались вместе, никакая сила не могла их одолеть. Если вы будете дружны и сданы, никто вам не страшен. Будете врозь — пропадете».

Рассказал я это к тому, что если вы станете членами союза молодежи, то все вместе станете такими крепкими и стойкими, что никто не сможет вас сокрушить. Делая одно общее дело, вы будете действовать дружно и согласно. Одна у вас будет цель, одна дорога. Вы будете лучшими, передовыми людьми. Член союза молодежи должен хорошо учиться, не драться, не говорить бранных слов, быть вежливым — первым здороваться, если навстречу идет взрослый. Если старик или ребенок попал в беду, комсомолец должен помочь ему. Занозил мальчик ногу, плачет, надо подойти, вытащить ему занозу. Заблудился — отвести домой. Словом, быть примером во всех отношениях. Понятно, ребята?

— Понятно! Понятно! — послышались голоса.

— Понятно-то понятно, да только ты не все сказал, — снова высунулся Гара Мурти.

— Все сказал. Тут моим словам и начало, и конец.

— Начало-то было, а вот конец ты утаил.

— Тогда закончи за меня, а мы послушаем.

— И закончу! — Гара Мурти вскочил с места. — Ребята, вы моего деда видели? Старый, чуть не восемьдесят лет. Каждый раз, как приезжает, он что мне твердит? «Учись, сынок, коли в школе задаром кормят, в доме у нас достатка нет, смотри, только бога не хули!» А вот он сейчас слова всякие говорил: «союз», «ячейка», «член», а я думаю, это он так, для отвода глаз, ловушку нам расставляет. Конец у него был про бога, только он его утаил.

Чары удивленно пожал плечами.

— Не верьте ему, ребята. Не может он знать, что я хотел сказать, чего не хотел. Давайте лучше записываться! Ну, кто хочет записаться в союз молодежи?

Чары достал из кармана чекменя листок плотной желтоватой бумаги и зеленые карандаши. Записываться ребята не спешили, но с интересом разглядывали карандаш. Это были не карандаши, а несчастье: жесткие, они только рвали бумагу и все время ломались.

— Ну, кто будет записываться? — повторил Чары, постукивая зеленым карандашом по столу.

Ребята помалкивали. Чувствовалось, что слова Гара Мурти возымели действие. Сердар встал.

— Ты уже записывал однажды мое имя, — сказал он. — Когда приезжал к нам в село. Если надо писать снова, пиши.

Чары хотел было сказать, что той записи вполне достаточно, но потом решил записать его снова — надо же кому-то открыть список. Он написал имя Сердара, имя его отца, а рядом для памяти поставил особую пометку.

Следом за Сердаром записались еще трое. Потом, немножко поколебавшись, еще трое мальчиков назвали свои имена.

— Записывайтесь, записывайтесь! — проворчал с места Гара Мурти. — Сами потом жалеть будете!

Вскоре после установления советской власти в Туркменистане в Мары открыто было педагогическое училище, готовившее преподавателей со средним образованием. Но учить в этой школе было некого — большинство детей кончали духовные школы, не дающие достаточной подготовки для поступления в среднее учебное заведение. Сердара и еще нескольких наиболее успевающих мальчиков перевели в педучилище.

Сердар и там оказался лучшим учеником, хотя не больно-то «грыз гранит науки», так как быстро научился новым играм и никому из сверстников не уступал в борьбе за мяч. Сердар учился, подружился с ребятами, играл в спортивные игры, но иногда, сам того не замечая, он вдруг замыкался, начинал грустить…

Бедность, безысходная бедность давила Сердара. Сам-то он не страдал от нее, плохо ли, хорошо ли, но он был сыт, одет, мог учиться, а вот брат и бабушка…

Меред учился в школе моллы Акыма и с утра до ночи занят был зубрежкой премудрых текстов. Он не только не мог ничего заработать, даже помочь бабушке по хозяйству у него не было времени. А много ли добудет старушка своей прялкой? Об отце по-прежнему ничего не было слышно; тоска по нему и тяжелые предчувствия когтями стервятника сжимали сердце Сердара.

Сердар все больше мрачнел, все реже вступал в игру, разучился смеяться. Даже если что-то и казалось ему смешным, Сердар, вместо того чтоб залиться беззаботным мальчишеским смехом, лишь вяло улыбался… Лицо его, привлекавшее людей открытым взглядом, ясной улыбкой, теперь почти всегда было мрачным и угрюмым. К счастью, Сердар не озлобился; его не привлекали драки, но когда он видел, что обижают слабого, то не задумываясь пускал в ход кулаки. А кулаки у него становились все тяжелее.

Если погода стояла теплая, в четверг после обеда, как и большинство ребят, он отправлялся домой. Но радостный шум и гам, сопровождавший эти веселые сборы, оставлял Сердара безучастным. Его не ждала ни мягкая постель, ни вкусный обед, ни сдобный чурек. Только ласковое бабушкино слово. Но он прекрасно понимал, что бабушка лишь прикидывается веселой, ей трудно приходится, очень трудно, нередко она сидит впроголодь, чтоб накормить Мереда и собрать нехитрые гостинцы ему, Сердару. Зимой Сердар старался не ходить домой — отговаривался морозами.

Сироты, остававшиеся на пятницу в училище, с нетерпением ждали возвращения своих более счастливых товарищей, надеясь поживиться их гостинцами. Сердар обычно не участвовал в этих пятничных обжираловках. Болезненно самолюбивый, он не хотел, чтоб его считали бездомным. И не потому, что презирал сирот, он с искренним сочувствием относился ко всем обездоленным, но сам не хотел быть причисленным к их числу.

Некоторые ребята и даже учителя считали Сердара заносчивым, высокомерным. Он не был таким. Душа у него была добрая и отзывчивая, но, легко ранимый, он испытывал постоянную муку оттого, что сыт и одет, в то время как дома такая нужда.

Это угнетало Сердара, тяготило его, не давая жить весело и беззаботно, как положено жить человеку в его годы. Сердар постоянно чувствовал себя подавленным, а откуда это, он не в состоянии был понять.

Пройдут годы, Сердар многое поймет и узнает, многое сможет оценить по-другому и, сам того не заметив, освободится наконец от вечной своей озабоченности, как змея по весне освобождается от прошлогодней шкуры. И угаснет наконец огонь, день за днем испепелявший сердце подростка, и душа его птицей, сбросившей путы, свободно устремится ввысь. И Сердар оглянется на прежнюю свою жизнь, вспомнит детство, вспомнит все, что было пережито в те годы, и лишь тогда поймет он, откуда у него этот нелегкий характер. Но когда еще это будет, сколько утечет до той поры весенних вод, сколько промчит суховеев!..

Как-то в один из весенних четвергов, когда Сердар пришел домой, Меред посмотрел на него и спросил насмешливо:

— Чего это ты все надутый ходишь? Морда злая, голову опустил, словно бык, что с базара ведут! Чего киснешь?

— Хватит того, что ты веселый. Где бабушка?

— Где она может быть? Сплетничает где-нибудь у соседок.

— Не смей так говорить про бабушку! Наша бабушка не занимается сплетнями.

— Ну да! А чем еще женщина может заниматься? — Меред пренебрежительно махнул рукой и, взяв учебник, принялся деловито бормотать себе под нос урок.