Говорить правду своим родителям — это возможность достичь большей зрелости. Более того, таким образом мы и им даем шанс наконец повзрослеть. Осмелиться прямо поговорить с ними о своем недуге — значит доверять им и верить в их способность к развитию. Некоторым женщинам не хватает желания или сил, чтобы доходить в своих отношениях с родителями до таких глубин. “Они не изменятся — сейчас уже слишком поздно”, — говорила мне моя пациентка Лора, опечаленная реакцией родителей на свою болезнь. Я возразил на это, что, возможно, в действительности ее негативный взгляд скрывает под собой страх. “Вы правы, — ответила она. — Мне страшно, что мои родители больше не способны меняться. Я боюсь, что они не примут мой взгляд на вещи. Я боюсь их разочаровать и потерять их любовь… Ну, или, вернее, то, что мы условились называть любовью”. Когда Лора признала, что сама противится переменам, это позволило ей лучше принять ситуацию. “Я знаю, где проходит граница моих возможностей, — говорит она. — Мне не хватает мужества полностью раскрыться перед родителями. Это выше моих сил. Так что я буду поддерживать сложившиеся отношения — такие, какие есть. Но теперь у меня уже не будет ощущения, что я подчиняюсь воле родителей. Я буду играть в эту игру совершенно осознанно. Это мой выбор”. Подход Лоры представляется мне вполне последовательным. Знать и принимать свои ограничения — это тоже свойства взрослого человека.

Часто мы избегаем углубляться в некоторые сложные аспекты своих взаимоотношений с родителями. Мы считаем, что “уладили проблему”, но на самом деле, сами того не осознавая, сталкиваемся с теми же трудностями в отношениях с целым рядом других людей. В психологии такое явление называется переносом. Таким образом, не решенные в прошлом проблемы повторяются в настоящем просто потому, что мы, единожды не сумев преодолеть конфликтную ситуацию, так и не можем понять те процессы, которые мешают нам привести ее к гармоничному разрешению.

“Я всегда боялась своего отца, — рассказывает Элизабет, — и никогда не смела ему возразить. Дело, конечно, в том, что я всегда старалась оправдать те надежды, которые он на меня возлагал. Я не знала, как иначе привлечь его внимание и заслужить то, что я считала любовью. Со временем такое положение стало для меня невыносимо. В результате за исключением тех двух вечеров в неделю, которые я традиционно проводила у него, я старалась с ним не встречаться. Мне надоело выпрашивать у отца хоть капельку любви, изображая из себя примерную девочку. Все равно, что бы я ни делала для него, этого никогда не было достаточно. Увы, не отдавая себе в этом отчета, я воспроизвела те же самые отношения со своим начальником. Он мог сколько угодно меня грузить работой на свое усмотрение, я ему никогда не возражала, принимала все его требования, совершенно забывала о себе, только бы он был мною доволен. Когда я узнала, что у меня рак груди, я не решилась ему об этом сказать. И продолжала работать, как будто ничего не произошло. Разумеется, после первого же курса химиотерапии мне пришлось признать: так дальше продолжаться не может. Тогда я была вынуждена поговорить о своей болезни с шефом”.

По французским законам заболевший человек не обязан объяснять своему нанимателю причины, по которым он прекращает работу. Однако новости распространяются быстро. Если не живешь совсем уж затворником, такую информацию трудно надолго сохранить в секрете. “Я боялась, что мой начальник, узнав, что у меня рак, спишет меня в утиль. Я не хотела, чтобы он меня считал инвалидом или приговоренной. Я боялась, что он вычеркнет меня из планов на будущее”, — вспоминает Дениз, секретарь в строительной фирме.

Многие женщины, заболевшие раком груди, чувствуют себя приниженными, утратившими всякую ценность. И воображают, что и наниматель смотрит на них точно так же. А ведь им надо смириться с тем, что на ближайшие несколько месяцев им придется полностью прекратить или по крайней мере существенно сократить свою профессиональную деятельность. Приоритетом на этот период должно стать излечение от болезни. Во время вынужденного простоя никто не может их уволить. А если потом придется, допустим, перейти на другую должность, то принять решение по этому поводу можно будет и позже. Мучиться заранее бессмысленно: это не принесет ничего, кроме стресса, и, соответственно, может повредить защитным и восстановительным механизмам организма.

“Одна подруга предупреждала меня, что подобная опасность существует: ее начальник проявил полное безразличие к тому сложному положению, в котором она оказалась. Другая подруга рассказала, что шеф попытался ее убедить продолжить работать как раньше, а когда она отказалась, повел себя отвратительно. Мой опыт был совершенно иным, — рассказывает Флоранс. — Я беспокоилась попусту: мой начальник оказался человеком очень понимающим. Он нашел верные слова утешения и ободрения. Если бы я знала, что он так к этому отнесется, я бы сказала ему раньше. Когда я вернулась к работе, он признался, что его жена тоже лечилась от рака”.

Во многих случаях болезнь работает как мощный реактив, проявляющий суть человеческих отношений. Она проливает свет на те области семейных, дружеских и профессиональных связей, которые обычно остаются в тени. “Это момент истины, — комментирует Нелли. — Иногда нам выпадает шанс поближе узнать прекрасных людей, с которыми в иных обстоятельствах у нас сложились бы лишь самые поверхностные отношения. А иногда нас застигают врасплох реакции кого-то из тех, кого мы считали своими близкими”. И это не случайно: болезнь внушает страх. “Я сначала не поняла, — рассказывает Лилиан, молодая вдова тридцати восьми лет, у которой рак молочной железы диагностировали через полгода после смерти мужа. — Когда я узнала о своей болезни, я нуждалась в утешении. А моя лучшая подруга отдалилась от меня. Спустя несколько лет после выздоровления я случайно встретилась с ней. Видно было, что ей очень неловко. Когда я сказала, что чувствовала себя брошенной, она призналась, что мой онкологический диагноз пробудил в ней страх перед смертью. И она решила держаться подальше, чтобы не грузить меня еще и собственным неблагополучием”.

Такого рода непонимание встречается нередко. “Когда Линда заболела, — рассказывает ее друг Джон, — я был растерян. Страдания и смерть всегда вызывали у меня ужас. Я повел себя как трус, но я не мог по-другому. Я оборвал все связи с Линдой, сжег все мосты. Все равно я бы не смог ей ничем помочь. Я чувствовал себя таким жалким, несчастным перед этим раком”. Увы, как и многие из нас, Джон забыл о том, что лучший способ помочь заболевшему другу не в том, чтобы говорить ему длинные речи или любой ценой находить ответы на его вопросы. Иногда достаточно просто присутствия. Положить руку на плечо, посмотреть с сочувствием, улыбнуться, вовремя промолчать… Выслушать, понять, быть рядом. Тот, кто сам перенес болезнь, знает: нет поддержки лучше.

“Если бы только моя подруга Николь могла меня понять, — сожалеет Нелли. — Но вместо этого она считала себя обязанной сокрушаться о моей печальной судьбе. Жалея меня, на самом деле она выражала собственный страх по поводу того, что однажды ей придется пережить такое же “несчастье”. Это приводило меня в отчаяние. В те дни, когда мне было совсем плохо, ей удавалось полностью выбить меня из колеи. Я так больше не могла, и в конце концов я ей об этом сказала”. В дружбе тоже надо уметь устанавливать определенные границы. “Это непросто сделать, — говорит Нелли. — Во время болезни очень страшно утратить те связи, которые удерживают тебя среди живых. И в то же время так хочется правды и простоты”.

“Некоторые из моих друзей повели себя со мной очень авторитарно, — рассказывает Винсиана. — Они буквально завалили меня благонамеренными советами: “Ты должна бороться”, “Тебе надо сходить к моему диетологу, она тебе составит режим питания, который сотворит чудо”, “Ты не должна сидеть дома взаперти. Тебе надо встречаться с людьми, развлекаться”, “У тебя обессиленный вид, ты перенапрягаешься, тебе надо отдохнуть”… Просто с ума сойти, до какой же степени люди уверены, будто лучше вашего знают ваши потребности. Я думаю, это такой способ успокоить свой страх перед болезнью. Одна подруга мне даже сказала: “Будь я на твоем месте, я бы сменила врача. Лион — это хорошо, но Париж лучше!” Она, без сомнения, забывала, что она — не я и что я, на своем месте, не собираюсь бросать семью ради того, чтобы лечиться за триста километров от дома. Не считая того, что в Лионе лечат ничуть не хуже, чем в Париже!” Друзья-“руководители”, о которых говорит Винсиана, удивительным образом норовят поучаствовать в “борьбе” с болезнью. У них по каждому поводу есть свое мнение, они подвергают сомнению обоснованность врачебных решений и совершенно уверены в благоприятном исходе этой “мимолетной неприятности, которую надо просто пережить”. “Мне это казалось изрядной самонадеянностью, — добавляет Винсиана. — Ведь никто не может знать, как сам поведет себя в такой ситуации. У меня часто возникало впечатление, что эти друзья чувствуют себя виноватыми в том, что сами-то они здоровы. И еще им очень страшно. Те советы, которыми они меня засыпали, были чем-то вроде “генеральной репетиции” на случай, если им самим придется однажды столкнуться с раком”.