“Все начинается в тот день, когда тебе объявляют диагноз, — рассказывает Нелли. — Раньше я об этом по-настоящему не задумывалась — мне казалось, что моя жизнь будет длиться вечно. Я была наивна и воображала, что, не считая легкой ряби да волны от проходящего катера, все в моей жизни будет гладко — спокойно, надежно, стабильно…”
“Настоящий шок я испытала на следующий день после операции, — говорит Матильда, врач-педиатр. — Когда медсестра сняла повязку. Сначала я отказывалась даже взглянуть на свой шрам. Но очень быстро я осознала, что мне надо принять это превращение. Шрам — часть меня. Отрицать его, отвергать или ненавидеть — все равно что отрицать, отвергать или ненавидеть кусочек самой себя. Мне понадобилось время, чтобы это понять, но в итоге я считаю, что изменение форм моего тела и эта зарубка у меня на коже суть доказательства того, что болезнь вырвана из моей груди с корнем. Это скорее удача, чем бедствие. Эти стигматы рассказывают историю моей жизни — историю испытания, выпавшего на долю мне одной”. Какой путь пройден! Нет человека, которому легко было бы адаптироваться к подобным переменам. С самого рождения мы начинаем исподволь, по кирпичику, выстраивать тонкие, интимные отношения с самими собой и со своим образом. Так что иногда требуется время, чтобы сжиться со своим новым обликом. “Я себя заставляла гладить, ласкать свою грудь, стоя перед зеркалом, — рассказывает Дельфина. — Вначале это было очень трудно. Но понемножку я стала снова находить себя красивой. Потому что моя красота не сводится к груди. По-настоящему я увидела ее в глубине собственных глаз”.
“Принимать себя, нравиться себе, любить себя — это одно, — говорит Паскаль. — Но вообразить себя желанной в глазах другого гораздо труднее”. Сомнения очень велики, и это не зависит от возраста. “Не обязательно быть тридцатипятилетней, чтобы желать нравиться, — комментирует Софи. — Лично я в свои пятьдесят пять по-прежнему хочу привлекать взгляд и возбуждать желание. Я заболела раком в тот период, когда ощущала сильную неуверенность и нестабильность. Мое тело менялось из-за менопаузы, я только что стала бабушкой. Кроме того, я знала, что Жорж, мой муж, сам переживает экзистенциальный кризис и ищет выхода из него, бегая за молоденькими. Можете себе представить, до чего некстати мне в этой ситуации пришлись удаление одной груди и радости химиотерапии и облучения!.. Но, видимо, так было нужно для того, чтобы мы с Жоржем осознали главное. Чтобы мы открыли друг другу сердца и разделили все свои сомнения и горести на двоих. В итоге это испытание нас невероятно сблизило”.
“Для меня самым травматичным во всей этой истории стала установка постоянного катетера, — вспоминает Лилиана. — Мне объясняли, что эта штука дает мне большие преимущества, но я ее воспринимала как агрессию”. Небольшой пластиковый резервуар вшивается под кожу пониже ключицы; он переходит в тонкую трубочку, которая вводится непосредственно в вену пациента. “Это действительно очень удобно, — комментирует Кристина. — Ведь до изобретения этого устройства медикаменты для химиотерапии вводили в вену на руке или на шее, и при каждой инъекции приходилось протыкать пациенту вену заново. Теперь инъекцию можно делать непосредственно через кожу в этот резервуар. Это гораздо комфортнее”. Как и Лилиана, некоторые пациентки тяжело воспринимают мысль об инородном теле у себя под кожей. “После шрама на груди это стало еще одной деформацией”, — объясняет Лора. “Есть смысл попросить хирурга, который ставит катетер, чтобы он постарался сделать красивый шрам, — замечает Софи, — ведь когда лечение закончится и эту штуку вытащат, нам, возможно, захочется снова носить декольте!” Действительно, об этой детали стоит поговорить.
“Когда женщина проходит лечение от рака груди, это сплошная цепь “деталей”, — констатирует Сеголен. Одна из них, и далеко не самая незначительная, — выпадение волос, вызванное химиотерапией. Ростовые клетки волосистой части головы делятся быстрее всех. Поэтому неудивительно, что применяемые для химиотерапии средства, нацеленные на то, чтобы помешать размножению клеток, в первую очередь атакуют волосы. Выпадение волос начинается через пару недель после начала лечения. Последние несколько лет во время сеансов химиотерапии используют специальный охлаждающий шлем, который позволяет снизить, а то и вовсе исключить выпадение волос. Принцип его действия прост: холод (около 4 °C) вызывает перекрытие кровеносных сосудов волосистой части головы и таким образом препятствует поступлению токсических веществ к корням волос. На практике получается несколько сложнее, поскольку для эффективного действия шлема он должен быть надет за полчаса до, во время и в течение получаса после сеанса. “Это настоящая пытка!” — заявляет Нелли. У разных пациенток чувствительность бывает разная. Но, как правило, ношение такого шлема — действительно удовольствие ниже среднего. Так что многие женщины предпочитают смириться с неизбежной потерей шевелюры. “Это неприятный момент, но это надо пережить, — добавляет Нелли. — Потом волосы снова отрастают. И делаются еще более густыми, блестящими и послушными”. Так оно и есть. Иногда даже в силу каких-то загадочных причин волосы, бывшие до лечения прямыми, заново вырастают волнистыми. “Но все равно находить пучки волос утром у себя на подушке или на дне ванны — это шок”, — вспоминает Элизабет. Поэтому я всегда рекомендую женщинам, с которыми работаю, заранее подстричься покороче. Благодаря этому выпадение волос выглядит менее пугающе, да и пациентки могут заранее адаптироваться к своему новому “оголенному” лицу. “Мои волосы всегда были для меня важнейшим орудием соблазна, — рассказывает Мари-Лор. — Поэтому я решила заменить их париком. Но это меня не устроило. И, кстати, моих дочерей тоже — они предпочитали видеть меня с голым черепом. Понемногу я к этому привыкла. Так что дома я ходила, ничем не прикрывая голову. А на выход на девала шапочки из хлопчатобумажных ниток, которые мне связали мама и старшая дочь, или шелковые платки, переливавшиеся всеми цветами радуги. Я научилась чувствовать себя красивой в ином обличье”. “А я завела себе банданы, — делится опытом Вероника. — У меня их была целая коллекция. Но, в отличие от детей Мари-Лор, моим не нравилось, когда я ходила с голой головой. И когда я шла забирать их из школы, они просили меня надевать парик, чтобы быть похожей на других мам — так они это объясняли”.
“Потеря волос погрузила меня в ужасную тоску, — вспоминает Мари-Клод (бывшая журналистка, 58 лет). — Я боялась, что перестану нравиться своему спутнику жизни. Поначалу я старалась компенсировать этот физический недостаток веселостью, энтузиазмом и своего рода гиперактивностью — я все время предлагала ему куда-нибудь пойти, встретиться с друзьями, заняться сексом… Но очень скоро мое тело потребовало от меня замедлить темп, который я ему навязывала. Мое либидо угасло, и врач уверил меня, что это естественное следствие прописанного мне лечения. Что же мне оставалось, чтобы сохранить хоть немного привлекательности в глазах любимого мужчины? Он сам ответил на этот вопрос. Однажды утром он зашел в ванную и попросил меня снять парик. Я отказалась, потому что не хотела, чтобы он видел меня лысой. Я казалась себе такой уродливой… Но он настаивал и в результате добился своего. А после со слезами на глазах признался, что я “такая привлекательная без всяких искусственных ухищрений”. Мы с ним вместе долго проплакали, но с того дня я согласилась принять свой новый облик и смогла увидеть в нем истинную красоту”.
Иногда выпадение волос сопровождается еще и выпадением ресниц, бровей и даже волос на всем теле. “Я уже не осмеливалась смотреться в зеркало, — рассказывает тридцативосьмилетняя Латифа, у которой выпали все волосы на теле. — К счастью, моя сестра Лейла работает косметологом. Она мне показала, как ухаживать за кожей и делать подходящий макияж”. Все большее число больниц предлагает сегодня услуги профессиональных косметологов и стилистов, чтобы помочь пациенткам, проходящим химиотерапию, сгладить наносимый лечением ущерб. “Это так важно для состояния духа”, — комментирует Латифа. А, как мы имели возможность наблюдать на протяжении всей книги, бодрость духа влияет на ход лечения. “Каждая встреча с косметологом онкологического отделения была для меня праздником, — вспоминает шестидесятисемилетняя Эвелина. — Она регулярно делала мне процедуры для лица — гоммаж, чтобы как следует очистить кожу, а после увлажняющую маску… Потом она учила меня наносить легкий макияж. В результате, хотя у меня не было ни бровей, ни ресниц, ей удавалось придать моему виду некоторую свежесть и яркость”. “Эту свежесть и яркость я открыла для себя помимо всякого макияжа, — утверждает Нелли. — Конечно, красивый макияж делает взгляд более выразительным. Но, в конце концов, когда я смотрела в зеркало на свои глаза, даже без теней и карандаша, я различала там немножко света. Эта искорка очень отличалась от той, которую я привыкла видеть за годы, предшествовавшие болезни. По мере того как продвигалось лечение, эта искорка разгоралась все ярче. Я видела в глубине себя одновременно сильную страсть и замечательный покой. Именно по такому своему взгляду я и поняла, что исцелилась”. Исцеление тела — может быть, вероятно, наверняка — будем надеяться, что Нелли не ошиблась. Но исцеление души — вне всякого сомнения!
