Прорыв был ликвидирован. Больше немцы не появлялись на развилке.

— Последний ящик снарядов остался, — сказал кто-то.

Подошел взвод красноармейцев из 79-го стрелкового полка.

— Значит, сейчас в атаку пойдем, — догадался Егорычев.

— Не думаю. Полковник не разрешит, — возразил ему Троль. Он достал из кармана чистую белую тряпку и тщательно протер ею темный от нагара затвор.

— Почему? — спросил Егорычев. — Ведь фашисты отступили!

— А самолеты у них летают. Ночью же немцы будут слепые без авиации. Вот тогда и бить их надо, — ответил Троль.

Действительно, контратаки не последовало. Ключников не хотел днем рисковать людьми и ждал темноты.

— Вы оказались правы, Арнольд Яковлевич.

— Не я прав, а полковник Ключников, — спокойно ответил Троль.

Егорычев улыбнулся и дружески протянул политруку пачку папирос.

— Спасибо, — поблагодарил Троль. Он долго мял пальцами папиросу и, не торопясь, закурил. Егорычев молчал и дымил рядом, время от времени посматривая на сосредоточенное лицо политрука.

К вечеру на развилку дорог пришел отряд артиллеристов с 315-й береговой батареи. Краснофлотцы были обвешаны гранатами, у многих через плечи перекинуты пулеметные ленты, у некоторых висели на груди трофейные автоматы. Следом за батарейцами подошла рота 34-го инженерного батальона. Последней прибыла 76-миллиметровая зенитная батарея, ранее охранявшая от налетов вражеской авиации 315-ю башенную батарею. В группу прорыва вошли и остатки инженерной роты лейтенанта Савватеева.

С наступлением темноты самолеты противника улетели. Постепенно начала уменьшаться трескотня немецких автоматов. К полуночи лишь кое-где разрезали напряженную тишину короткие очереди. Зато в небе то и дело вспыхивали осветительные ракеты и почти по всей линии фронта светили мощные прожекторы.

Сборный отряд готовился к прорыву. Ключников вызвал к себе в землянку всех командиров подразделений.

— Задача одна: выбить противника из деревни Винтри и гнать до Каймри. Линию фронта восстановить любой ценой, — сказал он.

Саперы Егорычева должны были двигаться вслед за отрядом и, когда противник будет отброшен за Каймри, немедленно восстановить дзоты и поставить на важных участках минные поля.

В полночь зенитная батарея по команде Ключникова открыла огонь по деревне Винтри. На стороне противника затрещали автоматы, где-то в стороне глухо начала бить немецкая батарея. Сборный отряд повел в атаку майор Ладеев. Первыми в деревню ворвались краснофлотцы 315-й береговой батареи.

К утру линия фронта на участке Каймри, бухта Лыу была полностью восстановлена.

С каждым часом моонзундцам все труднее и труднее было сдерживать натиск врага на последнем рубеже обороны Каймри, южный берег бухты Лыу. Ряды защитников полуострова Сырве таяли на глазах, силы противника росли. Кончались снаряды, на исходе были гранаты и патроны. Атаки противника следовали одна за другой, моонзундцы отбивали их штыками и прикладами. То тут, то там завязывались рукопашные схватки. Особенно остервенело дрались в рукопашных боях краснофлотцы, за что немцы и окрестили их «черная смерть». С рассвета и до темна гремели на узком перешейке жаркие бои. Земля под ногами моонзундцев ходила ходуном от тысяч взрывов бомб, снарядов и мин; в воздухе стоял сплошной грохот, от которого разламывалась на части голова. К тому же то и дело шел мелкий холодный дождь. Осенняя Балтика неприветлива. В окопах появилась вода. Приходилось терпеливо лежать в ней, спасаясь от града осколков и пуль. Моонзундцы ясно понимали, что отступать дальше некуда: кругом море. Важно было выиграть неделю, день, даже лишний час, чтобы приковать к себе немецкие войска, предназначенные для захвата Ленинграда. Город на Неве, осажденный противником, стал самым близким и родным для моонзундцев. Кто-то из бойцов даже сложил песню о Ленинграде:

Капитан Двойных, направленный Ключниковым в левый сектор обороны майора Марголина, впервые услышал эту песню в окопе. А сейчас ее вполголоса пела группа краснофлотцев с батареи номер 25-А. Им подпевали красноармейцы из 46-го стрелкового полка. Песня ширилась, росла, она переходила из окопа в окоп, и Двойных уже казалось, что ее поют по всей линии фронта — от южного берега бухты Лыу и до Каймри. Над головой свистели пули, градом рассыпались осколки, но песня о Ленинграде не умолкала.

— Громче, громче, братишки, — подбадривал бойцов командир участка капитан Ковтун. — Пусть фашисты слышат. — Он обернулся к Двойных: — Людей, которые поют перед смертью, никогда не победишь!

Капитана Ковтуна Двойных впервые увидел на полуострове Сырве. От Ключникова он знал, что Ковтун был военным комендантом Лиепаи. Оттуда на торпедном катере пришел на Сарему, где его назначили командиром эстонского оперативного батальона. С отходом моонзундцев на Сырве комендант БОБРа доверил Ковтуну один из участков левого сектора обороны, в который входили все рода войск, в том числе и взвод из бывшего эстонского батальона. Бойцы очень быстро полюбили своего нового командира. Его приземистую, атлетически сложенную фигуру можно было видеть на всех участках обороны левого сектора. Ни одна контратака не обходилась без его участия. В последней рукопашной схватке Ковтуну разбило кисть левой руки, и теперь он носил руку на повязке, перекинутой через плечо.

Над окопами моонзундцев на небольшой высоте пролетел немецкий самолет-разведчик и сбросил листовки. Белые листы бумаги, точно огромные хлопья снега, обсыпали мокрую землю. Одна из листовок прилипла к шинели Ковтуна.

— Ну, чего там еще немцы брешут, — проговорил он, разглядывая разрисованный лист плотной белой бумаги.

Двойных заглянул через плечо Ковтуна. В глаза бросилась карта западной части СССР. Вся она по изломанной линии фронта от Ленинграда через Москву и до Крыма была закрашена черным цветом. И лишь на крошечном кусочке южной оконечности полуострова Сырве стояла красненькая звездочка. Маленьким, но ярким огоньком жизни она горела на темном, зловещем фоне карты. Остров Хиума был заштрихован частыми черными линиями.

Глаза Ковтуна радостно заблестели. Он набрал полную грудь воздуха, с шумом выдохнул:

— Горит наша красная звездочка, Иван Яковлевич! Горит! Не залить ее черной краской, не спалить огнем. Она будет светить вечно!

Немецкое командование, называя моонзундцев героями, предлагало прекратить бессмысленное сопротивление и сложить оружие.

— В общем, приглашают в гости, — прочитав текст, произнес Ковтун и задумался: — Послушай, Иван Яковлевич, не навестить ли нам фашистов, а?

— Все зависит от того, как они будут нас встречать, — усмехнулся Двойных, принимая слова Ковтуна за шутку.

— Надо все же подумать…

Немецкие самолеты временно прекратили бомбардировку позиций моонзундцев и улетели на север. Прекратилась и стрельба из автоматов. Лишь откуда-то издалека била тяжелая немецкая батарея; ее снаряды рвались в тылу моонзундцев. Ковтун знал, что несколько часов немцы не будут беспокоить его бойцов, давая время на раздумье, а потом ударят с новой силой. Пользуясь затишьем, он решил обойти линию фронта своего участка. Двойных он взял с собой. В одном из окопов Ковтун встретил своего бывшего переводчика из эстонского батальона Клааса и вестового Люйса.

— Где ваш командир роты? — спросил он.

— Политрук Денисов ушел на КП, — ответил Клаас.

— Пойдете со мной, — приказал Ковтун и, не оглядываясь, зашагал в сторону бухты Лыу.

Молча, погруженный в думы, прошел Ковтун по своему участку фронта. Молчал и Двойных. Да и о чем было говорить?! Оба они без слов понимали, что мало, слишком мало осталось бойцов в окопах. На обратном пути они попали под огонь немецкого снайпера, но Ковтун даже не обратил внимания на одиночную стрельбу. К счастью, пули никого не задели. Вскоре они вышли к командному пункту, на месте которого осталась дымящаяся груда развалин: прямым попаданием немецкий снаряд разворотил КП. Навстречу двое санитаров несли носилки. На них лежал раненый политрук Денисов. Ковтун подошел к носилкам, санитары остановились.