Кременский оглянулся: его катер оказался последним. Он тут же изменил курс и, равняясь на катер командира отряда, повел свой корабль на ближайший миноносец. Слева, наперерез курсу, несся катер лейтенанта Афанасьева, оставляя за собой шлейф белого дыма. Главный дымзавесчик сбил прицельный огонь эскадры. Кременский потерял из виду миноносец; его катер врезался в клубы дыма и через две секунды выскочил на открытый плес. Прямо перед ним возвышался миноносец. Кременский направил на него катер — атака! Моторы катера заработали на предельном режиме. Их рев слился с воем и разрывами вражеских снарядов. Но Кременский ничего уже больше не слышал; все внимание было направлено на миноносец, на палубе которого то и дело появлялись яркие вспышки.

Дистанция десять кабельтовых, восемь… Рано! Можно промахнуться. Бить наверняка, как говорил командир отряда Гуманенко. Дистанция семь кабельтовых, шесть… Нервы напряглись до предела… Перед глазами только серый борт миноносца. Теперь самое время, потом будет поздно. Миноносец бьет по катеру прямой наводкой, а достаточно одного попадания, чтобы корпус катера разлетелся.

Затаив дыхание, Кременский с силой нажал залповые кнопки, и две торпеды стремительно понеслись на фашистский миноносец. В следующее мгновение он резко положил руль влево, и катер послушно развернулся на обратный курс. Сзади раздался сильный взрыв.

— Дым! — приказал Кременский, и боцман тут же зажег дымовую шашку. За катером потянулась полоса дыма, скрывая из виду эскадру. За дымом почти одновременно послышались два взрыва, за ними третий, четвертый… Это действовала остальная тройка катеров.

Кременский облегченно вздохнул, стер с лица пот. Опасность уже позади, теперь бояться нечего. Сейчас появится из дыма тройка катеров, и они пойдут с победой в Менту. И тут вокруг катера неожиданно вырос лес всплесков, брызги ударили в лицо. Кременский оглянулся и… не нашел пулеметчика Демидова. Краснофлотца силой взрыва выбросило за борт.

— Пробоина в машинном отсеке! Пробоина в таранном отсеке!

Катер начал быстро терять ход. Подбитые моторы работали с перебоями, а вскоре и совсем заглохли. Что делать? Кременский в первые секунды растерялся. Спасти катер, да еще под огнем, не представлялось возможным. А товарищам сейчас не до него — надо топить вражеские корабли. Он осмотрелся. Два торпедных катера Афанасьева и Налетова, вырвавшись из дыма, уходили на юг, к Ирбенскому проливу, а третий, лейтенанта Ущева, на котором был командир отряда, шел прямо к нему.

— Всем наверх! — быстро распорядился Кременский. — Надеть спасательные пояса!

На мостике появился радист Бочинский. В руках он держал объемистую папку с секретными документами.

— Сумку отдайте мне, — приказал лейтенант.

Первым в воду прыгнул Бочинский. За ним последовали остальные краснофлотцы. Радист быстро доплыл до катера Ущева и ухватился за консоли. В это время Кременский увидел, как из-за дыма вывалился фашистский истребитель и начал пикировать на катер Ущева. Стоять на месте стало невозможно: самолет мог легко поразить неподвижный корабль. Ущев принял правильное решение: моторы взревели, катер рванулся вперед. Кременский видел, как радиста потащило по воде. Остальные краснофлотцы плавали вокруг. «Сейчас спикирует на меня», — догадался он и бросился к пулемету. С силой нажал на гашетку, пулемет судорожно задергался у него в руках. Немецкий самолет взмыл вверх и повернул в сторону Курессаре.

Ущев снова подошел к тонущему катеру, стал подбирать плавающих краснофлотцев.

— Оставить катер! — приказал лейтенанту Гуманенко.

Кременский торопливо надел спасательный пояс, взял сумку с секретными документами и прыгнул за борт. Ледяная вода обожгла тело, у него перехватило дыхание. Плыть оказалось не так-то легко: мешала тяжелая сумка. С катера Ущева сразу же потянулось несколько теплых рук.

— Потопить катер! — приказал Ущеву командир отряда. — Фашистам ничего не должно доставаться…

Короткая пулеметная очередь — и катер загорелся. Кременский провожал свой боевой корабль, на котором совершил первую дерзкую атаку на вражескую эскадру. Раздался глухой взрыв. Кременский отвернулся. Когда поглядел снова, его катера уже не было: он навсегда исчез в пучине…

Букоткин последним вступил в бой. До ближнего миноносца, который, спасая флагман, близко подошел к берегу, было около шестидесяти кабельтовых.

— Эх, одно орудие в батарее! Четыре бы мне, тогда получили бы сполна, — пожалел Букоткин.

Торпедные катера легли на обратный курс. Букоткин мельком увидел, как один завертелся на месте и затонул. Три катера вскоре оказались за пределами огня вражеских кораблей.

Всплески снарядов батареи номер 25-А через равные промежутки времени вставали то по одну, то по другую сторону миноносца, который, разворачиваясь, медленно уходил в море. 315-я батарея не стреляла — берегла снаряды. Бой затихал, лишь Букоткин своим единственным 130-миллиметровым орудием старался подбить миноносец.

— Точнее наводить! — передал он команду на огневую позицию, хотя и знал: краснофлотцы старались вовсю.

— Товсь, залп! Товсь, залп! — командовал командир орудия, поднимая и опуская руку. Он явно торопился, боясь, что миноносец может уйти.

На пятой минуте снаряд угодил в палубу миноносца возле самого кормового орудия. Корабль загорелся, задымил. Потом еще одно попадание, еще…

— Так держать, друзья, — передал по телефону Букоткин. — Три попадания!

Дальнейших попаданий он не видел; миноносец окутался дымом.

— Дробь! — скомандовал Букоткин. — Побережем последние снаряды.

Разгоряченный, взволнованный, он спустился по шаткому трапу с вышки и пошел на огневую позицию. От холодного ветра тело быстро остывало, но вместе с этим нарастала боль растревоженных ран. В пылу боя он забыл о них, а теперь они давали себя знать. Режущая боль нарастала с каждым шагом, становилось трудно дышать. Не выдержав, он присел на валун и осмотрел бинты: раны кровоточили.

Подбежал Дубровский. Поняв, в чем дело, он бросился на зенитную батарею и вскоре прибежал обратно с запыхавшейся фельдшерицей.

Елисеев по телефону поблагодарил артиллеристов за успешную стрельбу.

Часа через три генерал Елисеев позвонил снова:

— Оставшиеся снаряды выпустить по закрепленным за вашей батареей целям. После этого орудия взорвать, из краснофлотцев сформировать роту и направить ее на фронт в распоряжение полковника Ключникова. Лично вам приказываю отбыть в госпиталь…

Букоткин пришел на первое орудие. Артиллеристы старательно смазывали механизмы после чистки.

— Сколько у вас осталось снарядов?

— Шестнадцать штук, — ответил командир орудия.

— Пятнадцать по фашистам, шестнадцатый для себя. Готовьте орудие к стрельбе.

Поздно вечером оба орудия были взорваны. Батарея номер 25-А перестала существовать.

Всю ночь Букоткин занимался формированием краснофлотской роты. Разбивал людей по стрелковым отделениям, назначал командиров, распределял оружие. Командиром роты он поставил старшину Воробьева, а военкомом к нему — секретаря комсомольской организации батареи.

Утром рота выстроилась на дороге возле огневой позиции. На бугре виднелось взорванное орудие. Его ствол продолжал смотреть в море, словно собирался стрелять по врагу.

Букоткин вышел на середину строя. Воробьев доложил ему, что рота готова к выходу. Букоткин медленно обвел взглядом настороженные лица подчиненных. Жаль расставаться? Нет, не то слово. Он знал, что многих видит в последний раз.

— Вы славно воевали, друзья, — срывающимся голосом сказал он. — Огонь нашей батареи немало потопил кораблей и уничтожил гитлеровцев. Но снарядов больше нет, а враг наступает. Сражайтесь так же хорошо и на суше.

Хотелось сказать, что он повел бы их в этот бой, да раны не позволяют.

Прощаясь, Букоткин каждому пожал руку, и рота зашагала по дороге. Остались лишь четырнадцать краснофлотцев, пробившихся с окруженной 43-й батареи. Обнялись, расцеловались.