Через две минуты Дубровский уже находился на огневой позиции.

— Это вам, товарищ командир, — протянул он астру Букоткину.

— Мне?! — растерялся удивленный Букоткин.

— Берите-берите. Это же ваш любимый цветок. Последний…

— Спасибо, Дубровский, — здоровой рукой потрепал по плечу краснофлотца Букоткин и, чтоб не выдать своего волнения, отвернулся. От цветка повеяло близким и таким дорогим его сердцу. «Ведь это любимые цветы Маши! Как там она одна без меня, да еще с сыном?..»

Заметно прихрамывая, Букоткин по лесной тропинке направился с огневой позиции в землянку, где размещалась санитарная часть батареи. С перешейка доносились сухие винтовочные выстрелы и короткие пулеметные очереди: Карпенко вел бой с воздушным десантом. «Что-то у него там?» — вспомнил Букоткин о комиссаре, решив после перевязки сразу же отправиться на перешеек.

Едва он открыл дверь землянки, как в нос ударил терпкий непривычный запах йода и эфира. Букоткин даже закашлялся.

Военфельдшер, за несколько недель до войны призванный на службу из запаса, был чем-то раздражен и обеспокоен.

«Тяжеловато ему приходится», — подумал Букоткин о фельдшере, терпеливо ожидая, когда тот снимет с него пропитанные кровью бинты.

Военфельдшер наклонился к лицу командира батареи, на Букоткина пахнуло спиртом.

— Вы что, пьяны?!

— Разве в этом соль? — хрипло заговорил военфельдшер.

— В чем же?

— Раненых вон сколько. А конца боя и не видно. Батарея же окружена. Немцы гуманные люди. Они…

— За всех немцев говорить не буду, — перебил Букоткин, — но о фашистах… Извольте. На себе испытал. Вот, — приподнял он раненую руку.

Военфельдшер опустил голову, покраснел. Букоткин с трудом дождался конца перевязки и торопливо вышел из душной землянки на улицу. И тут он увидел высокий столб дыма, поднимавшийся из-за рощи с того места, где стоял дом Каалей.

«Подожгли все же дом фашисты. Хорошо, что хозяева ушли».

Внезапно наступившая тишина несколько встревожила Карпенко. Странным показалось, что «юнкерсы» перестали кружить над полуостровом и улетели на материк. Что бы это могло значить? За все время боя только один человек, сигнальщик Кудрявцев, был послан к нему, чтобы сообщить обстановку. Значит, тяжело, если Букоткин не смог больше прислать связного, а телефонная связь еще в самом начале была выведена из строя. Отправить своего связного на батарею Карпенко тоже не имел возможности: все люди были на счету.

Гитлеровский воздушный десант уже четыре раза пытался пробиться через перешеек к батарее, но, встречая меткий ружейно-пулеметный огонь краснофлотцев, фашисты всякий раз отступали, оставляя на поле боя убитых и тяжелораненых. Не помогли им и самолеты. Зарывшимся в землю краснофлотцам бомбы почти не причиняли вреда. Карпенко не ставил себе цели уничтожить весь воздушный десант. Это было невозможно. Достаточно хотя бы сковать действия десанта и не дать ему возможности приблизиться к батарее.

Воспользовавшись минутой затишья, Карпенко хотел было уже послать на батарею своего связного, но в это время по дороге загромыхала батарейная повозка. На ней ехал Букоткин.

— Здорово тебе досталось, — огорчился Карпенко, подойдя к повозке.

— Ну да и мы им вложили по первое число, — краешком губ улыбнулся Букоткин. — Семь катеров с десантом пустили на дно. Сбили «юнкерс» и подожгли миноносец.

Букоткин молча пожал руку комиссару, глядя в его близорукие глаза.

— Если бы не вы здесь, нам пришлось бы совсем туго, — сказал Букоткин.

Карпенко стоял перед Букоткиным, широко расставив ноги, поддерживая кобуру с пистолетом. На поясе у него висели гранаты. Он был похож на боевого революционного матроса, каких Букоткин видел в кино или на рисунках в книгах. Не хватало разве только пулеметной лепты через плечо.

Стали обходить огневые точки. Карпенко шел сзади и подробно расспрашивал о прошедшем бое. Букоткин говорил тихо, с большими паузами. Мешала повязка на лице. При упоминании фамилий погибших Карпенко качал головой. Всех их он хорошо знал с первого дня существования 43-й батареи.

— А кто отличился в бою? — помолчав, спросил он.

— Труднее ответить, кто не отличился, — сказал Букоткин.

Над перешейком показались два «юнкерса».

— Летят. Сейчас будут бомбить. А потом снова пойдут в атаку, — устало сказал Карпенко.

Букоткин повернул к дзоту, где находился станковый пулемет. Не дойдя до укрытия, он увидел, как от головного «юнкерса» стали отделяться точки. Казалось, бомбы надают прямо на них, но взрывы послышались сзади. Букоткин ускорил шаги, но, потеряв равновесие, упал. Глухой взрыв потряс воздух.

«Что с комиссаром?» — подумал он, с трудом приподнимая голову. Из земли торчали лишь рука и голова Карпенко. Комиссар, отфыркиваясь, старался высвободиться. К месту взрыва бежал Кудрявцев. Быстро работая руками, он разгреб землю и помог Карпенко подняться.

— Ты ранен? — испуганно спросил комиссара Букоткин.

— Кажется, нет, пронесло. А тебя не задело?

— Отделался легким испугом, — пошутил Букоткин, радуясь благополучному исходу.

Карпенко отозвал в сторону Кудрявцева и тихо сказал:

— Будете находиться с командиром батареи. Следите за ним. Отвечаете за него головой. Поняли меня?

— Все понятно, товарищ старший политрук, — заверил Кудрявцев. — Все, что в моих силах, сделаю.

Карпенко подошел к Букоткину.

— Кудрявцев будет находиться всегда с тобой, — сказал он и, видя, что Букоткин хочет возразить, добавил: — И не возражай, Василий Георгиевич.

На батарею с перешейка Букоткин уехал вместе с Кудрявцевым. У камбуза, возле того места, где раньше красовалась цветочная клумба, а теперь лежала вспаханная земля, в ожидании обеда на скамейке сидели краснофлотцы. Дубровский хлопотал за плитой. Его белый поварской колпак то и дело показывался в окне.

— Садитесь, садитесь, товарищи. О чем речь ведете? — спросил Букоткин командира зенитной установки Байсулитова, который сидел с забинтованной левой рукой.

— Совсем мирный разговор ведем, — ответил Байсулитов. — Наш главный санитар Песков свой тайна рассказал. Конец войне — большая работа в Сибири будет.

— А вы кем бы хотели быть после войны?

Байсулитов, не ожидая такого вопроса, растерялся:

— Моя… моя трактором управлять учиться будет…

Из окна камбуза по пояс высунулся Дубровский. Лицо кока раскраснелось, на лбу выступили капельки пота.

— А я вот выбрал самую скромную профессию, — вмешался он в разговор. — Пойду по стопам отца и деда. Они у меня садовники. Отец даже с Мичуриным был лично знаком…

Слушая непринужденный разговор краснофлотцев, Букоткин невольно вспомнил утренний бой. Ведь только полтора часа назад не на жизнь, а на смерть они дрались с врагами, не думая о собственной безопасности, и победили. А сейчас вот спокойно беседуют друг с другом, строят планы на будущее, верят в свою победу. Иначе разве бы стали говорить о том, чем хотят заняться, когда закончится война!

После обеда Букоткин направился к радисту. Яценко сидел на земле под молодым дубом и копался в разобранной радиостанции. Сбоку на разложенном брезенте лежали радиолампы, провода, инструменты.

— Есть надежда отремонтировать рацию? — спросил Букоткин.

— Есть, товарищ командир, только не скоро, — ответил Яценко.

Букоткин молча постоял около радиста, наблюдая за его сноровистой работой, потом зашел с противоположной стороны дуба и опустился на мягкую траву. Стянутое бинтами тело разламывало от усталости и неутихающей боли. Положив голову на свернутый бушлат, заботливо пододвинутый Кудрявцевым, он незаметно задремал.

Очнулся от легкого прикосновения руки Кудрявцева. У дуба стоял мокрый от быстрого бега краснофлотец Божко.

— Товарищ командир, старший политрук Карпенко просит прислать патроны. У нас кончаются, а фашисты все лезут и лезут. Только побыстрее бы, — сказал он.

Букоткин сел, опершись здоровой рукой о землю.