Мальчишка так же резко повернулся к Лёвке. Он, видно, забыл, что снова ревёт. Слёзы катились по зелёным кляксам легко и свободно. А глаза у него были какие-то очень хорошие. Посмотришь в них — и сразу видно, что мальчишка не врёт. Наверно, Нина Иванна забыла посмотреть в мальчишкины глаза, поэтому и поверила неправде.

Сжав кулаки, мальчишка всё время повторял: «Неправда! Неправда! Неправда!», будто одно-единственное это слово могло всё объяснить и рассказать Лёвке.

А оно, действительно, что-то рассказало, это одно-единственное слово. Лёвка понял, что нужно немедленно, прямо вот сейчас заступиться за мальчишку во что бы то ни стало.

— Айда, айда к Нине Иванне, — потянул Лёвка его за руку. — Мы объясним! Мы докажем!

Он не знал, что и как будет доказывать и объяснять, но знал, что объяснять и доказывать надо, просто необходимо. Мальчишка обрадовался.

— Айда! Только ты сними… эту… свою… сними… — и он показал на футбольный мяч.

Лёвка осёкся, вздохнул и сейчас же отпустил мальчишкину руку.

— А как по-твоему, вечер уже скоро?

— Скоро! Конечно! Уже совсем вечер.

— Совсем? — Лёвка испуганно огляделся, — нет, ещё не совсем.

Ну как он пойдёт к Нине Иванне с этим мячом? Ей-то он не может сказать, что они к Новому году готовятся. Она же догадается, что он врёт.

Мальчишка ждал, глядел на него преданно и доверчиво. А Лёвка мялся.

— Знаешь что?.. Слушай, сбегай в одно место, а? Снеси записку.

Глаза мальчишки потускнели. Он снова отвернулся, но больше уже не плакал.

— Я думал, ты правда хочешь к Нине Иванне идти, а ты…

— Да, правда хочу, мы обязательно пойдём, только сначала… Ну, понимаешь, я не могу тебе сейчас рассказать всё.

Мальчишка обернулся, внимательно и серьёзно посмотрел на мяч.

— Я не могу его снять… пока.

— Почему?

— Это тайна!

— Какая тайна?

— Страшная. Если я тебе сейчас расскажу, то четыре человека из беды не выйдут.

— Это сказка такая к Новому году?

— Ага.

— Врёшь!

— Хочешь честное пионерское сто раз дам?

— Сто раз?

Мальчишка вдруг заулыбался. Честному пионерскому он верил. Он никак не мог дождаться того времени, когда, наконец, сам будет давать честное пионерское. Так хотелось, чтобы скорее это время пришло.

— Давай записку, — грустно сказал мальчишка, — что мне, снести жалко, что ли?

Но ведь записки у Лёвки ещё не было, её нужно было написать. Мальчишка дал ему и бумагу, и карандаш.

— Ты умеешь от девчонок отвязываться?

— Чего?

— Ну, если прилипнет девчонка, ты сумеешь её…

Мальчишка понял, он даже не дал Лёвке договорить.

— Ого-го! Я их живо! Я их, знаешь, как? — и он замахал кулаками, будто энергично дубасил боксёрскую грушу.

Лёвка улыбнулся, но мальчишка, конечно, не увидел этой улыбки, потому что футбольный мяч был предметом неодушевлённым и не сумел выразить на себе никакого чувства.

В этом самом переулке (дома за четыре отсюда) была Мухолипкина квартира. Мухолипка — это девчонка из Лёвкиного класса. Надя Куликова. Она до того липучая, до того ко всем приклеивается, что её Мухолипкой зовут. Знаете, в аптеках бумага такая продаётся, чтобы мухи к ней прилипали. Но мухи когда ещё прилипнут?! Первым делом она сама ко всем прилепляется. Точно так же и Надя Куликова.

Так вот ей Лёвка писал сейчас записку, положив бумагу на спину мальчишкиного портфеля.

«Слушай, Куликова, что задали на последнем уроке? Отметь в учебнике и передай подателю сего. (Недавно он читал книгу, там герой тоже передавал записку в один дом и обращался так: «Подателю сего…» Вот и Лёвка ввернул эти слова для солидности). Очень прошу. Учебник я тебе верну через час». Потом подумал, зачеркнул «час» и поставил «полтора часа». Кто знает, а вдруг много задали и за час не выучишь?

Подписал записку очень разборчиво, поставил имя и фамилию, чтобы Мухолипка знала, кто просит, а то не даст учебник. Но в конце фамилии всё-таки крутанул закорючину, похожую на свиной хвост.

Всё обошлось очень здорово. Лёвка даже не ожидал такого эффекта. Мухолипка не приклеилась. Конечно, ей хотелось прилипнуть, но, во-первых, она торопилась на «Королевство кривых зеркал», во-вторых, её смутили зелёные кляксы на лице «подателя сего» и, в-третьих, проработанная на сборе звена за липучесть, она решила исправляться.

И вот Лёвка держит в руках только не учебник, а книжку Крылова, где стоит карандашная галочка против басни «Лебедь, щука и рак». Сразу стало понятно, какой был урок и что задали.

Теперь скорей-скорей в огород, пока не поздно. Может, и Борька пришёл.

— Айда сначала ко мне, — сказал Лёвка, — а потом к Нине Иванне пойдём. «Посидит где-нибудь в огороде, в другом конце, пока мы басню учить будем», — решил Лёвка.

Пылесос весело тявкнул. Он хорошо знал и любил слово «айда», потому что вслед за этим словом его хозяин всегда бежал куда-нибудь. А это очень интересно и весело — бежать. Пёс так радостно замотал лохматой мордой, что репейные клипсы с ушей полетели в разные стороны и облако пыли опять поднялось над землёй.

Все трое побежали.

— Не сюда! — крикнул Лёвка, когда мальчишка неизвестно зачем свернул в другой переулок.

Но мальчишке-то было известно, очень известно, зачем он сюда сворачивает. Он просто не мог пробежать мимо, будто сильный магнит тянул его в этот переулок.

— Я догоню! Я, знаешь, как бегаю? Быстрей всех!

«Ой, хвальбишка, всё время хвалится и хвалится, — подумал Лёвка, глядя, как тот скрывается за поворотом, — а что ему там надо?»

Лёвка тоже свернул вслед за ним. Мальчишка остановился у незнакомого длинного дома. Приподнялся на цыпочки, пытаясь заглянуть в окно, но мальчишкин нос даже на цыпочках оказывался ниже их. Тогда мальчишка подбежал к забору. Там он прилип носом к доске и уже не отлипал до тех пор, пока Лёвка не подошёл к нему и не потянул за плечо. Но и тогда отлип только на секунду.

«Что он там увидел?» — подумал Лёвка, отпустил мальчишкино плечо и сам через щель посмотрел во двор.

А во дворе… никого не было. Ну совсем никого-никого, если не считать маленького чёрного щенка. В него-то и впился мальчишкин взгляд. Да, конечно, именно на этого щенка, не отрываясь, забыв всё на свете, смотрел мальчишка.

А щенок, будто слепой, тыкался носом в разные стороны. Видно было, что он совсем не знает двора, что первый раз в жизни попал в окружение незнакомых ему здешних вещей. Вот бидон стоит на земле, он, конечно, кажется щенку цистерной. Вот четырёхногая табуретка. Щенок подлез под неё и оказался под толстой надёжной крышей, будто строили многоэтажный дом и возвели только крышу на ногах, а вместо этажей — пока пустое место. Но щенку под крышей не понравилось, он тут же вылез и ткнулся носом в бревно, лежащее рядом.

— Богатырь, Богатырь, — тихонько позвал мальчишка.

«Вот в чём дело, — подумал Лёвка, — это и есть Богатырь? Из-за него-то текли слёзы по зелёным кляксам».

Богатырь никак не реагировал на зов. Он даже мордочки не повернул к забору. Хвост у него был, как запятая, живот бочоночком, кривые лапы дрожали и разъезжались в разные стороны. Настоящий богатырь. Зато уши были длинные, большие, словно два вялых чёрных лопуха. Они смешно болтались туда-сюда, когда Богатырь вертел мордой.

Вот он обошёл бревно, ткнулся носом в кирпич, лежащий рядом и… скрылся за ним. Сначала из-за него ещё была видна чёрная дрожащая запятая, потом и она исчезла. Богатырь весь, целиком — и с запятой, и с бочоночком, и с лопухами, скрылся за обыкновенным красным кирпичом, который издали был похож на большую коробку спичек, только без этикетки.

— Богатырь, Богатырь, Богатырь, — звал мальчишка, но из-за кирпича не высовывалось ни ушей, ни хвоста — ничего.

Мальчишка вздохнул и отлип от забора. Лёвка тоже отлип.

— Откуда ты его знаешь? — Лёвка кивнул в сторону двора.