Увидев её, Петька не удивился, только разозлился. Это была Ксюшка-врушка рыжая лягушка, которая жила в доме напротив Петькиного, и у них был общий двор.

Почему её звали рыжей лягушкой — непонятно. Фамилия у неё не лягушачья, а рыбья — Ершова. И рыжей она никогда не была. Зато врушкой звали её недаром. В этой маленькой девчонке было столько большого вранья, что прямо удивительно, где оно в ней помещалось.

Петька моментально схватил Ксюшку за руки, чуть повыше кистей, потому что знал, как здорово она умеет увёртываться. Ксюшка даже отскочить не успела.

Они глядели друг на друга исподлобья, будто собирались бодаться, и молчали.

— Будешь со спины подкрадываться? — спросил Петька грозно.

Ксюшка прищурилась, но ничего не ответила.

— Будешь клумбы разорять?

Ксюшка молчала. Петька ещё сильнее сжал её костлявые ручонки.

«И весу-то в ней во всей килограммов пять, не больше. Сейчас как крутану её над головой, как швырну, так до самой Волги долетит», — думает Петька.

А она молчит и прекрасно понимает, что весу-то в ней килограммов пять, не больше, и что Петька сейчас как крутанёт её, так она до самой Волги долетит. Но не вырывается. Просто глядит на него, не мигая, в упор. И всё.

И от этого взгляда Петька теряется.

— Дерись по-честному, — говорит он тихо и отпускает её руки.

Ксюшка отскакивает на безопасное расстояние и, наконец, выпаливает:

— Ага, сейчас! Так и жди! По-честному меня все лупят, а так я всех луплю и буду лупить за то, что вы… такие…

— Ах, будешь? — взорвался Петька, схватил сосновую ветку, с хрустом сломал её и замахнулся на Ксюшку.

Что-что, а удирать Ксюшка-врушка умела. У неё были ноги очень длинные. Ни один мальчишка не мог её догнать, когда она убегала, даже выдающийся спринтер класса Гришка Садоводов.

Петька знал это, и всё-таки помчался за ней, но вскоре остановился. Бежать было бесполезно.

Ксюшка ещё немного пробежала и тоже остановилась. Скорчила Петьке рожу, показала язык, выкрикнула:

— Борода, борода, ты откуда и куда? — и скрылась в молодом соснячке.

Петька ничего не понял, схватился за подбородок: там торчали хвойные иголки.

«Ну погоди, конопатая! Попадись только, покажу тебе бороду!» — заворчал про себя Петька и пошёл. Идёт, сосновой веткой по ногам хлещет, а сам думает: «Хорошо из ребят никого не было, когда я на животе лежал. Если б Олег увидел…»

Петьку даже в жар бросило, рубашка к спине прилипла при этой мысли. Может, все ребята уже на пристани? Петька прибавил шагу. Вон и ведёрко его под сосенкой. А на ней Присмотрись с Разглядикой стоят. Обрадовался Петька, весело замахал им веткой. Заулыбался.

Но зелёные человечки были грустными. Присмотрись укоризненно смотрел на Петьку, а Разглядика чуть не плакала.

— Что с вами? — заволновался Петька.

Брат с сестрой ничего не ответили, повернулись к нему спиной и исчезли, будто растворились в зелёной хвое.

И тут Петька увидел: у сосенки безобразным обрубком торчит ветка. Задранная кожа повисла рыжими лохмотьями. Дерево сгибается, дрожит с головы до ног, как в лихорадке, будто у него высокая температура. К нему склоняются другие деревья, машут, машут над больным местом, наверно, хотят создать ветер. Ведь если дуешь на рану, то кажется, что не так сильно болит.

И вдруг мысль пронзила Петьку: «Это же я искалечил деревце! Теперь ему ничем не поможешь. Не исправишь. Как ни приставляй ветку — не прирастёт».

Сразу всё померкло вокруг, будто тучи закрыли солнце. Всё стало скучным, неинтересным. Даже ведёрко, полное грибов, не радует. Петька нехотя шагнул к нему и чуть не наступил на Ксюшкину косынку. Подумал: «Если б не эта лягушка, всё хорошо было бы». Отшвырнул косынку ногой, а она никак не отшвыривается, всё рядом падает. Поднял, смял в кулаке, но как только разжал пальцы — косынка пружинисто развернулась. Упрямая, как сама Ксюшка. «Всё равно переломлю, — решил Петька и энергично сунул скомканную косынку в карман. — Попробуй-ка развернись теперь».

Взял ведро с грибами и быстро пошёл к пристани.

Идёт Петька с грибами к пристани. До того ему тошно, до того муторно, что даже реветь хочется.

Выпало счастье человеку: с Присмотрисем и Разглядикой познакомился, и неожиданно ушли добрые человечки. Может, обиделись на него? За что? Может, разочаровались в нём? А что он такого сделал?

Вдруг Петька заметил, что всё вокруг изменилось: сосны притихли, травинки не шелохнутся.

Поднял голову. По голубому небу плыл огромный белый, будто сделанный из ваты, дельфин. Плыл он медленно и очень мирно. Но вдруг что-то затрещало, и совсем низко над лесом понеслись рваные чёрные лохмотья. Будто сказочный великан разорвал своё чёрное великанье одеяло в клочья и забросил эти клочья на небо.

Ветер хлестнул по сосенкам. Они вздрогнули, согнулись в страхе. Ветер начал их трепать, и они заметались, заметались, тревожно зашумели на разные голоса.

Петьке тоже стало страшно, и он побежал. Бежать было неудобно: ветки то и дело хлестали его, и ещё надо было придерживать рукой грибы, которые выскакивали из ведёрка.

В спину холодно дуло. Быстро темнело вокруг. Петька почувствовал, что за ним гонится кто-то. Обернулся — на земле между сосен никого не было. Глянул вверх — и чуть ведёрко не выронил.

За ним по небу гналась Гроза. Петька ясно увидел её лиловое лицо со сверкающими глазами, которые впились в него, в Петьку.

И тут ему в голову пришла странная мысль: может, это всё от того, что Присмотрись и Разглядика на меня рассердились? Но додумать до конца не успел — в это самое время Гроза черкнула своим огненным пальцем по небу, указывая на Петьку, и как уд-дар-рр-рит!!!

Петьке показалось, что он оглох. Но это лишь показалось: через мгновенье он уже слышал, как Гроза громыхает от злости. Она же не попала в Петьку. Она промахнулась!

Петька выбежал из сосняка и понёсся по открытому месту. Теперь Гроза надеялась, что он станет под дерево, которое одиноко маячило на лугу, и тогда она легко попадёт в мальчишку. Но Петьку подхватил ветер, и по инерции он пробежал мимо дерева.

— Всё равно настигну, — прогремела Гроза, — только бы ты бежал. Если и не попаду прямо, рядом в землю ударю, а ты на бегу ступишь в это место, и тебя током пронзит.

Гроза хотела опять метнуть молнию в мальчишку, но он исчез.

Петька лежал в яме, прижавшись к её песчаному боку, и тяжело дышал. Рядом с ним — ведёрко, в котором грибов осталось чуть больше половины.

Гроза шарит свирепыми глазищами, а отыскать Петьку не может. В злобе мечется по небу, рычит, не знает, куда ей молнию метнуть.

Вдруг непонятный красный комок кубарем скатился к Петьке в яму. Петька подскочил, но тут же сел, увидев, что комок имеет две человеческие руки, две ноги и одну человеческую голову. Голова знакомая, девчачья, хотя у неё и стриженый мальчишеский затылок. Это же Ксюшка!

А Ксюшка, увидев Петьку, замерла на секунду, потом как рванётся из ямы.

Петька понять ничего не успел, а Ксюшки уже нет рядом. Только одна нога поскользнулась и в яме пока висит. В этот миг Гроза как швырнёт на землю огонь и грохот.

— Куда ты? Ненормальная! — крикнул Петька висящей ноге и не услышал своего голоса.

Высунулся из ямы, чтобы схватить её, и увидел: огромная ветвистая вершина дерева, которое одиноко маячило в нескольких шагах, отделилась от ствола и, подхваченная ветром, несётся прямо на них.

Петька изо всей силы дёрнул Ксюшку за ногу. Оба кубарем в яму скатились.

И тут наступила ночь. Сразу. Без вечера. Неожиданно. Где Ксюшка, где Петька, где ведёрко с грибами — ничего не видно. Такая темнотища, как будто глаза завязали чёрной повязкой, чтоб в жмурки играть. Только грохот над головой! Гром гремит! Ветер свистит! Ветки ломаются!

Но вот снова день наступил. Тоже сразу. Без утра. Неожиданно.

Это ветер накрыл яму сломанной вершиной, потом откатил её и бросил.