— Ой ли! — у Тимофеевны от удовольствия слабо зарделись дряблые щеки. — А чего меня выбрал?

— А коленки у тебя шибко ядреные были, вот и позарился, — самодовольно хмыкнул Демьян.

— Тьфу ты, срамота! — Тимофеевна зарделась пуще прежнего и стыдливо оправила юбку. — Треплешь на старости-то…

— Сама напросилась…

Молодые вернулись быстро.

— Вот теперь можно и пообедать, — Павел весело глянул на графинчик с малиновой наливкой и тряхнул русым чубом. — А, Томка?!

— Как я есть хочу! — невестка засмеялась, странно всплеснула руками и первой к неудовольствию стариков уселась за стол.

Тимофеевна поймала ее пристальный взгляд, брошенный на вилку, лежащую на столе. «Моргует», — отметила она, взяла вилку, обмыла ее под рукомойником, протерла чистым полотенцем и положила перед невесткой. Та смело глянула на свекровь и насмешливо улыбнулась. «Вот ехидная какая!» — изумилась Тимофеевна.

Подняли рюмки. Демьян помялся, глядя на наполненный вином граненый стакашек, что-то хотел сказать, но так и не нашел нужных слов.

— Ладно, батя, — Павел пригладил чуб и подмигнул Томке. — Давайте выпьем за наше с Томкой счастье!

— Тебе сколько годков-то? — не к слову спросила Тимофеевна.

— Двадцать два, — ответила Томка и лихо осушила рюмку.

Демьян хмыкнул и, не сдержав любопытства, спросил:

— Работаешь или учишься?

— Она, батя, детей учит, — ответил за жену Павел.

«Эта научит на собак брехать», — отметил про себя Демьян, а вслух сказал:

— Учительствуешь, значит?

— Будет, — уточнил Павел, цепляя на вилку гриб. — Только что институт закончила.

— Ясно. А жить где изволите? — Демьян сыпал городскими словами и очень важничал по этому поводу.

— Между небом и землей! — прыснула Томка.

— Пока нигде, — промычал Павел, его рот был набит малосольным огурцом. — Мы только вчера зарегистрировались и сразу к вам, — он проглотил огурец. — На заводе обещали дать к осени комнату.

Тимофеевна молчала, она не знала городских слов и боялась опростоволоситься перед невесткой.

— Так, — Демьян, наконец, опорожнил свой стаканчик, степенно закусил. — А какие планы насчет совместной жизни строите? — опять спросил он и строго глянул на Тимофеевну: вот, мол, как я — не ала-бала кое-как, а в самую точку их!

— Планы? — Павел хитро прищурился. — Жить, работать, учиться.

Они с Томкой счастливо засмеялись.

— Погоди ты с планами, — махнула рукой Тимофеевна. — Успеем еще про планы-то… Пущай поедят.

Поели. Невестка Томка переоделась, накинула на себя пестренький халатик и стала ловко собирать со стола посуду. Тимофеевна было замахала руками, но Томка и слушать не стала.

— Мне не привыкать, Татьяна Тимофеевна, — сказала она, перемывая тарелки.

— Мать приучила к труду-то, молодец, — похвалила Тимофеевна.

— А у меня нет матери и отца нет. Я в детдоме выросла, — просто сообщила Томка.

— Ой, боже мой! — у Тимофеевны выпало из рук полотенце. — Как же это так?

— А так, — Томка невесело засмеялась, — подкинули, говорят, меня, и адрес забыли оставить… Да ничего, мне всю жизнь хорошие люди попадаются. Везет мне на хороших людей! Павлушу вашего встретила… Спасибо вам за него.

У Тимофеевны дрогнуло сердце.

— Голубка ты моя, — прошептала она.

Томка обернулась, глянула на свекровь потемневшими от острой нежности глазами и ткнулась Тимофеевне в грудь.

Свекровь гладила ее по-девичьи узкие плечи, целовала в теплый затылок. Обе долго и беззвучно плакали. Пришел Демьян — поговорили с сыном наедине. По-новому, тепло, глянул на невестку.

— Чего рассопливились-то? Развели сыр-бор… Айда-ка, Тамара, я тебе свои причиндалы покажу. Садись!

Дед воевал и воевал хорошо. В большой картонной коробке хранились его ордена и медали, ветхие, пожелтевшие от времени благодарности. Показывал он их в исключительных случаях. Только тем, кто приходился ему по душе.

Тимофеевна утерлась от слез, вздохнула и пошла доставать награды мужа, заодно извлекла из железного сундука толстый альбом с фотографиями. Сели все за стол. Демьян не любил суетиться при осмотре дорогих ему вещей. Павел знал это и мигнул жене — сиди спокойно и слушай. Демьян откашлялся и повел обстоятельный рассказ, иллюстрируя его наградами и фотографиями. Невестка Томка, широко распахнув глаза, слушала живо и внимательно. Тимофеевна незаметно обняла ее за плечи, так и сидела, ласково глядя то на Павла, то на его жену.

— А вот глянь, Павка наш мальчонкой был, — Демьян протянул невестке фотографию с потрепанными уголками. С нее смотрел парнишечка лет двух-трех: одна штанина закатана, рубашонка не застегнута, что-то зажато в кулачках, любопытные глазенки так и светятся.

— Ой ты, мой мальчишечка, — Томка устыдилась своих громко сказанных чувствительных слов, прижала карточку к груди и опустила запылавшее лицо.

Павел привстал, нагнулся к жене и поцеловал ее прямо в губы. Дед довольно гыкнул. Тимофеевна к чему-то перекрестилась. Всем стало немножко неловко и вместе с тем тепло.

К вечеру молодые пошли погулять. Демьян сидел на крыльце и курил. Тимофеевна тут же на улице стирала в тазике кое-что по мелочи. Демьян долго смотрел на ее быстро снующие руки.

— Слышь, мать, — вдруг заговорил он. — Ты нашу первую ночь помнишь?

— К чему эт ты?

— Да так. Смотрю вот на молодых…

— Ты лучше б завтра к председателю сходил, можа шиферу выпишет. Пока погода, да Павка тута — стайку бы перекрыли.

Демьян вздохнул и сказал не то с сожалением, не то с важностью:

— Серая ты женщина.

Тимофеевна обиделась.

— Вот и брал бы Клавку-то, она чернявая… А то разглядел через пятьдесят лет… Серая стала…

— Дура, — опять вздохнул Демьян.

— Эк тебя понесло, — удивилась Тимофеевна. — Быз напал.

— Пойду лягу, — Демьян поднялся. — Чего-то ломает всего.

— Не заболел ли?

— Хрен его знает… Ты слышь, мать, подсобери молодым, подушки там, того-сего, перину отдай им.

— Без тебя знамо.

Молодым уступили кровать в горнице. Сами устроились в первой половине избы на старом скрипучем диване. До полуночи из горницы доносился счастливый смех невестки Томки. Она что-то жарко и долго шептала Павлу и сама поминутно смеялась.

Демьян ворочался, не мог заснуть. «Определенный пустосмех, — думал он про невестку, сам улыбаясь, не зная чему, — легко живет человек».

В горнице затихли. «Целуются, — думал Демьян, зарываясь в подушку. — Эх ты, ядрена вошь», — он с тоской вздохнул. Что-то далекое, полузабытое, светлое тронуло за душу. Он ласково и даже стыдливо погладил плечо жены, не слышно шепнул, просто так, для себя: «Танюха!»

— Не дрыгайся, — сонно пробормотала Тимофеевна. — Разгонишь сон-то.

Демьян повернулся на бок, зажмурился. Сон не шел. «Язви тебя в душу-то!» — выругался он в темноту. В ушах, стоял смех невестки Томки. Что-то теплое, умильное сладко душило, щипало глаза и душу, томило, волновало.

— Тьфу ты, сатана муровая! — плюнул Демьян в темноту. — Разбередила все… Легко живет человек…

На старых, десятками лет битых дождем бревнах, наваленных у плетня, низенькой, аккуратно выбеленной избенки сидели и мирно беседовали Андрей Антипович Красильников, хозяин избы, и Самсон Петрович Выбойщиков. Андрей Антипович послюнил клочок газеты, свернул длинными с крупными желтыми ногтями пальцами цигарку и продолжил:

— А это в девятнадцатом годе было. Мы за Белорецк как раз бились. Раза три на день в ем власть менялась: то мы, то беляки, то опять мы, то обратно беляки. Такая заваруха, понимать, была! Как-то расположились эскадроном на перекур. Мы с Ванькой Крюковым (дружок был) у стога спе́шились. И командир с нами. Ну, значит, коней пустили, Ванька на гармошке играет, я придремнул…