Еще он написал, что его с милицией вели голосовать. И тоже верно. Сергей вернулся домой поздно. Отец, ворчал, что все уже проголосовали, а он где-то болтается. В это время раздался звонок, и пришел тот самый агитатор — парень с обветренным лицом. Он был в форме младшего сержанта милиции. Оказывается, на участке работали агитаторы и из отделения милиции…

— Извините, — сказал агитатор, — я прямо с дежурства. Что случилось с избирателем Болдыревым Сергеем Петровичем? Все проголосовали, а его нет.

— Сейчас иду, — буркнул Сергей и снял с вешалки? плащ.

Значит, за ним приходил милиционер. Правильно?

Так он обдумывал оправдания своим письмам. Он уже ясно представлял, как сидит на стуле перед столом; а на нем лежат его письма, как спокойно и обстоятельно доказывает, что никакой вины его нет, он просто хотел, чтобы его знакомые в США имели о Советском Союзе всестороннее представление…

Другое дело упоминание Эрика о секретной переписке, о том, что Сергею, возможно, перешлют средства для тайнописи… Это уже опаснее. Что же для них писать скрытым текстом? Не об очередях же в магазинах, не о захламленных дворах. Об этом, кстати, недавно писал «Вечерний Ленинград»… И зачем Эрик так упорно настаивал, чтобы он прекратил всякие встречи с иностранцами?

Утром Сергей, идя в лабораторию, мучительно и долго заставлял себя отбросить все раздумья и заняться положенным делом. После звонка выходил на улицу, но эти мысли снова лезли в голову. Он даже как-то подумал, что хорошо бы пойти и все рассказать. А может, там ничего не знают? Может, все обойдется? Он встречался с иностранцами. Так их в Ленинграде полно. Особенно летом.

Сергей решил пренебречь советами Эрика и, наоборот, чаще, как можно чаще встречаться с иностранцами. Если кто спросит, он ответит:

— Да, со многими встречался, всех имен и не упомнишь. А разве нельзя?

После этого ежедневно, наспех поужинав, он ехал на Невский, к «Европейской», «Астории». С получки накупил разных значков, дешевых сувениров, достал дюжину деревянных расписных ложек, десяток матрешек. Он был добровольным гидом по городу и в музеях, он старался встречаться с иностранцами в самых людных местах, чтоб все видели, что он из чувства вежливости, из желания изучить лучше язык рад поговорить с любым человеком из-за рубежа.

Иногда он заходил на почтамт и протягивал девушке паспорт, та перебирала пачку писем и отвечала, что ему ничего нет.

Сергей очень не хотел, чтобы пришло то письмо, о котором говорил Эрик, но если придет — его нужно взять. Иначе его отошлют обратно с пометкой, что адресат не является. А если обратный адрес на письме вымышленный, то его вернут обратно, и чем кончится этот пинг-понг — неизвестно.

— Пожалуйста, — сказала девушка за окошком и протянула Сергею серый конверт с розовой маркой в углу.

Обложка паспорта стала скользкой, и он долго не мог залезть во внутренний карман пиджака. На конверте наклонным размашистым почерком было написано: «Ленинград, Главпочтамт, до востребования. Болдыреву Сергею».

…Мать ходила по квартире и, подняв голову, нюхала воздух.

— Петя, Сережа, что-то горелым пахнет! В коридоре вроде как жженой бумагой, а возле Сережиной комнаты тряпкой…

До боли в ногах, до тяжести в пояснице ходил он по городу и не знал, что предпринять.

«Дорогой Сергей! Я получил Ваше интересное письмо от 15 июня…»

Почерк совершенно незнакомый, и никаких писем от 15 июня Сергей никому не писал… «Жму Вашу руку. Ваш Игорь», подпись с росчерком закорючкой вниз. Вниз! Значит в письме есть скрытый текст. А может, его нет?

Отец еще не вернулся с работы. Мать, как всегда, что-то делала на кухне. Сергей смочил вату одеколоном, чиркнул спичку, взвилось голубое с желтыми прожилками пламя, жар от него жег пальцы. Лист письма стал коробиться, и вдруг на нем появились строчки, они шли поперек строк, написанных чернилами. Сергей прочитал текст, но второй лист письма проявлять не стал. Забегал по комнате, понимая, что нужно сейчас же все уничтожить. Хлопнула дверь. Мать вышла в булочную. Она просила сходить Сергея, а он ответил, что занят.

Сверкающий чистотой унитаз с клекотом проглотил клочки жженой бумаги, и долго шумел, наполняясь водой, сливной бачок.

Вернулся с работы отец, буркнул, что поужинал, и велел не мешать, даже не звать к телефону. Показал толстые папки:

— Ишь сколько наворотили. Все надо проверить. Просчитать самому. А откуда взять время?

Сергей накинул плащ и вышел в город. Он ходил и думал, что предпринять дальше. Письма нет. Унитазы умеют хранить молчание. Но на почте известно, что Сергей получил письмо. Правда, никто не докажет, читал он скрытый текст или нет. Может, на самом деле пойти в КГБ, рассказать о знакомстве с Митчеллом и Эриком, о своем запоздалом подозрении? И ничего не говорить о заложенном для него тайнике? А вдруг найдут случайно уборщицы и в пакете будет указано его имя? А если рассказать о тайнике, то это значит, что

Сергей проявил письмо, что он ведет тайную переписку. Что же тогда делать?

…Сергей остановился и оторопел. Стоял он перед Эрмитажем. Зачем пришел сюда? Ему захотелось бежать с набережной сломя голову, куда угодно, только поскорей. Сергей повернулся и пошел прочь.

«Но пакетик рано или поздно обнаружат. Будет ремонт, придут слесари проверять батареи парового отопления… Эрик говорил, что настоящего имени Сергея они не упомянут. А если упомянут?»

Торопились прохожие, шумели автомашины, сыпали троллейбусы зеленые искры. Вместе с людским потоком брел он по улицам и все думал, все думал… И снова вышел к Эрмитажу. После этого он взял такси и уехал в Новую Деревню. Прошел к гостинице «Выборгская», посидел в ресторане. Водка обожгла горло, но спокойствие не пришло.

На следующий день со всеми предосторожностями он написал последнее письмо О. Кларку. Он писал о погоде, о том, как хорошо и интересно провел лето… и нигде в письме не поставил запятых. Письмо отправил с вокзала Зеленогорска.

«А если пойти в Эрмитаж, взять пакетик и явиться с ним в КГБ? Или просто уничтожить его? Ведь пакетик обязательно когда-нибудь обнаружат. Но его могут задержать в тот момент, когда он будет брать пакетик. Чем он докажет, что хотел с ним прийти в КГБ? Просто он попадется с поличным».

Так и не решив ничего, Сергей продолжал усиленно знакомиться с иностранцами. Теперь он это делал через силу, и иностранцы не казались ему какими-то особенными людьми. Они охотно давали свои адреса, расспрашивали о городе, о жизни, интересовались ценами на продукты и вещи.

Один англичанин прямо заявил, что в Ленинграде его ничего не интересует, кроме анекдотов и пикантных историй из времен Екатерины Второй. Анекдотов таких Сергей не знал; вернее знал несколько, но постеснялся рассказать, уж больно они были скабрезные. Англичанин сразу потерял к нему всякий интерес.

Проклиная все на свете, Сергей через силу тащился на почтамт и протягивал в окошечко паспорт, с тревогой ожидая, что девушка скажет «пожалуйста», но девушка говорила «нет», и от этого немного становилось легче.

Познакомился с молодой американкой по имени Анабелла. Она живет в Нью-Йорке и работает в конторе своего отца. Приехала на две недели в Советский Союз. С ней было очень мило разговаривать, и чисто женское любопытство порой затмевало у нее туристские интересы. Анабелла охотно согласилась приехать к Сергею. Мать всполошилась, в квартире было не прибрано. Анабелла выпила чаю, послушала пластинки и спросила, нет ли у него записи старинных цыганских романсов.

— Знаете, когда поют такими раскатистыми протяжными голосами, а у женщин вроде как перехватывает горло… Это так здорово!

Таких пластинок у Сергея не было, и он не мог вспомнить, у кого из товарищей можно их найти.

Потом сидели в летнем кафе. Анабелла говорила, что впечатлений у нее много, хватит рассказывать знакомым целых два года.

Неожиданно для себя Сергей попросил ее написать из Нью-Йорка письмо О. Кларку и попросить, чтобы он прекратил переписку с Сергеем.