Потом она закрыла стеклянную дверцу, убрала заводной ключ-рукоятку в отделение с маятником, заперла большую дверцу и удалилась шаркающей походкой, унося ключ от часов. Слышно было, как она взбирается по лестнице на второй этаж. Наконец, и шаги затихли.

Следя за тем, как старушка заводит часы, Том успел прийти в себя. Теперь он мучительно пытался понять, что же случилось с садом. Выходит, утром никакого сада нет. Но ночью-то он был, с гиацинтами и всем прочим. Мальчик обернулся, еще раз оглядел дворик, стараясь найти хоть какую-нибудь связь между ночным садом и утренним двором. По другую сторону забора теснились малюсенькие садики, а за ними особнячки из розоватого кирпича на две семьи. В одном из садиков рос старый-престарый тис. Видно было, что когда-то, давным-давно, его стригли, чтобы придать нужную форму.

С надеждой в глазах Том уставился на дерево.

— Какая муха тебя укусила, парень?

— Никакая, — буркнул Том. — Спасибо, что предупредили насчет миссис Бартоломью. До свидания.

Он задумчиво вернулся в прихожую. А вдруг дерево — связующее звено? Только до него не добраться, там чужой сад. Конечно, сам дом тоже связующее звено, но толку от этого еще меньше. Он уже ступил на первую ступеньку лестницы, когда бой часов напомнил — часы, вот главная зацепка.

Он вернулся к старинным часам и принялся их внимательно изучать. Футляр совершенно обыкновенный, ничем не украшенный. На циферблате двенадцать цифр, не меньше и не больше. Но сам циферблат поразил воображение Тома. Под полукруглой аркой стояло некое человекоподобное существо с огромными широко раскинувшимися крыльями. Тело укутано во что-то белое, лицо — золотой круг, а между золочеными ногами циферблат. Одна нога на зеленеющем лугу, другая уходит в море — Том заметил нарисованных рыбок, лебедя и водоросли. В руке существо держало открытую книгу.

Если бы он, Том, оказался за спиной у крылатого существа, смог бы он прочитать, что написано в книге?

Мальчик все еще не понимал, что ему говорят часы, и решил пока о них не думать — тис, растущий прямо за забором, был куда интереснее. «Совсем невысокий заборчик, легко перелезть», — пробормотал он себе под нос.

Весь день Том вынашивал будущий план. А еще он принялся сочинять письмо Питеру — первый отчет о важных событиях. Том со всеми возможными подробностями рассказал брату о ночных происшествиях, написал и о планах на следующую ночь. Он постарается залезть на дерево, потому что оно — без сомнения — одно из тех, что росли в саду. Залезет на него, все изучит, может, найдется какая подсказка.

Закончив письмо, Том написал сверху крупными буквами П. П. С. — «после прочтения сжечь». С этой минуты на всех письмах к Питеру будут стоять эти три буквы. Только открытка из Или осталась без такого указания, и только она не подвергнется уничтожению.

Вечером Том в положенное время отправился в постель, но теперь он и не пытался заснуть. Вечерние приготовления ко сну заняли у тети с дядей целую вечность! Том дважды впадал в дремоту, мгновенно просыпался, подкрадывался к двери и выглядывал в коридор — под дверью их спальни все еще виднелась полоска света. На третий раз свет, наконец, погас. Том с трудом заставил себя для верности еще чуток подождать, а потом на цыпочках, как прошлой ночью, спустился на первый этаж. Когда он был еще на лестнице, начали бить часы — наверно, наступила полночь.

«Хорошо, если луна еще не зашла, — подумал Том. — В темноте по двору пробираться куда труднее — вдруг начну греметь всеми этими мусорными баками или на машину наткнусь».

Старинные часы ударили тринадцатый раз в тот самый момент, когда он потянулся к автоматическому замку. Но замка-то он никак не мог нащупать — не было его. Он шарил снова и снова — замок пропал.

В недоумении Том попробовал потянуть засов — тот оказался задвинут в паз, вот почему дверь не открывалась. Теперь все понятно! Дрожащими пальцами мальчик принялся отодвигать засов, свежесмазанный, безо всякой ржавчины.

Часы продолжали бить. Бой часов разбудил Алана Китсона, он сел в кровати и раздраженно пожал плечами:

— Полночь. Что они себе думают! Сколько раз можно бить?

Жена ничего не ответила.

— Отбивают какое-то несуществующее время. Одна надежда — миссис Бартоломью сейчас тоже мучается бессонницей.

Алан Китсон расстроился бы, узнай он, что миссис Бартоломью сладко-сладко спит. Вставные зубы в стакане с водой на прикроватной тумбочке злобно скалились в лунном свете, но беззубый рот счастливо улыбался приятному сну. Старушке снилось детство.

А напольные часы продолжали бить, словно потеряв счет времени. Прислушиваясь к их ударам, Том радостно отодвинул засов, повернул ручку и вышел в сад, уже ждущий за дверью.

Есть такое время, когда все кругом спит, — уже не ночь, но еще и не утро. Об этом знает только тот, кто ужасно рано встает, а еще тот, кто путешествует ночью. Поднимешь жалюзи на окне спального вагона и увидишь, как мчится назад замерший во сне пейзаж — деревья, кусты и трава неподвижны и бездыханны, объяты, укутаны сном, словно спящий путешественник, плотно укутанный в длинное пальто или дорожный плед.

Именно в этот час — серый и безмолвный — Том вышел в сад. Когда он спускался по ступеням и открывал дверь, была середина ночи, но стоило ему перешагнуть порог и очутиться в саду, время сменилось предутренней порой. Всю долгую ночь — залитый лунным светом или погруженный во тьму — сад стоял на страже, а под утро впал в дрему.

Зелень травы поседела от выпавшей росы, все остальные цвета тоже исчезли до восхода солнца. Воздух застыл неподвижно, ветви деревьев слегка провисли под собственной тяжестью. Чирикнула какая-то птица. Неуклюжий комок перьев спланировал вниз с вершины высокой ели, росшей у края лужайки, совсем было упал, нет, резко взлетел вверх, раскинул крылья, будто ветер его подхватил, сел на стоящее поодаль дерево, и оказалось, что это сова, сонная и недовольная после целой ночи бодрствования.

Том на цыпочках двинулся по дорожке, уходящей в дальнюю часть сада. Она была посыпана гравием, края обложены дерном. Мальчик хотел добраться до конца сада, но передумал и нетерпеливо свернул на поперечную тропинку. С одной стороны темной массой нависали ветви тисов, с другой росли кусты орешника. Впереди виднелся светлый серо-зеленый треугольник — там дорожка снова выходила из-под навеса деревьев. По покрытой полусгнившими прошлогодними листьями земле было мягко и приятно ступать. Том бесшумно, словно привидение, скользил по тропинке. Сквозь поросль тисов справа мелькали светлые проблески — темное-светлое-темное-светлое-темное… Том догадался, что это просвечивает стена дома, он двигался позади ряда деревьев, обрамлявших лужайку.

Дорожка добралась до грядок со спаржей, тут, как он позднее обнаружил, начинался огород. За высокими, похожими на могилки, холмиками грядок темнел продолговатый контур пруда, восьмиугольная беседка на высоком арочном основании гляделась в пруд. К двери домика вели каменные ступени. Казалось, как и все остальное в саду, беседка спит стоя.

За прудиком и беседкой прихотливо извивалась другая дорожка, по одну сторону запущенные заросли, по другую живая изгородь.

Том заметил, что с трех остальных сторон сад тоже окружен — домом, высоченной стеной из камня и кирпича с юга, а с третьей стороны низенькой оградой, на которую, похоже, нетрудно будет забраться. Но сквозь живую изгородь пролезть, должно быть, легче легкого, а Том, только ступив в сад, уже умирал от любопытства узнать, что за его пределами. Он внимательно оглядел живую изгородь, надеясь найти просвет между кустами — ему совсем немного нужно, чтобы, извиваясь, протиснуться наружу. Вот и просвет, совсем узкий — фут шириной, три фута вышиной, да только не насквозь, а вглубь живой изгороди. Том пополз по-пластунски.