— Наверно. Ну, да.

— Отлично, — вставила свое слово тетя Гвен.

— Хорошо, я знал, что тебя можно убедить доводами разума, — кивнул дядя Алан.

— Но я все равно не могу заснуть!

— Все дети спят, — недовольно возразил дядя Алан.

— Это просто твое воображение, Том, — куда ласковей добавила тетя Гвен.

Том мог бы начать спорить, но неразумность такого поведения была очевидна.

Они вышли из комнаты.

Он лежал в темноте и сочинял письмо маме: «Забери меня отсюда. Немедленно».

Нет, на такое малодушие он не способен, мама будет страшно волноваться. Лучше обо всем написать Питеру, хотя Питер из-за кори ответить не сможет. Он напишет Питеру, как ужасно ему тут живется, скука смертная, даже по ночам: делать нечего, пойти некуда, поговорить не с кем, поиграть не с кем. «Хуже дыры не придумаешь, — продолжал он мысленно писать письмо. — Что угодно отдам, только бы убраться отсюда поскорее, куда угодно, лишь бы здесь не оставаться». Казалось, мечты о свободе уже заполнили все вокруг и сейчас выльются наружу, смоют стены и впрямь выпустят его на волю.

Они ушли и теперь, наверно, ложатся спать. Дядя Алан принимает ванну. Том лежит, прислушиваясь, и умирает от ненависти. Он всегда слышит, если кто-то идет в ванную комнату, отделенную от его спальни лишь тонкой перегородкой, но сегодня ему кажется, что он прямо там, принимает ванну вместе с дядюшкой. Ему слышно, как они ворочаются и разговаривают, но, наконец, полоска под дверью спальни исчезает, значит, во всей квартире потушили свет на ночь.

Полное молчание, только старинные часы бьют двенадцать раз. К полуночи дядя с тетей обычно в постели и спят. Только Том лежит с широко открытыми глазами, угрюмый, сдавленный тисками бессонницы.

Ну вот уже час ночи! Часы бьют один раз, а потом, словно в доказательство независимости своих взглядов, продолжают — Два! Тома неправильные удары часов совершенно не радуют — Три! Четыре! «Сейчас час ночи, — сердито шепчет мальчик, высунув нос из-под одеяла. — Отчего бы этим часам не пробить час ночи, как положено?» Нет же — Пять! Шесть! Даже в полном раздражении Том не перестает считать — это уже вошло в привычку. Семь! Восемь! Получается, что ночной порой с ним разговаривают только часы. Девять! Десять! «Ну и ну, все еще бьют», — Том невольно приходит в восторг и неожиданно зевает. Но на этом дело не кончается. Одиннадцать! Двенадцать. «Охота была отбивать полночь два раза сряду», — сонно язвит Том. Тринадцать! Тут часы умолкают.

Тринадцать? Быть такого не может — часы и впрямь пробили тринадцать? Даже старые, выжившие из ума часы так себя не ведут. Наверно, почудилось. Вдруг он все-таки заснул, а может, и сейчас спит. Нет-нет, наяву или в полусне, он считал — тринадцать, без сомнения, тринадцать.

Тому становится весьма неуютно, это происшествие не проходит для него даром — аж до костей пробрало. Теперь тишина полна какого-то непонятного ожидания, да и дом, кажется, затаил дыхание. Темнота словно давит на мальчика, настойчиво задает вопрос: «Как это так, Том, часы вдруг пробили тринадцать раз? И что ты по этому поводу собираешься предпринять?»

— Ничего, — громко произнес Том и тут же сам себя одернул: «Глупости какие!»

Что он может предпринять? Ему велено оставаться в постели, спит он или не спит, десять часов сряду, не меньше, с девяти вечера до семи утра. Он сам пообещал дяде, когда тот убеждал его доводами разума.

Дядя Алан уверен, что у Тома с разумом все в порядке, но у самого Тома уже закрались кое-какие сомнения… Дяде Алану по этому вопросу не нужно особого обсуждения, он твердо знает — в сутках двадцать четыре часа, два раза по двенадцать. Но если предположить, например, что их два раза по тринадцать? Тогда с девяти вечера до семи утра — если считать тринадцать часов за полдня — пройдет не десять часов, а больше, одиннадцать. Он будет лежать в постели десять часов, и еще час останется — час свободы.

Стоп! Стоп! Глупость какая, в сутках не может быть дважды тринадцать часов, это каждому известно. Тогда почему напольные часы пробили тринадцать, как будто так и надо? Этого так просто из головы не выкинешь. Конечно, все знают, что старинные часы отбивают время невпопад — бьют час, когда на самом деле пять, и всякое такое. «Общеизвестно, — вступил в спор второй Том — тот, что всегда мешал сонному Тому заснуть, — общеизвестно, что часы отбивают неверное время, но всегда обычное — настоящее, существующее на самом деле время. А теперь они пробили тринадцать, что убеждает нас в существовании — хотя бы разочек — тринадцатого часа».

— Быть такого не может, — возражает вслух мальчик. Дом, который, похоже, внимательно следит за дискуссией, нетерпеливо вздыхает. — По крайней мере, мне кажется, что такого быть не может, иначе будет полная неразбериха.

«Пока суд да дело, ты такую возможность упускаешь», — шепчет дом.

— Сказать по чести, не могу ею воспользоваться, потому что не верю, что напольные часы говорят правду, отбивая тринадцатый час.

«Понятно, понятно, — холодно бормочет дом, — полагаешь, они врут?»

Уже немного рассердившись, Том сел в постели:

— Придется разобраться, что тут правда, а что неправда. Надо на стрелки часов посмотреть. Я иду вниз.

Это была настоящая экспедиция. Том надел домашние тапочки, но халат решил не брать, лето все-таки. Он тщательно прикрыл за собой дверь спальни, чтобы та невзначай не хлопнула в его отсутствие. Перед тем как покинуть квартиру, он снял одну тапочку и засунул под дверь, а то если дверь закроется, обратно не попасть.

Лампы на площадке второго этажа и в коридоре уже не горели, все жильцы мирно спали в своих постелях, спала и хозяйка, миссис Бартоломью. Сквозь узкое окно над лестницей проникало немного лунного света. Том ощупью спустился вниз и оказался на первом этаже.

Здесь он остановился. Напольные часы — высокий старинный черный силуэт — выступали из полумрака, но циферблата он разглядеть не мог. Если удастся открыть верхнюю дверцу и нащупать стрелки, можно понять, сколько времени они показывают. Том поковырял сначала с одной стороны дверцы, потом с другой — бесполезно, не откроешь. Он помнил, что та дверца, где маятник, тоже не поддалась в первый день. Похоже, обе заперты.

Быстрей! Быстрей! Казалось, сам дом шепчет эти слова. Время бежит, час проходит…

Том оставил часы в покое и попытался найти выключатель. Куда он запропастился? Пальцы шарили по стенке, ничего не находя.

Свет, свет, нужен свет. Единственный еле видимый лунный лучик пробивался сквозь лестничное окошко, безо всякого толка освещая кусочек стены под подоконником.

Том внимательно смотрел на лунный луч, и тут ему в голову пришла светлая мысль. Ясно, что луна взошла с той стороны дома, где черный ход. Отлично, тогда можно открыть заднюю дверь и впустить немного лунного света. Если повезет, света хватит, чтобы разглядеть циферблат.

Он добрался по коридору до черного хода — при нем эту дверь никогда не открывали, Китсоны пользовались парадной. Они объяснили, что через нее неудобно выходить на улицу, там только узенький мощеный дворик с мусорными баками и навесом, под которым жильцы с первого этажа держат машину.

Том ни разу не пользовался этой дверью и понятия не имел, запирается ли она на ночь. Если она заперта, и ключа в замочной скважине нет… Нет, не заперта, просто закрыта на засов. Он отодвинул засов и медленно, бесшумно повернул ручку.

Быстрей, быстрей, шептал дом, а старинные часы позади тревожно тикали — тик-так, тик-так.

Том открыл дверь пошире и впустил лунный свет. Он хлынул внутрь, и сразу стало светло, словно наступил тот предрассветный час, когда солнце только-только показывается из-за горизонта. Теперь света будет предостаточно. Только Том не спешил обернуться и посмотреть на часы. Вместо этого он вышел через черный ход. Мальчик широко распахнул глаза. Сперва он просто удивился, потом возмутился. Они его обманули, солгали, так вот прямо взяли и солгали. Они сказали: «Там ничего интересного для тебя нет, Том». Пояснили, как бы между прочим: «Там только задний двор, маленький и грязный, со всяким мусором. Нечего и глядеть».