— Как вы считаете, врать всегда нехорошо?

— Конечно, Том, — ужаснулась тетушка. — Всегда!

— Я хочу сказать, в некоторых случаях ложь может оказаться правильным делом?

— Бывает ли ложь оправдана? — дядюшка обожал подобные дискуссии. Он сложил салфетку и прочистил горло. — Я полагаю, Том, ты спрашиваешь о явлении, повсеместно известном как ложь во спасение?

— Пожалуй, нет, — покачал головой Том. — Скорее, когда от кого-то скрывают что-нибудь особенно приятное, потому что не хотят ему об этом рассказать. Ну скажем, одни люди даже прямо заявляют, что ничего подобного не существует, лишь бы тот человек до этого не добрался.

Тетя Гвен явно не понимала, о чем он толкует:

— Не добрался? Одни люди не хотят, чтобы другие люди узнали и смогли до чего-то добраться? До чего?

— Один человек, а не другие люди, — поправил Том. — А эта штука… она…

— Грелка с горячей водой, например? — предположила тетушка.

— При чем тут грелка, скорее… — Том задумался, пытаясь вообразить что-нибудь посерединке между грелкой и огромным зеленым садом. — Скорее скамейка такая, большая, рядом с домом посидеть.

— Большая такая скамейка? — недоуменно протянула тетушка.

— Не важно, что это такое, Гвен, — нетерпеливо перебил ее дядюшка. — Если я правильно понял Тома, речь идет о ситуации, в которой какой-то человек или несколько людей лгут просто для собственного удовольствия, чтобы навредить другому человеку или нескольким людям сразу. Да, Том?

— Именно. Просто интересно, может ли такая ложь быть правильным делом? Просто интересно.

— Из всех возможных форм лжи, — важно произнес дядя Алан, — подобная ложь ни за что не может быть оправдана. Вот именно, ни за что и никогда не может быть оправдана.

Он строго посмотрел на Тома и добавил:

— Даже удивляюсь, почему ты об этом спрашиваешь.

Дядюшка собрал газеты и утреннюю почту и отправился на работу.

— Он не сердится, Том, — сказала тетя Гвен. — Просто у дяди Алана высоко развито чувство справедливости. Он сам так говорит. Когда вырастешь, у тебя тоже будет хорошо развито чувство справедливости.

— У меня оно уже развито, — возмутился Том. — А вот у кое-кого другого его явно не хватает.

Без дяди Алана Том не собирался заводиться с тетей Гвен — она казалась слишком легкой добычей. Это было проявлением благородства с его стороны, но даже благородству не всегда удается устоять под напором мелочной досады, не говоря уже об обуревавшей Тома ярости. Он во всем прав, а его выставляют виноватым. И кто? Те самые люди, которые сами кругом виноваты перед ним.

Том помог убрать со стола и устроился рядом с раковиной — вытирать посуду. Настроение у него было боевое.

— Тетя Гвен!

— Да, Том?

— Как мило с вашей стороны поставить мне в комнату цветы.

— Дорогой мой, я даже не надеялась, что ты заметишь.

— Вы их купили, да?

— Конечно, но тебе не надо беспокоиться по этому поводу.

— Наверно, проще было бы срезать цветы в саду.

— Это уж точно, только сада у нас нет.

— Нет?

— Что ты имеешь в виду, Том?

— Я хотел сказать, какая жалость. Вот бы рядом с домом оказался сад — с лужайкой, деревьями, цветами, даже с теплицей.

— Еще лучше, если б мы умели летать.

— Вот бы сейчас, в эту самую минуту, выйти через черный ход, оказаться на лужайке и нарезать живых гиацинтов с цветочных клумб, маленьких таких клумб, похожих на дольки апельсина. Как бы вам это пришлось по вкусу, тетя Гвен? Что скажете?

Он разве что ей прямо не сказал, что все знает про сад. Открыто бросил вызов.

Тетя Гвен даже не покраснела и ни капельки не смутилась, просто рассмеялась:

— Начать с того, что вряд ли бы удалось срезать гиацинты с клумбы прямо сейчас.

— Как так?

— В это время года гиацинты на клумбах не цветут, их пора — самое-самое начало лета. Смотри, куда тебя завело твое воображение!

— Но я в-в-видел гиацинты на клумбе как раз в это время года, — Том даже заикаться начал от испуга.

— Нет, милый, не мог ты их видеть. Они уже все отцвели.

Том положил на стол тарелку — еще не вполне вытертую — и кухонное полотенце:

— Я спущусь вниз, хорошо?

— Зачем, Том?

— Просто так. Я ничего дурного не замышляю.

— Только не сегодня. Сегодня миссис Бартоломью пойдет в прихожую заводить напольные часы.

Тетушкино предупреждение только сильнее разозлило Тома — он уже не сомневался, что она старается подольше удержать его в неведении и не пустить в сад. В душе у него шевельнулся страх, хотя боялся он вовсе не миссис Бартоломью.

Спускаясь вниз, он представил себе гиацинты — закрученные лиловые лепестки стояли у него перед глазами, он, казалось, ощущает их аромат. Ночью он точно гиацинты видел, самые настоящие гиацинты. Стоит только открыть дверь в сад, и они там снова окажутся. Гиацинты и все остальное.

Он добрался до задней двери, дернул за ручку. Заперто. Он, как прошлой ночью, нащупал засов, только теперь он не был задвинут. Металлический, шершавый на ощупь, весь покрыт какой-то коростой. Ржавчина — откуда за одну ночь взялось столько ржавчины? Том попытался сдвинуть засов, но тот застрял намертво. Сразу можно было догадаться, он тут много лет ржавеет.

Дверь, оказывается, заперта на самый обычный автоматический замок, Том отпер замок, но дверь не открыл. У него даже живот заболел, будто он что-то не то съел за завтраком — может, лучше вернуться наверх и лечь в постель? Голова немножко кружится и познабливает.

— Не будь дураком, — прикрикнул он на самого себя. — Он тут, говорю тебе. Сад тут!

Он рывком распахнул дверь и замигал от яркого солнца.

Перед ним узкая мощеная полоска дворика, деревянный заборчик с воротами, выходящими в переулок. Пять мусорных ящиков, рядом старый автомобиль, из-под которого виднеются ноги в брюках. По двору носится залетевший снаружи обрывок газеты, отсюда ему некуда деться. Маленький двор пропах раскаленным на солнце камнем, ржавчиной и креозотом, которым пропитаны доски забора.

На звук открывшейся двери человек, лежавший под машиной, выбрался наружу. Короткая рыжая бороденка, а так ничего особенного.

— Привет, — спросил рыжебородый. — Ты кто такой?

Том не ответил.

— Знаю, знаю, парнишка со второго этажа, у Китсонов живешь. Заскучал тут, небось?

— Да. А вы на первом этаже живете?

— Ага, — кивнул рыжебородый и внимательно взглянул на Тома — больно странный у мальчика был голос.

— И у вас служанка есть, камины вам разжигает?

— Что?

— И у вас… у вас тоже нет сада?

К полному изумлению рыжебородого, мальчишка, не дожидаясь ответа, громко заревел.

— Эй, парень, что с тобой такое?

— Отвяжитесь от меня! — Том взялся за ручку двери.

— Постой… А ну, постой. Слушай… — повелительным интонациям в голосе трудно было противостоять.

Том всхлипнул и затих.

— Так-то лучше, — мягко сказал рыжебородый.

В тишине слышно было тиканье старинных часов внутри дома. Кто-то шаркал ногами, спускаясь по лестнице.

— Это старая миссис Бартоломью, — шепнул рыжебородый. — Спешит завести свои драгоценные часы. Негоже тебе с ней сталкиваться. Тут никогда детишек не было, ей это может прийтись не по вкусу.

Том отодвинулся от двери, чтобы его из прихожей не заметили. Он все еще, стесняясь слез, закрывал щеки ладонями, но глаза уже широко раскрыл.

Шаркающие шаги приближались, показалась маленькая фигурка миссис Бартоломью, сгорбленной старушки, одетой во все черное.

Она подошла к часам, вынула из сумочки ключ и открыла ту дверцу, за которой находился маятник. Достала изнутри что-то маленькое и блестящее, похожее на рукоятку, которой заводят моторчик игрушечного автомобиля. Снова засунула руку внутрь и на этот раз нажала на рычажок, открывающий стеклянную дверцу отделения с часовым циферблатом. Та распахнулась настежь.

Старушка вложила часовой ключ в особую скважину в правой половинке циферблата и принялась ее поворачивать. Раздался тонкий мелодичный звон. Слева была такая же скважина, и миссис Бартоломью повторила завод.