— Я думал, после возвращения Лиззи вы день и ночь проводите «мозговые атаки».

— О да. Только они посвящены не работе.

Долли приподняла уголок рта, и Алекс понял, что не хочет знать, часто ли он был предметом этих бесед.

— Я постараюсь. И спасибо… за десерт, — добавил он, показав на шоколад.

— Добро пожаловать. — На этот раз Долли стала разглаживать безрукавку, а потом начала теребить длинный конец изящной серебряной цепочки, обвивавшей ее талию. — У меня есть еще кое-что.

— Еще один подарок?

— Можно сказать и так. Это имеет отношение к твоей анкете.

— Ох… — Он понятия не имел, чем может кончиться ее рассказ.

— Если называть вещи своими именами, то это жульничество. Но с его помощью ты смог бы победить… — Она закусила губу, потом отпустила ее, откинула волосы и вздернула подбородок. — Помнишь, как ты дразнил меня, говоря о грязной маленькой тайне, которой я никогда не смогу поделиться даже с лучшей подругой?

Да, он помнит. И не стал это скрывать.

— Такая тайна у меня есть. Но она не грязная. И не маленькая.

— Долли, я уже справился с анкетой. Подсказка мне не нужна.

Она поднялась и начала описывать круги на крошечном пространстве между креслом для посетителей и письменным столом. Однако на уме у нее было многое, потому что вскоре Долли стала расхаживать от стены к стене, от одной книжной полки к другой.

— Я говорила тебе, что была младшей из шести детей? — наконец спросила она, и Алекс приготовился выслушать новый рассказ. — Родители у меня были замечательные. Братья и сестры тоже. О Господи, что я говорю? — засмеялась она. — Они и сейчас замечательные.

Чем дальше в лес, тем больше дров, подумал Алекс, однако промолчал.

— Я знаю, в это верится с трудом, но в детстве я была большой шутницей. — Она подошла к книжной полке, провела пальцем по корешкам огромных томов в кожаных переплетах и нахмурилась. — Ничего себе фолианты!

Алекс отвечал скупо, надеясь, что это заставит ее разговориться. Потому что во время каждого разговора Долли рассказывала очередную подробность своей жизни до эпохи «Девичьего счастья». В свою очередь Алекс рассказал ей обо всем — от ухода матери до собаки.

Господи, как им было хорошо вместе! А чем он ей отплатил? Тем, что начал критиковать стиль ее жизни, вместо того чтобы заинтересоваться им. Просто чудо, что она принесла ему шоколад и пригласила на Игру.

— Все эти фолианты нужно прочитать. Без них стать эсквайром невозможно. Они специально созданы, чтобы отбить у нас желание шутить.

Долли красноречиво фыркнула, покрутила носом и продолжила осмотр.

— Моя мама умела делать то же самое одним взглядом. Она видела нас насквозь и моментально пресекала любую ложь. Но зато всегда оказывалась рядом, когда нам это требовалось. Ты меня понимаешь?

Нет, он не понимал. Но был рад за Долли.

— А твой отец? Он тоже был рядом?

— О да. Все время. — У нее загорелись глаза. — Он много работал. Продавал запасные части для буровых установок и нефтепроводов. А когда нефтяной бум закончился, торговал всем подряд. Машинами. Страховками. Лекарствами. Получалось у него неплохо, но в конце концов мама была вынуждена пойти работать. Это означало, что нам шестерым пришлось самим заботиться о себе. — Долли скорчила гримасу. — Но, можешь мне поверить, мы к этому не привыкли.

Алекс улыбнулся.

— Вас разбаловали?

— Ты не представляешь себе, до какой степени.

Представить-то он мог, но предпочитал хранить это про себя.

— Когда дела родителей пошли плохо, мне было лет семь-восемь. Они никогда не ссорились из-за денег. Но уж лучше бы ссорились. — Долли вернулась к своему креслу и провела ладонями по его резной спинке и подлокотникам. — Ссора куда лучше, чем молчание.

Сам Алекс считал по-другому, но ведь он не побывал в шкуре Долли. Его отец отдавал военные приказы, а мать отказывалась их выполнять. Ничего другого маленький Алекс не знал. Когда мать ушла, он сначала обрадовался тишине и спокойствию. И лишь потом понял, что больше никогда ее не увидит.

То, что впоследствии отец говорил очень мало, явилось для Алекса благословением. Он начал задумываться о природе отношений родителей, которым вместе было тесно, а врозь скучно. Стать для него образцом они не смогли, но зато послужили хорошим примером абсолютной несовместимости. Стопроцентной.

— Я никогда не думала, что два человека могут так любить друг друга, — сказала Долли.

Алекс вдруг понял, что он совершил неслыханную глупость, позволив сердцу взять верх над разумом.

— Они молчали из страха причинить другому боль или увеличить тяжесть, которую им приходилось нести на своих плечах, — продолжила она. — Это напоминало… — Ее руки вцепились в спинку кресла. — Не знаю, как сказать… Как будто можно было избавиться от трудностей, не обращая на них внимания. Как будто они позволяли друг другу цепляться за воспоминания о нашей прежней жизни…

Судя по всему, Грэхемы хлебнули горя не меньше, чем Кэррингтоны. Алекс не возражал, однако не мог понять, зачем Долли рассказывает эту историю, словно сошедшую со страниц романа Стейнбека «Гроздья гнева».

— Но ведь ты же сказала, что они до сих пор живы и здоровы…

— Да. Теперь все хорошо. Но какое-то время… — Она осеклась и слегка покачала головой. Ее глаза затуманились. — Нам всем было тяжело. Особенно отцу. Он просто… ушел в себя. И это стало для меня сильным ударом. Я всегда была папиной дочкой, потому что была самой младшей. И, честно говоря, самой избалованной.

Это называется самоуничижением, подумал Алекс, следя за Долли, которая снова прошлась по кабинету, вернулась к креслу для посетителей и начала измерять его ширину раздвинутыми пальцами.

— Он был моим товарищем. Всегда находил время поиграть со мной, когда все остальные занимались своими делами. Работой, школой, свиданиями и тому подобное. А потом он изменился. Психически, эмоционально и даже физически. Депрессия отца убивала меня. И чуть не убила его самого… — Она умолкла и застыла на месте, как будто совершала путешествие во времени.

Алекс охватило дурное предчувствие. Он не хотел слышать продолжение и не мог видеть ее в таком состоянии.

— Долли…

— Знаешь, я остановила его. Помешав нажать на спусковой крючок. — Выражение ее лица оставалось мрачным. — Я вошла в его кабинет, держа под мышкой коробку с «Монополией», а он как раз приставил к виску пистолетное дуло. Ему и в голову не пришло, что перед этим нужно было запереть дверь.

Ох нет! — подумал Алекс. У него застучало в висках. Кожа стала липкой, а кожаное кресло тесным, жарким и влажным. Он не знал, что сказать, а если бы и знал, то не смог бы выдавить из себя ни слова. Судя по всему, Долли собирается рассказать ему не о неудачном дне рождения. Не это событие круто изменило ее жизнь.

Она угрюмо продолжила:

— Я совершенно уверена, что речь шла о страховке. Правда, ее никогда не выплачивают в случае самоубийства, но он явно был не в себе. Разве нормальный человек стал бы приставлять дуло к виску в доме, где полно детей?

А один маленький, очень напуганный ребенок оказался даже в одной комнате с ним… Алекс проглотил слюну, борясь с тошнотой.

— Ты отговорила его?

Долли покачала головой и уставилась сквозь незашторенное окно в необычно яркое февральское небо и в прошлое.

— Я не знала, что сказать. Видимо, он тоже не знал, потому что взял пистолет и снова положил его в ящик письменного стола. А потом я разложила доску, и мы стали играть в «Монополию»… Мы играли, пока мама не пришла с работы и сестра не позвала нас обедать. Потом мы снова играли, пока меня не отправили спать. В то время отец почти не работал, и, когда я приходила из школы, мы садились играть. Я знала, что в это время ему ничто не грозит. Мы закрывали дверь и говорили часами напролет. — Долли печально улыбнулась, и выражение ее лица смягчилось. — Точнее, говорил большей частью он. А я слушала. Казалось, это… помогало ему успокоиться. Через несколько недель он снова начал смеяться.