Шестой уж год я царствую спокойно.

Но счастья нет в моей душе. Не так ли

Мы смолоду влюбляемся и алчем

Утех любви, но только утолим

Сердечный глад мгновенным обладаньем,

Уж, охладев, скучаем и томимся?..

Пожалуй, больше всего боялся я в этом спектакле затяжных пушкинских монологов. И без того не по-тагански медленно развиваются события в трагедии. Ритмические перебивки есть, но они, если можно так выразиться, не в таганской тональности. Мелодия "Во поле береза стояла" естественно легла в симфонию Чайковского, но попробуйте представить ее у Баха...

Культура стиха, культура работы со словом вообще была в моем Театре достаточно высокой и в первые годы его бытия, к концу же она ещё выросла, и всё же стилистика пушкинского стиха в "Годунове" для таганских актёров стала ещё одним экзаменом на мастерство. Не все его выдержали. Но выдержал Губенко - исполнитель заглавной роли, выдержали Золотухин и Демидова в на редкость нетрадиционной сцепе у фонтана.

Впрочем, если с работы над стихом рассказ о постановке "Бориса Годунова" на Таганке вести уместно, то со сцены у фонтана начинать его, видимо, глупо. Хотя есть тут ещё одно хронологическое несоответствие: эта глава о двух последних спектаклях первого двадцатилетия Таганки, но "Годунов" был самым последним, а спектакль памяти Высоцкого - перед ним. И всё же - сначала о "Годунове". Потому что, хотя и было в нём таганское мастерство и таганский изыск, и даже острота, острость таганская, но эмоционально этот спектакль оказался всё же бледнее "Высоцкого", многое в нём было от рацио...

Не знаю, как было бы дальше, если бы "Годунов" увидел свет, но в репетициях и прогонах он скорее бил по мозгам, чем по сердцу.

Впрочем, кому - как. Видимо, я был уже слишком избалован Таганкой, умом понимал, что "Годунов" моему Театру по плечу. Неожиданных решений заранее ждал и мало чему удивлялся. Впрочем, когда увидел спектакль целиком в первый и последний раз, то после спектакля меня бил колотун.

А в репетициях, повторяю, мало что удивляло: и отсутствие царских палат (сценография была, как всегда, единой), и жезл с набалдашником, переходящий иногда из рук в руки - как единственный символ власти. Даже участие в спектакле фольклорного ансамбля под руководством Дмитрия Покровского - народной теме придали песенное начало - казалось, в общем, естественным для моего Театра... Было, конечно, чему удивляться, но - не слишком, в пределах по-тагански традиционного.

Впрочем, мой болгарский коллега Димитр Делян из редакции журнала "Огни Болгарии", лишь на репетициях "Годунова" впервые вкусивший таганского варева в больших дозах, был настроен совсем иначе. Свою статью, на мой взгляд чрезвычайно интересную и эмоциональную ("Огни Болгарии", 1982, N 12), он начал так: "Обо всём, увиденном здесь, следует писать коротко и ясно, однако при условии, что хорошо знаешь театральную проблематику. Я так не могу. Попытаюсь просто рассказать обо всем, хотя и с еле сдерживаемым пафосом человека, которому неожиданно посчастливилось соприкоснуться с большим искусством"...

Разумеется, не только ахи и охи были в статье болгарского коллеги. Был, например, хорошо записанный кусок репетиции этого спектакля:

- Всё должно быть осмыслено, - говорит Любимов.

Прервав действие, он начинает говорить тихо, но уверенно. Терпеливо объясняет по нескольку раз. Фраза распадается на отдельные слова, но каждое из них имеет живой облик, явный и скрытый смысл, чуть уловимый нюанс, который именно сейчас и нужно найти...

СЦЕНЫ ИЗ СПЕКТАКЛЯ "БОРИС ГОДУНОВ".

В заглавной роли - Н.Губенко.

Самозванец - В.Золотухин.

Марина Мнишек - А.Демидова.

С.Савченко, Н.Сайко (царевна Ксения), В.Шаповалов (Годунов) и О.Казанчеев (царевич Федор).

Н.Губенко в финальной сцене. В глубине В.Штернберг.

И чуть позже:

- Совершенное произведение требует исключительной точности даже в ударениях. Нельзя допускать фальшивых нот.

Я уже начинаю улавливать контуры целого. Сценические решения - условные, на первый взгляд даже упрощенные, но смелые и неожиданные. Во время перерыва кто-то упоминает, что и известный финал трагедии изменён: нет "безмолвствующего народа". Ремарка вставлена, собственно, Державиным в отсутствие автора в угоду цензуре Николая I; чем заменил её Любимов, я пока не знаю. Но он поясняет с мягкой строгостью между двух повторённых реплик:

- Не нужно стоять на коленях перед пьесой, нужно сделать её заново!..

В то же время (и это, видимо, одни из его "секретов") он требует абсолютно точного прочтения авторского текста:

- Если вы будете соблюдать пятистопный ямб, то приобретете энергию и мощь!.. Цезура для того и предназначена, чтобы перевести дыхание. Так написал Пушкин! - И продолжает, чуть ли не рассерженный несколькими неумелыми попытками Казанчеева. - По ходу мысли и по знакам препинания нужно читать пьесу. Если это сделаешь, обгонишь 80 процентов артистов!

Олег Казанчеев - молодой актёр, он дублирует роль Самозванца, а исполняет роль царевича. Но Юрий Петрович возлагает на него большие надежды, поэтому сейчас ему приходится нелегко"...

Этот большой кусок статьи болгарского коллеги я привёл не только ради содержащейся тут информации. Точно схвачены репетиционные приемы Любимова, привередливость к тем, в кого верит, особенности речи... Этот кусок как бы дополняет и подтверждает написанное в главе "Таганские будни".

Я упоминал уже о "негодуновских" костюмах в "Годунове". Но и костюм, как всё остальное, на таганской сцене нёс определённую смысловую нагрузку. Ничего случайного. Не случаен Самозванец в тельняшечке под заношенным бушлатом. Не случайна Марина Мнишек - в шубе из драных, выцветших и вылинявших лис. Потому что Самозванец-то - шпана! А Марина - она лишь в его, Самозванца, глазах "гордая полячка", а в действительности-то - властолюбивая стервь, которой безразлично, Дмитрий её избранник или Лже-Дмитрий, она продаст себя претенденту на какой угодно престол, лишь бы удовлетворить своё тщеславие. Вчитайтесь в стихи, написанные Пушкиным, и вы убедитесь, что режиссёр с художником вовсе не кощунствовали, сделав фонтаном для этой пары помятое дырявое ведро, висящее, правда, на крюке олицетворяющего единовластие жезла...

Очень темпераментно, по-тагански "социально и сексуально" вели эту сцену Алла Демидова и Валерий Золотухин, и это была одна из самых острых и в то же время самых точных и сильных сцен спектакля.

Ещё запомнилась последняя у Пушкина сцена "Кремль. Дом Борисов. Стража у крыльца". Сцена запертых в доме Федора и Ксении - детей Годунова. Их играли Наташа Сайко и Олег Казанчеев. В этой сцене дважды "выстрелила" гладко оструганная доска, валявшаяся на сцене с самого начала спектакля. Думалось поначалу: вынужденная мера. Царственный жезл не один раз по ходу спектакля втыкается в пол, так чтобы не портить пол на новой сцене, и приспособили эту доску. Но - в этой сцене доска вдруг ложится на спинки двух стилизованных стульев (один уже успел побывать троном в уме Самозванца, другой на протяжении всего спектакля служил троном Годунову - Николаю Губенко). А Наташа с Олегом - исполнители ролей годуновских детей - оказываются под этой доской, прижатые ею к полу. Вот по кому -по детям в первую голову ударила безудержная игра без правил, ставка в которой - высшая власть.