Буквально на второй день после возвращения из Норвежского моря комиссия приступила к работе, хотя у всех очень болели головы после традиционного мероприятия, посвященного благополучному возвращению. Нас уже ждал Пожиленков, чтобы начать борьбу с Рыжковым за надежность наших подсистем, а Дина Старостина была в боевой готовности печатать протоколы на своей персональной печатающей машинке, которая была доставлена из института. С целью ускорения подготовки документов комиссии флагманский РТС Флотилии Е. И. Ибрагимов помог нам получить разрешение оформлять их через секретный отдел флотилии, а печатать прямо в нашей шаре на «Северной». Как только началась подготовка документов, Балаш каждое утро получал нашу папку у Ибрагимова, а вечером отдавал ему или, если его не было, прямо в секретную часть. Такая организация намного упростила и ускорила работу, т. к. позволяла нам задерживаться до позднего вечера. Руководил работой зам. Председателя комиссии М. В. Журкович и первый рабочий день начался с рассмотрения результатов испытаний внутри каждой секции и подготовки черновиков протоколов. Как обычно, мы ждали кальки фактического маневрирования наших кораблей-целей, выписки из формуляров их шумности и др. необходимые данные и в это время была относительно спокойная обстановка. Когда после получения всех необходимых материалов и их обработки наступил период обсуждения результатов испытаний, наша шара превратилась в настоящее «поле сражений, на разных флангах которого шли затяжные бои с применением различного вида оружия». Наиболее тяжелые бои шли за надежность 6-ой подсистемы. Невозмутимый и тяжелый, как танк, Андрей Пожиленков медленно и методично доказывал самовоспламеняющемуся Олегу Рыжкову, что даже при имевших место на испытаниях остановах и сбоях в работе ЦВС шестая подсистема не вышла за пределы заданных показателей надежности. Не менее тяжело, но всё же с более близкой перспективой заключения мира, разворачивались события на флангах собственно пятой и шестой подсистем. На отдельном фланге, лишь с изредка применявшимся легким стрелковым оружием, уже были готовы заключить мир Зархин с Селивановым, первыми представившими черновики своих протоколов на обсуждение. За ходом сражений наблюдали Журкович с нашим начальником тыла Мироновым, которые и сами вступали в бои на разных флангах. Наиболее тяжелая задача была у Журковича, которому, как заместителю Председателя, приходилось воевать то на одной, то на другой стороне. Миронов же всегда был только на одной (нашей) стороне, обеспечивая её мощной тыловой поддержкой. Я, как представитель Ставки, курсировал между флангами, получая оперативную информацию для отражения её в общем донесении о ходе сражения, и лишь изредка попадал под перекрестный огонь с флангов. Как только адъютант его Председательства, Дина Старостина, приступила к печатанию документов, наступила самая тяжелая фаза работы комиссии. Дина, так быстро печатала, что не успевшие ещё остыть от боя бойцы тут же вносили дополнения и изменения в тексты документов. И этот процесс нарастал, как цепная реакция. Причем с каждым разом печатать было все труднее и труднее, т. к. листы не переписывались, а просто исправлялись фразы, зачеркивались предложения, делались вставки и т. п. Можно было только удивляться, как Дина умудрялась разбираться в этих, иногда и самим авторам непонятным, черновиках. Несколько раз ломалась пишущая машинка, которую умело ремонтировал Костя Полканов. Напряжение достигло своего пика, когда Дина, со слезами на глазах, сказала, что больше не может самостоятельно разбираться в этих черновиках. Чтобы снять всеобщее напряжение, Балаш предложил устроить разгрузочный вечер. Правда, в это время. Флотилия испытывала определенные трудности со снабжением и даже лодкам, уходящим в автономное плавание, шило выдавалось в урезанном количестве. Но «Деревяшка» и магазин в новом доме на въезде в поселок с лихвой компенсировали эти трудности. В прежние времена мы любили устраивать легкое ПЕРО перед обедом, поднявшись наверх к кому-нибудь в номер. Наша предобеденная компания состояла из Баденко, Вишневецкого, Журковича, Петровского, Рыжкова, Зархина и меня. Изредка к нам присоединялся Миронов, который больше любил уединение. Ещё с прошлого года в Лице было изобилие терпких молдавских вин чернильного цвета «Лидия» и «Изабелла», которые пользовались успехом у командировочного люда. Большим любителем дешевых портвейнов был Юра Болдырев, который не утруждал себя походом в гостиничный номер, а отсаживался куда-нибудь за дальний столик и также в уединении приговаривал бутылочку «Лидии» или «Изабеллы». Разгрузочный вечер проходил в компаниях по интересам. Из сферы нашего интереса в тот вечер куда-то выпали Рыжков и Петровский, а все остальные собрались в номере у Зархина. События развивались, как обычно, и начались с первого тоста «за тех, кто в море, на вахте и гауптвахте». Первым незаметно покинул нас Вишневецкий, а примерно через полчаса и Баденко. Мы продолжали разгружаться, когда внезапно вошел взволнованный Баденко и совершенно трезвым голосом в свойственной ему манере произнес: «Мертвяк в номере. Серега помер». Мгновенно и у нас вылетел весь хмель из головы и мы бросились на пятый этаж в номер, где жили Вишневецкий и Баденко. Ворвавшись туда, мы никого там не обнаружили — номер был пуст. Высказав Севе наше общее мнение, что нельзя допиваться до таких мрачных галлюцинаций, мы вернулись назад. На кровати, как ни в чем не бывало, сидел живой Сергей Львович, который с удивлением спросил, а куда это мы все пропали. Из рассказа Сергея Львовича мы узнали, что в определенный момент он почувствовал страшную усталость и непреодолимое желание спать, но добраться до своей кровати не успел и рухнул в номере на пол. Сева, придя в номер, увидел, как ему показалось, бездыханного Серегу, лежащего на полу с открытыми глазами, и со страшным известием отправился назад к нам. В это же время Вишневецкий проснулся после короткого, но очень крепкого сна и, почувствовав в себе новые силы для продолжения разгрузки, вернулся к нам в номер. Разошлись мы с ним на разных лестницах, которые были в концах каждого этажного коридора. Севено правило «лучше пускай останется, чем если потом вдруг не хватит» помогло нам продолжить разгрузку и очередным тостом был тост за «воскресшего» Сергея Львовича.

Разгрузочный вечер действительно снял нараставшее ото дня ко дню напряжение и дальнейшая работа комиссии проходила в более спокойной обстановке. Дина печатала документы с голоса, которые читали ей авторы, хотя всё ещё было много правок и всяких уточнений. Постепенно на всех флангах прекращались бои и стороны находили приемлемые условия для заключения компромиссного мира. Успешное завершение работы любой комиссии по приемке, как правило, носит характер компромисса между стороной принимающей и стороной сдающей. Поздно ночью 26 марта были подписаны все документы Государственной комиссии и мы даже были вынуждены вызвать Ибрагимова, чтобы положить бумаги в его рабочий сейф. Днем состоялось последнее заседание комиссии, на котором Председатель, заслушав доклады своего заместителя и руководителей секций, утвердил все протоколы и Акт. По документам, 27 марта 1982 года были полностью завершены все испытания опытного образца комплекса «Скат» на головной подводной лодке проекта 671РТМ «К-524». В этот же день я последний раз спустился в прочный корпус нашей лодки и прошел от первого отсека до последнего, прощаясь с экипажем, опытным образцом и самой лодкой. За два выходных дня почти все наши участники похода и члены Госкомисси уехали в Ленинград. В Лице оставался только Балаш, которому нужно было организовать работу по устранению замечаний и выполнению рекомендаций Госкомиссии и передачу в эксплуатацию пятой и шестой подсистем комплекса личному составу гидроакустической группы нашей лодки. В субботу вечером я и Зархин ещё успели попрощаться с нашими друзьями — Ией с Юрой Коваленко и Таней с Мишей Магаршак. Воскресенье прошло в сборах домой и небольшой отвальной, в которой принимали участие Миронов, Зархин, Журкович и я. Рано утром в понедельник на рейсовом автобусе Миронов, Зархин и я выехали из Лицы в Мурманск. Билетов на самолет у нас не было и мы надеялись на помощь Валериной дочери, которая в то время жила в Мурманске и работала в Центральном агентстве Аэрофлота. Наш автобус оставался в Лице до полного завершения всех работ на опытном образце, а в день нашего отъезда необходимо было доставить М. В. Журковича в Североморск в штаб Северного Флота со всеми материалами Госкомиссии для доклада и подписания заключения Командующего. В ряду других памятных отлетов из Мурманска остался и этот последний. Когда наша тройка благополучно достигла Мурманска и Центрального агентства, то Светы Зархиной там не оказалось и нам предложили её подождать. Благодаря Зархину нам разрешили оставить наши вещи в Агентстве и мы отправились перекусить. Совсем недалеко в ядовито-зеленом доме находилась столовая, а по пути нам попался магазин, в который мы, не сговариваясь, завернули. После отвальной, хотя она и была небольшой, мы чувствовали себя не совсем хорошо. В магазине были в продаже только вина и мы, помня Севено правило, купили три бутылки вина по 0,75 л под названием «Херес». Набрав полные подносы всякой еды, мы устроили продолжение отвальной. Зархин мастерски разливал под столом по стаканам херес, который по цвету напоминал чай, и мы постепенно почувствовали наступившее облегчение. После нашего обеда появилась Валерина дочь и вытащила из какой-то брони для нас три билета. Довольные мы поехали в аэропорт. Уже по дороге небо затянулось серыми тучами и начался сильный снегопад. Наш приезд в аэропорт совпал с первым объявлением о задержке рейсов на Ленинград, а к вечеру из-за непрекращающегося снегопада Мурманский аэропорт закрылся полностью. И опять благодаря разворотливости Зархина нам удалось устроиться в аэропортовской гостинице. Наш тройной номер был выдержан в стиле солдатской казармы с кроватями с панцирными сетками, столом накрытым клеёнкой с тремя гранеными стаканами на ней и тремя табуретками. Дим Димыч сразу же рухнул в кровать и захрапел, а мы снова почувствовали себя не совсем хорошо и решили съездить в магазин на окраину поселка Кола. Когда мы туда добрались, то магазин только что закрылся и, несмотря на то, что нам удалось проникнуть во внутрь, никакие наши просьбы о всего одной бутылочке злой продавщицей не принимались во внимание, тем более, что водки уже вообще не было. Оставив меня скулить дальше, Зархин сделал маневр во двор, где сумел уговорить добрую уборщицу, благодаря которой у него в кармане оказалась бутылка чечено-ингушского коньяка (в те мирные времена был и такой). Пока мы были в магазине ушел последний рейсовый автобус в аэропорт и мы вынуждены были под сильным снегопадом и ветром прямо в лицо тащиться около 2 км до гостиницы. Дим Димыч продолжал спать, но на наши настойчивые призывы быстро откликнулся и подошел к столу, выпил стакан чечено-ингушского, сказал, что никогда в жизни не пил большей гадости и снова захрапел. Мы еще немного посидели за казарменным столом, поговорили и тоже улеглись спать. Утром светило весеннее солнце, подтаивал выпавший ночью снег и открылся аэропорт. На одном из первых прилетевших из Ленинграда самолетов мы улетели домой. Моя скатовская эпопея длиною почти в шесть лет была завершена.